маги – на другой же день все готово. Рабу Божию арестовали – и 10 лет. И эти преступники идут под рубрикой: болтуны[1344].
Неужели есть какое-нибудь соответствие между виной и наказанием? Очевидно, за то же пострадали и Гнедич, Аста Галла и другие. Как это обидно. Сейчас, когда Россия так величественно и гениально разбила врагов, так бы хотелось честного и великодушного правления, по-настоящему счастливой жизни измученному народу; а тут за глупость – 10 лет каторги. И беспросветная нищета.
Но интереснее всего будет будущему историку наблюдать за тем, как жизнь и история вносят свои поправки в утопический бред ленинских начинаний. Без аннексий и контрибуций – завершилось умыканием Дрезденской галереи, не говоря уж о Западной Украине и прочем. Миф об уничтожении денег, бесплатных квартирах и трамваях… – а доигрались до коммерческих магазинов, на позорище всему миру. Расстрелы офицеров за погоны – и генералиссимус Сталин. Очень все это любопытно и смешно – «когда бы не было так грустно»[1345].
9 сентября. Мару вызвали по истории. Они проходят сейчас Петра Великого. Мара отвечала очень хорошо, все знала. Учитель спрашивает, а что означает Санкт-Петербург? На что она не ответила и получила за это четверку.
Она мне это рассказывает и спрашивает: а что это означает, сан или санк? 27 лет все должны были всё это забывать, а теперь накося.
Анна Петровна все это время, кажется, с 21-го, была очень больна. Я сегодня решила все-таки к ней съездить, но меня к ней не пустили. Эти дни ей лучше, и давление, и сердце приходят в норму, но еще очень большая слабость. Сегодня у нее немного посидел Хлопин, и А.П. очень устала. Четыре года она никуда не выезжала и все время очень много работала. Ее вагус[1346] не выносит скипидара. У нее делалась от масляных красок экзема. А за это лето она написала маслом портрет внука, начала внучку, затем другую, букет цветов (прекрасный), все это и сказалось, вагус дал себя знать.
Софья Петровна посмотрела мою руку и сказала, что меня ждут деньги, и очень большие, и какая-то полнота жизни, которой не было раньше. Неужели продолжать верить в белое покрывало?
Я перевожу по 8 страниц в день.
11 сентября. Перевожу фразу: la pluie recommençant…[1347] – и вспоминаю концерт В. Яхонтова когда-то давно. Это была какая-то невероятно надуманная мозаика из самого разнообразного материала; запомнилась песня: и сегодня дождь, и завтра дождь… Он ее говорил, подперши по-бабьи щеку.
Все это было талантливо, но холодно и сухо, без живого кровяного пульса. Если он и дальше так продолжал работать (я не ходила на его концерты, он был мне неприятен), в такой неестественной, сделанной, надуманной манере, как должно было быть ему тяжело, оставаясь наедине с самим собой. Отсюда, быть может, и прыжок с шестого этажа.
Такой же холодный, без живой крови, надуманный был и Маяковский, и тоже не выдержал.
12 сентября. Встретила вчера Костю Смирнова, который в 35 и 36-м году работал у нас в Кукольном театре вместе с Игорем Орловым, а затем Радлов взял его в свой театр. Он был с ним и в Кисловодске. Костя утверждает, что никакого предательства со стороны С.Э. <Радлова> не было. Их взялось вывезти танковое училище; (кажется) одна группа успела выехать, другая должна была ехать наутро, уже все вещи были принесены к месту отправки, но немцы пришли ночью. Бежать было невозможно. В Киеве Радлов будто бы не работал, а попал сразу в Запорожье, затем в Винницу и в Берлин, а оттуда во Францию. Сейчас С.Э. и Анна Дмитриевна в Москве, в тюрьме. Тамара Якобсон на свободе, ей дали минус три, и она едет играть в Нижний. Но что меня потрясло, это известие о Наташе Владимировой. Она погибла в Берлине с мужем и детьми от бомбежки. Они были все вместе в бомбоубежище и там все и погибли. Какой ужас. Бедная, бедная Лида, за что на человека столько горя? Сын умер от туберкулеза, их выслали, разорив всю жизнь; там, в Ташкенте, им то дают работать, то высылают, то арестовывают. Одна Наташа оставалась, и той не везло. С кем-то сошлась, быстро рассталась, родился ребенок. Потом Митя Радлов, тоже разошлась. Вышла за Вилинбахова и, кажется, была счастлива. Я не могу думать о Лиде, о судьбе этой молоденькой, хорошенькой женщины, без слез, без того, чтобы сердце не сжималось от ужаса. Именно от ужаса. Я знаю, что такое бомбежки, но то, что было у нас, ничто по сравнению с тем, что было в Берлине. И за что на Лиду столько напастей, столько горя, горя, от которого не уйдешь, не забудешь, не излечишься. И где-то она сама? Она прекрасный человек.
Мне надо выделить несколько дней целиком на подготовку курса в ремесленном училище и тогда – что тогда? Все то же. Надо выделить день на письма, а другой на портьеру Зои Лодий.
