[1352] за границу, оставив театр, который подобрал Деммени и пишет на афише XXVII сезон! Дала себя съесть Шапиро, постыдно съесть, и сейчас ничего не делаю, чтобы театр восстановить. Жду чуда, зная, что его не будет, и ничего не предпринимаю. Написала Юрию, Шереметевой, от них ни слуху ни духу, и я [ничего] не предпринимаю от глубочайшего презрения к Загурскому и его окружению. Разве так можно? И нет сил. Жалкая тварь – иначе я не могу себя назвать. Что же делать? Неужели я не перевезу Аленушку на Никольское кладбище, не поставлю ей памятник и вся моя жизнь будет относиться к разряду d’inachevé? Ой как больно.
И зачем ждать чудес и где-то, потихоньку от самой себя, шепотом повторять: soeur Anne, soeur Anne, ne vois-tu rien venir?
21 сентября. Занималась сегодня в Публичной библиотеке, готовлю курс истории искусств. Взяла «Британский союзник»[1353]. Приятно почитать журнал, пишущий в спокойном тоне, без вранья. Статья Пристли о новом мире. Он пишет: «Всякий человек, который скажет вам: “Война кончена. Давайте же вернемся к доброй прежней жизни”, – должен быть немедленно отправлен в дом умалишенных. Он значительно опаснее, чем умалишенный, возомнивший себя Юлием Цезарем».
И затем читаю в «Ленинградской правде» извещение отдела торговли о выдаче на декаду – это нормы, существующие уже три года и не изменившиеся ни после уничтожения блокады, ни после окончания войны. Привожу нормы иждивенцев (и детей старше двенадцатилетнего возраста!). Овсяной крупы 200 гр. Рыбы свежей 100 грамм или 200 грамм корюшки. Комбижиров не полагается совсем. Детям до 12 лет масла животного 100 грамм[1354]. Чем это объяснить: нищетой страны или презрением к обывателю?
Читая советские книги по искусству, я умиляюсь их наивной запуганности. Все эти авторы боятся высказывать свои взгляды. После каждого ответственного абзаца следует: «как сказано у пророка – т. е. у Маркса или Энгельса». Например, сегодня читаю о греческом искусстве, и пророк вещает: «Без рабства не было бы греческого государства, греческого искусства и науки» (Энгельс. Анти-Дюринг). Вообще положение наших искусствоведов печальное: как только положение плебса становится, по их словам, отчаянным, так в стране золотой век науки и искусства! Прямо беда. И в эпоху итальянского Возрождения, и во времена Рембрандта.
24 сентября. Анна Ивановна в охоте за корреспондентским материалом отправилась в наш райсовет, где производится прием мобилизованных трудовых резервов в ремесленные училища[1355]. Во главе комиссии председатель райсовета Горбунов, еще несколько женщин, там же сидела Анна Ивановна. Ребят предварительно осматривает врач.
А.И. написала очерк и пришла прочесть. Все чудно, дети стремятся в училище, Горбунов отечески ласков и т. д. Прочла. «Ну а теперь я вам расскажу, это ужас, ужас». Приходят ребята рваные, пальцы из сапог торчат, и не хотят идти в ремесленное. Один мальчишка заявил: «Не пойду, что хотите, то и делайте, а я не пойду. Отец инвалид, сапожничает, я уже четыре года ему помогаю, мать сошла с ума и повесилась». Его стали уговаривать, что он может стать слесарем или столяром. «А сапоги-то разве не нужны? Не пойду». И много было таких же. Горбунов действительно вел себя корректно и входил в положение ребят.
Анекдот: в Ленинграде открылись четыре театра: имени Сталина, им. Молотова, им. Калинина и Народный театр. В театре Сталина идет «Горе от ума» (по другому варианту «Великий государь»[1356]), в театре Молотова «Слуга двух господ»[1357], в театре Калинина «Беспокойная старость»[1358], а в Народном «Без вины виноватые»[1359]!
25 сентября. Я получила письмо из Sussex’а[1360] от Ржевской. Когда я увидала конверт с надписью URSS и заграничными марками, я остолбенела, растерялась: столько уже лет я в нашей тюрьме не получала писем из-за границы, с того берега. Она пишет: «Лида и Тата с семьями совершенно благополучно и не очень тяжко пережили это тяжелое время. Марина очень красивая и милая девушка, служила в английской авиации, а сейчас выходит замуж за офицера-моряка, тоже англичанина. Все мы по силе возможности принимали участие в борьбе с немцами»[1361].
