В поисках своего офортного пресса зашла на днях к Катониным. Он был с Академией художеств в Самарканде и Загорске. Его очень приглашали на Украину, но в Москве не хотели его отпускать, он-де очень нужен в Ленинграде, и обещали ему Павловск. Когда же он приехал сюда, то оказалось, что Павловск и Царское отданы Левинсону[1331].
22 августа. Мне приснилось сегодня, что меня расстреляли.
Мы, я и какие-то другие люди, поставлены на краю бездонной пропасти в совершенно голом месте и после выстрела должны были туда свалиться. Сперва мне было очень страшно, особенно пугала пропасть. Но потом внезапно страх пропал, и я стала просить: скорей, пожалуйста, скорей стреляйте в меня. Увидала кровавое пятно на белой рубашке на месте сердца (как было у А.М. Крылова). И больше ничего. Ни боли, ни падения.
Проснулась под очень тяжелым впечатлением. Какие еще напасти меня ждут? Как я выкручусь с деньгами эту зиму, не знаю. У нас с приезда девочек выходит полторы тысячи в месяц, а их еще надо одеть!
Легкой жизни я просил у Бога,
Легкой смерти надобно просить!
А как хочется хоть капельку легкой жизни, хотя бы на время «печального заката»[1333].
23 августа. Перестаю верить в «белые покрывала», предсказанные Палладой.
27 августа. В пятницу ездили в Детское девочки, Елена Ивановна и я. Они пошли гулять, а я на кладбище и к комендантше кладбища в Софию. Я шла по тем улицам, где 28 декабря 32-го года я разыскивала Костюковых, чтобы узнать адрес докторши. Мучительно ярко встал передо мной этот день и взгляд Аленушки в последнюю минуту. Боже мой, Боже мой, за что, за что сейчас, через 13 лет, так больно? Так же ее люблю и так же плачу. Деточка моя родная. И ни в чем мне нет утешения. Только Соня, которая так мне ее напоминает и так далеко. Как больно, больно жить. Хоть бы вернулась Евгения Павловна, сдала бы девочек, легла бы и не встала.
28 августа. Детское производит на меня впечатление совершенно разрушенного муравейника, куда медленно сползаются жалкие муравьи.
Там виден только пролетариат, загнанный, замученный, бесприютный. Сколько рассказов наслушалась. Захожу к комендантше кладбища, живет в Софии, в комнате метра 4,5. Она молодая, круглолицая, с серыми лучистыми глазами. Грудной ребенок. Муж приезжал с фронта, она забеременела, а спустя некоторое время он написал ей, что у него есть вторая жена и ребенку полтора года. Кроме нее в комнате живет другая женщина с взрослой дочерью и сыном лет 12. Жили они прежде неподалеку от нас, она меня помнит. Пришли немцы, угнали в Гатчино[1334], затем дальше, за Дедовичи[1335]. Немцев прогнали, пришли наши. Она там устроилась, нашла комнату, работу себе и дочери, и с продуктами было неплохо. Вдруг приказ: возвращаться на родину. Вернулась – комната занята другими, вот, спасибо, добрый человек приютил, деваться некуда, и работы нет.
Возвращающихся из Германии, куда были угнаны немцами, не прописывают вовсе, отправляйтесь за сто первый километр[1336]. Из Латвии прописывают, но с трудом, надо с месяц походить во все инстанции.
С каждым моим приездом в Детское нахожу все больше и больше разрушений. В первый приезд мне казалось, что треть домов уцелела. Какое там, хорошо, если одна пятая.
Вчера Елена Ивановна повела нас смотреть американский фильм «Бэмби» (Диснея мультипликация)[1337]. А на днях я видела «Маугли»[1338]. «Бэмби» очаровательная вещь. Мне кажется, что в обеих картинах проводится одна и та же идея: во всем Божьем мире изо всех зверей хуже всех человек. Звери мудры, добры, таковы, какими были еще в раю. Человек бесцельно жесток, преступен. Маугли у Киплинга возвращается к людям и остается с людьми. В фильме он уходит в джунгли по совету матери, так как подлость окружающих людей беспредельна.
Я положительно недостаточно ласкова с девочками и корю себя за это.
В воскресенье я шла из церкви, меня догнала Ол. Т. Кричевская (работающая в ЖАКТе) и рассказала под секретом, конечно, такую вещь. Уже целый год приходили в ЖАКТ из НКВД и расспрашивали об Алексее Матвеевиче Крылове, наблюдали за ним. Когда им сказали, что он умер, один из них сказал с досадой: ускользнул, мерзавец!
Мы все мыши, кошка только и ждет, как бы нас прихлопнуть. Весело. Народ-победитель, народ-раб. Ужасно, когда это сознаешь. А кто знает, может быть, НКВД затравило Алексея Матвеевича? Могли требовать доносов, предательств, он все скрывал от жены, может, и не выдержал. Он был из богатой ярославской купеческой семьи. Затем был партийным, потом его исключили из партии, он сидел какое-то время, кажется, в «парильне», за золото. Выпустили, работал все время. Раз уж ко мне приходили, чего же можно ждать?