15 сентября. На днях была посрамлена в своих собственных глазах ужасно. Я обиделась на Говорову. Прошлым летом я ей устроила работу и вызов от ремесленного училища. То ли вызов долго шел, то ли она прокопалась, в общем, не смогла приехать. Всю зиму она меня бомбардировала письмами. Изергина, ее племянница, сожительствующая с Орбели (вот уж неугомонный полигамец!), устроила ей вызов от Эрмитажа, я же раздобыла справки о том, что училище ей дает площадь, без чего вызов не мог состояться. Приехали, остановились у меня, распустили по комнате девочек вшей, отчего Галя рыдала в голос на всю квартиру. У меня хранились три гравюры Елизаветы Антоновны. Я их ей отдала, причем сказала, что одну из них, акватинту[1348] вид Смоленска, очень бы хотела у нее купить. Дала 60 рублей, сказав, что если ей дадут в магазине больше – пусть продает. Она продала все три за 75 рублей, и я осталась без гравюры и денег. Я, конечно, виду не показала, но глубоко обиделась. Они переселялись к знакомым, вернулись ко мне, перетащили свои вещи сюда. Внутренно я злилась невероятно. И вот на днях я иду в церковь, народу было довольно мало, я стояла впереди. Нечаянно обернувшись, я увидала Говорову, стоящую сзади. Она молилась, и столько было отчаяния на лице, что мне стало невероятно стыдно. Я почувствовала себя евангельским фарисеем. Они приехали голые, угла нет, денег нет, у Тани болезнь сердца, а я еще обижаюсь! Стыдно, очень стыдно.
У Анны Ивановны брат сослан в Воркуту[1349]. Он играл прежде крупную роль в «Ленфильме», был директором, когда снимали «Чапаева»[1350], и по неизвестным причинам выслан. Вчера у нее была приехавшая в командировку из Воркуты молодая инженерша и рассказала следующее: брат жив и невредим, занимает должность.
Среди заключенных много инженеров, лаборантов и т. д., живут в общежитиях. Жениться и выходить замуж права не имеют. Денег получают очень мало. На рудниках работают почти исключительно заключенные. Там много уголовников, подлежащих амнистии. Между начальником лагеря и Москвой завязалась перепалка. Москва требует, чтобы амнистированные были отпущены, а он отвечает, что это равносильно прекращению работ, т. к. вольнонаемных не найти, туда никто не поедет.
У этой инженерши двое детей и домработница из заключенных. Она была дояркой в колхозе или совхозе. Было у нее четверо детей, и она ежедневно крала один литр молока для детей. Донесли, она получила 4 года и была сослана в Воркуту. Женщина исключительной честности, все вещи, все деньги хозяев у нее на руках.
Один восемнадцатилетний туберкулезный юноша получил 6 лет за то, что, найдя старый номер английской газеты, где нас ругали, прочел ее товарищам.
В Ларине каждая работница получала по литру молока на каждого ребенка ежедневно [и, конечно, бесплатно].
Освободят ли Евгению Павловну? Она хорошая машинистка и чертежница.
Кого это мы называли рабовладельцами? Кажется, немцев. У нас рабовладельчество крепкое, установившееся, государственное, против которого никто не возмущается.
Каждый день я молюсь, не могу не молиться за Россию. Такая страна, такой народ – и такая судьба.
Вчера мы получили 600 гр. мяса, это все, en fait de viande[1351], что мне полагается в месяц по дополнительной карточке. (Еще 100 гр. яичного порошка, 500 гр. рыбы и 200 гр. мясопродуктов.)
Сварили свежие щи и ели с наслаждением. Вспоминали, что прежде имели такой суп ежедневно. Из каких сил работать?
Когда Анна Ивановна передала мне все эти подробности о воркутинской жизни и о брате, я невольно сказала: «Как я вам завидую, что вы имеете вести о брате». – «Как можете вы мне завидовать, не забывайте, мой брат заключенный, его в любую минуту могут ударить прикладом, пристрелить, оскорбить. А ваши братья на свободе и, я уверена, живы». Да.
16 сентября. Наших фрицев охраняет одна военная девушка с ружьем. Прелестную картину я видела в Детском. Немцы выгружали грузовик у дома в Софии. Другие копошились около дома. Охранником бродила рядом пожилая женщина в старом плюшевом пальто с винтовкой за плечами.
Немцы первые дни (в доме напротив) работали молча, еле двигались. С каждым днем голоса становятся громче, раз кто-то даже запел. Сейчас, по словам Мары, они даже заинтересовались работой. Толпы мальчишек их окружают, снабжают табаком. Я не видела ни одного злобного или грубого жеста со стороны русских.
Вечером была у Дилакторской. Она такая же книгофилка, как и я, и тоже с ограниченными средствами. У нее чудесный голос с очень приятным тембром. Она мне пела старые, даже старинные французские, итальянские песенки.
20 сентября. Посмотрела я сейчас на фотографию Аленушки в гробу и внезапно почувствовала к себе невероятное презрение. Ведь все время себя прикрашиваешь, на кого-то сваливаешь вину. А тут я сразу поняла все свое ничтожество. Алену не спасла, ничего в жизни не довела до конца. Ничего! Были способности к живописи, в особенности к рисунку. Ничего не вышло, мало работала, после революции надо было зарабатывать, почти бросила, занялась театром. Семейная жизнь потерпела крушение, Юрий завел любовницу, вел себя бестактно: подумаешь, невидаль; бросилась с Тарпейской скалы