На днях А.П. позвонила: приходите, очень интересные вещи сообщила Тамара Александровна со слов приехавшего из Москвы Кучерова.
У нас должны избрать патриарха. Наша церковь, как центр Православия, начинает играть большую международную политическую роль, нужен хороший патриарх. Синод предложил нашего Алексия – Сталин отвел эту кандидатуру (у нас церковь не зависит от государства?)[1277]. Тогда предложили Вениамина Алеутского, который в продолжение всей войны посылал огромные средства от американских православных в фонд обороны!
Вениамин согласился приехать в Москву, но не меняя свое американское подданство (умный, по-видимому, мужик, понимающий, с кем имеет дело). Отвели.
И предложили отца Луку.
Отец Лука – Ясенецкий-Воинов, крупный хирург, окончивший Медицинскую академию. После смерти жены постригся в монахи, но продолжал быть хирургом. За проповеди был отправлен в Ташкент и затем сослан в Сибирь.
Когда началась война, его вернули и дали какой-то крупный пост в Красной армии. У него есть труды по медицине, по философии. «Человек большой души», – сказал мне вчера о нем Бондарчук.
Вот он – то, чего я жду. Вера, религия спасет страну. Не компромиссы с правительством, а вот такие люди «большой души». Народ, несмотря ни на что, отстоял свою веру. Тихо и просто.
16 января. Ап. Лука, гл. 12, 10: «И всяк еже речет слово на Сына Человеческого, оставится ему: а на Святого Духа хула не оставится».
Звонила вчера А.В. Щекатихина.
19 января. Утром вчера неожиданно пришла Антонина Яковлевна Головина. Я знала, что она приехала из Пензенской губернии и живет у Мичуриной. Она постарела, но бодра, а голос все тот же. От Мичуриной она ушла и живет теперь у Альмедингена и Павловской в их пустой квартире. О Мичуриной и Соне Муромцевой рассказывает ужасы. Мичурина послала ей вызов и, приглашая ее, писала, что ничего тяжелого делать ей не придется. Мыть полы, колоть дрова будет приходить женщина. На самом деле оказалось, что Антонина Яковлевна и колола, и мыла, и готовила, вообще была одной прислугой в полном смысле слова. А кормили так: давали суп и немного картошки или каши. Хлеб у нее был свой, 600 гр., как персональной пенсионерки. По своей карточке она получала только конфеты, водку отбирали и продавали. У Мичуриной 500-рублевый лимит, т. е. очень большой паек, но скупость невероятная. Ни масла, ни мяса, ни консервов Антонина Яковлевна не получала. Мичурина приходила в кухню, рылась во всех ящиках: почему это здесь лежит, а не там? Отношение как к неизвестной, приехавшей из деревни девке. И при этом всем были недовольны. Все плохо приготовлено, все невкусно. Она пекла им пироги, крендели, ее ни разу не угостили. Отношения между Соней и Мичуриной самые двусмысленные. «Соня из ее постели не вылезает». Или сядет у ее ног, гладит ноги, целует руки, все пальцы отдельно перецелует. Когда приезжает Рачковская (В.А.), тогда Соня из ревности уходит в свою комнату, не обедает с ними. Рачковская тоже целует руки Мичуриной. «Мне так противны были их отношения между собой, такая это гадость, что когда они подходили ко мне, у меня вся кожа подымалась».
Антонина Яковлевна изображала все в лицах. Она не знала, как ей выбраться от них, т. к. чувствовала себя связанной тем, что Мичурина прислала ей вызов[1278]. Помогла Елизавета Матвеевна. «Ее они допускали к себе, т. к. Елена Матвеевна подходила к ручке».
Антонина Яковлевна простудилась и кашляла. Елена Матвеевна посоветовала Мичуриной послать ее к доктору в Александринский театр. Пошла Антонина Яковлевна, доктор, узнав, что она вдова Александра Яковлевича, страшно расшаркивался, спросил, что она делает, и ужаснулся тому, что она несет такую тяжелую работу. Спросил, не хочет ли она уйти. А.Я. рассказала свои колебания, он ее успокоил и сказал, что уж сумеет сделать как надо, и дал ей записку к Мичуриной. Прочтя записку, Мичурина вызвала Антонину Яковлевну из кухни и закричала: «Вы должны от нас уйти, вы заразная! Мы можем заразу перенести и в театр» и т. д.
Какой позор. Ведь знали же они, что она законная жена Головина, много лет прожила барыней, и такое обращение.
«Они хамки, хамки», – повторяла Антонина Яковлевна.
Когда по какому-то случаю у Мичуриной были гости, Рашевская, Корчагина пришли к А.Я. в кухню, целовали ее, радовались ее возвращению, те были крайне недовольны, и вообще всячески унижали. А Соня! Недаром как-то при встрече, когда я звала ее к себе, она мне сказала: «Я ведь теперь совсем не та, что была раньше, я стала гораздо хуже». И вид у нее был грустный.