Восклицание достойно учреждения.
29 августа. Stendal: Or, selon moi, les tyrans ont toujours raison, ce sont ceux qui leur obéissent qui sont ridicules[1339].
Прочла в газетах о входе огромной эскадры союзников в Токийский порт. Подумала о Васе (брате). Мы на разных планетах, но я уверена, что он радуется, гордится Россией. Порт Артур, Дальний… Какая реабилитация.
Перевела сегодня 9½ страниц. Сколько лишнего пишет Стендаль, и не понимаю цели, если это не путеводитель. Например, несколько страниц регламента марсельского карантина – кому это нужно?
30 августа. Против нас на Фурштатской немцы чинят дом, разрушенный ими 8 сентября 41-го года. Это постоянный объект для наблюдений девочек. Сейчас стоит высокий немец около бульвара, осматривает верх дома. Там красят. Его обступила целая стая мальчишек лет 8 – 10. Они все плотнее к нему подходят, осторожно трогают пуговицы, дружелюбно гладят по рукаву. Другой фриц тащит веревку, которая на блоке подымает ведро с известью в третий этаж. Он тянет веревку одной рукой и отходит до середины бульвара, мальчишки бросаются ему помогать, что-то говорят ему, ласково улыбаются. Незлобивый народ.
2 сентября. Мы распространились до Дальнего[1340]. Теперь, по слухам, огромные массы войск стягиваются к границам Турции и Ирана. Вернем себе Карс[1341]. Помню, как старый шатиловский Кузьма рассказывал, как брал Карс. Идем по стопам царей, не сами идем, а ведет История, наперекор всякой марксистской чепухе. Это все для будущего поколения. Сейчас страна только искусственно нищает, искусственно голодает, а правительство без толку пользуется рабским бесплатным трудом миллионов ссыльных. 8 лет Евгения Павловна <Старчакова> работает даром – за какой грех? Говоровы, прожившие в Асине Новосибирской, а теперь Томской области три года эвакуации, рассказывают чудовищные вещи[1342]. Там концентрационные лагеря, вольнопоселенцы, уже выпущенные из лагерей, просто ссыльные, как политические, так и уголовные – воры и убийцы, и эвакуированные. Тем, кто в лагерях, лучше всего. Их как-то питают, одевают, у них есть крыша. Остальные живут в землянках, пухнут от голода, ходят полуголые и мрут. Рабочим, не ссыльным, платят по 10, 20 рублей в получку, и так по всей Сибири, т. к. денег нет. Живут тем, что продают свои 400 гр. хлеба (единственно, что получают от государства) и покупают на это картошку. Воруют, грабят, убивают. Один такой убийца по специальности нашел больную собаку и принес к Говоровым. Он добывал для нее молоко и всякий корм приносил, пока не надоело. Было много поляков, но этим помогали американцы и наконец увезли оттуда. В Мурашах[1343], рассказывают девочки, было тоже много ссыльных поляков, американцы им устроили детский дом и тоже вывезли под конец.
Говоровы говорят, как на их глазах погибали люди; приходили туда здоровые красивые женщины с детьми, высланные простые бабы, голодали, пухли, уже ходить не могли. Когда они уезжали, их провожало много народа, дети, с которыми много возилась Таня, и все плакали в голос. Оставались чуть что не на верную смерть.
2 <сентября>. Вечер. Шла по улице, раздался страшный детский плач. Девочка лет 7, по-видимому, ушиблась, другие ее окружили, но она все плакала отчаянно. Заплакала и я. Совершенно мучительно тоскую по Сонечке. Так хочется ее видеть, так я ее люблю. Наташа, верно, настраивает ее против меня, какие они злые эгоисты. После всего, что я от них натерпелась в 41 – 42-м году, той ужасной зимой, так просто им показалось лишить меня последнего уюта. Вася был месяц, кажется, в доме отдыха МХАТа, теперь Наташа туда едет с Сонечкой, а я работаю с 7 утра до 12 ночи и предана остракизму. И лишена Сонечки. С Богдановым-Березовским я послала Васе красок на 50 рублей и Соне куклу, – хоть бы раз на одну из моих посылок последовал ответ. Как-то еще в 43-м я продала чудное издание XVIII в. Метастазио, чтобы купить Васе белья, – ни звука.
Мара приехала сюда без пальто, без шубы. Я очень беспокоилась. Сегодня Мар. Митр. приносит шубу, которую продает ее соседка, с беличьим воротником, шапочкой и муфтой за 800 рублей в рассрочку. Я взяла, а Мар. Митр. дала Маре свое осеннее полупальто. Так что Мара сразу одета. Девочки заботятся обо мне не за страх, а за совесть, надо признаться.
7 сентября. Ольга Андреевна рассказывала, что кто-то из знакомых где-то похвалил, как у немцев жить было хорошо, – арест и 10 лет. Ее приятельница добавила, что ее соседка была выслана немцами в Латвию, кажется; вернулась, поступила сторожихой на завод. По поводу какой-то волокиты с карточками она возьми да и скажи, что у немцев-де полный порядок: сдашь бу