Квашнина-Самарина – племянница Евдокии Николаевны. Правда, Доша был педераст, il a de qui tenir[1279], и Вася очень предостерегал Сашу в этом смысле, когда тот перекочевал в Севастополь в начале войны 14-го года. Но он был и умен и талантлив.
Антонина Яковлевна находит, что Соня много хуже самой Мичуриной и плохо на нее влияет.
Рассказывала Антонина Яковлевна последние дни своего пребывания в Детском – она бежала оттуда 17 сентября 41-го года. Жила она с женой племянника и пятью их ребятишками, мал мала меньше. Немцы уже заняли часть парка, Пулково, в городе еще были наши. Дома не было воды, дети просили пить, Антонина Яковлевна решила пойти за водой на большое озеро. Приходит, хочет зачерпнуть – немец-часовой говорит: «Мадам, нельзя – кровь (показывая на воду). Идите к кувшинчику» (Дева с урной – Девы-то самой уже не было, ее закопали)[1280]. «Прихожу к кувшинчику, там немцы сидят, закусывают. Один подает мне плитку шоколаду. Я качаю головой, дескать, не возьму. “Возьмите, у нас есть, у вас нет”. Я и взяла. Дали мне три толстые плитки шоколада, банку консервов, банку сливочного масла, три батона. Отнесла детям. По-русски говорили плохо. Потом приехала наша машина, грузовик, забрали детей. Я Настю туда же пихнула, уехали. А сама пошла в Ленинград пешком. Захватила только один отрез на костюм. В деревне потом на 8 пудов муки променяла.
Много нас шло, пришлось идти на Колпино. И все время под обстрелом. Мы все друг другу адреса дали, если убьют – передать родным. И многие не дошли. Самолеты так и кружат, стреляют, осколки летят. Одна женщина упала, а на самой пояснице большая дыра, словно собаки вырвали. Умерла сразу.
Я потом в больницу попала, все мессершмиттами[1281] бредила».
Антонина Яковлевна вела себя всегда очень достойно, барыню не корчила. Александр Яковлевич, по-видимому, ее очень любил, или ценил. Нельзя же ее было так унижать. «Мне все время было за них стыдно», – говорит она. Какая гадость!
В Детском у нее остался и, очевидно, погиб очень славный ее портрет, одна голова – не то цветными карандашами, не то акварелью, не помню фактуры, но сам портрет очень хорошо помню, мне он нравился.
Сегодня взяли Краков, вчера Варшаву, какое наступление! Я узнаю тебя, начало высоких и мятежных дней![1282]
Хороша речь Черчилля о Греции и греческих коммунистах, «которые были хорошо вооружены, за два года с немцами не сражались, а притаились и ждали момента, чтобы захватить власть»[1283]. Не тут-то было! Наступили англичане на хвост! И придавили.
2 февраля. Был у меня Глинка, я просила его зайти посоветовать мне, как организовать музей для Архитектурно-художественного училища. Он по-прежнему пессимист: «Никогда в истории не было случая, чтобы у победоносного народа менялся строй». А я считаю, что наша революция была прямым последствием военных неудач японской и германской войн.
Военная интеллигенция, ведущая так блестяще войну, должна сказать свое слово, народ, проливающий свою кровь, должен выйти из рабства. И кроме того, западному миру нужен наш рынок.
Может быть, я вообще ничего не понимаю и мечты заменяют мне реальную действительность? Но без этой веры в судьбу России я просто не могла бы жить.
И послушав Глинку, мне стало тоскливо.
Готовлюсь к педагогической работе – и очень боюсь, вдруг не выйдет. Перечитываю «Историю искусств»[1284] с большим удовольствием.
Caro m’è ’l sonno, e più l’esser di sasso,
mentre che ’l danno e la vergogna dura;
non veder, non sentir m’è gran ventura;
però non mi destar, deh, parla basso.
Сон дорог мне, из камня быть – дороже,
Пока позор и униженье длятся.
Вот счастье – не видать, не просыпаться!
Так не буди ж и голос снизь, прохожий.
15 февраля. Наконец я нашла точный текст этих стихов, которые знала с 20 лет, их мне неверно продиктовала Стазя Грузинская. Перевод мне не нравится. Он неточен.
16 февраля. Какая мучительная жизнь. Сегодня пятница, у меня совсем свободный день. Казалось бы, сиди и занимайся. А дров нет. С утра я повезла на салазках белье в прачечную, оттуда на Мальцевский рынок. Купила 2 кг картошки – 46 рублей, и мешок дров, повезла на санках домой. Втащила на второй этаж, устала страшно. Потом пошла в лавку, выдача постного масла. Увы, кончилось, будет вечером. А у меня уже две недели нет никакого жира. Так проканителилась часов до трех. В 6 часов совещание в ремесленном училище об экзаменах. Т. к. я совсем внове и не знаю, что к чему, пошла. Совещание было очень коротким, и я пошла пешком за маслом, магазин против цирка. Постного масла нет, есть комбинированный жир, который надо брать в банку. Ушла. В трамвай не попасть. Пошла пешком домой!
Весь вечер перешивала себе блузку, затем стирала и вот ложусь, уже поздно. Можно ли тупей провести день?