Когда я прочла это письмо, я расплакалась, плакала от счастья и не могла успокоиться. Какое счастье – они все живы, их семьи не разрушились, дети живы и счастливы. Дорогой мой Сашок – дочь в авиации, неужели Марина была летчиком и, может быть, громила немцев? Каково это перенести родителям, но ведь Саша-то сам – это воплощенная храбрость. Господи, Боже мой, как я должна благодарить тебя. И безудержно захотелось их видеть, уехать из тюрьмы, из этого царства произвола и беззакония, туда, к ним, повидать их перед смертью.
И я вспомнила 1905 год. Мы с Лелей, после лечебного сеанса в San Remo[1362], переехали для ее легких в Montreux[1363]. Утром, не помню числа, после утреннего кофе, входим в читальный зал, берем газеты, читаем и не понимаем: Цусима, гибель русской эскадры, всех, всех кораблей[1364], читаем, перечитываем, – передать впечатление невозможно. Об «Авроре», на которой был Вася, ничего не известно[1365]. Леля тотчас же собралась и уехала в Россию. Я ехать не могла, т. к. еще в San Remo у меня страшно разболелось колено, подозревали туберкулез, и я лечилась в Лозанне у знаменитого тогда д-ра Ру. Надо было закончить курс массажа, который мне делал д-р Бегун, зять Ру. Поселилась я над Лозанной в village Suisse. В газетах продолжали поступать описания Цусимы. Однажды: в море была замечена охваченная пламенем «Аврора», которая выбросилась на японский берег. Я плакала целые дни, все время думала о папе; мне не так было жалко самого Васю, – я знала, что папа не перенесет его гибели. Папу я любила болезненно, он заболел тотчас же после ухода эскадры Рожественского из Либавы[1366], у него началось воспаление легких, и проболел всю зиму; он поправился лишь после известий о том, что Вася жив. Казалось, что жизнь его поддерживала только бесконечная любовь к нам, а ведь Вася родился после ужасной смерти Нади. Я знала, чтò для папы Вася. Я плакала и молилась. А молилась я о том, чтобы Бог послал на меня все несчастья, если это нужно, но спас Васю для отца. Об этом я молилась постоянно. И наконец пришла телеграмма: «Aurora pas péri»[1367], а затем подробности о Васином ранении, о том, что он в Маншетском госпитале.
И вот теперь, прочтя это письмо, я подумала: моя жертва была принята. Я не ропщу и не жалею и благодарю Бога за это. Они живы, их семьи целы. Пусть будут счастливы до конца.
А у меня –
Дочь, чудесная, любимая Алена, взята. Муж бросил, сын бросил, семьи нет, даже театр, который я так любила, и тот съели. И я сейчас, когда жизнь кончается, ни о чем не жалею. Счастье за них слишком все перевешивает. Хорошо, что у меня хватило сил все перенести, надо дождаться Евгению Павловну, сдать ей на руки детей – и довольно.
Нет, не довольно. Хочется их всех увидеть, как этого хочется. И еще хоть проблеск счастья для России. Хоть минуту перед смертью пожить в человеческих условиях.
И я верю, что папа их охраняет.
2 октября. Перечитала и вспомнила: узнав о Васином спасении, я воспряла духом, бродила по Лозанне и окрестностям, ездила в Фернэ[1368]. В нашем пансионе жил молодой армянин, он как-то у меня спросил: «Je me demandai, toujours, pourquoi cette demoiselle a l’air tellement tragique?»[1369] Еще бы, я приходила к табльдоту[1370] с распухшими красными глазами.
7 октября. Приезжала на несколько дней Катя Пашникова, привезла соленых грибов, клюквы. Она с подругами живет под Выборгом[1371], бурят землю в поисках глины для кирпичного завода. Работа, по-видимому, нетрудная, т. к. у Кати вид древнерусской поленицы[1372]. Мимо них проезжали поезда русских военнопленных, возвращающихся на родину. Все они были прекрасно одеты, все курчавые, радостно махали им руками и выбрасывали множество вещей в окна. Кате, по ее словам, досталось мало: три шерстяных одеяла, два шерстяных френча, джемпер и еще что-то. Другие набрали больше, но недолго пользовалась Катя этим добром. Неподалеку стала гвардейская часть и обворовала всю округу. Пока девушки были на работе, вынули окно и унесли все, что было. Одного такого гвардейца поймали на рынке продающим корову.
Мне интересно, почему эти возвращающиеся на родину люди выбрасывали такие ценные вещи? Вряд ли здесь играло роль великодушие. Вероятно, они знали, что у них все отберут, и кроме того, странно было бы, что они, будучи в плену, смогли накопить такие богатства. По-видимому, они отдавали награбленное!
На мои именины пришла Ксения Кочурова. Я заподозрила: уж не прославилась ли я без своего ведома? Ксения поддерживает теперь знакомство только с народными артистами и всякими знаменитостями. Она рассказала со слов Черкасова Юрию Владимировичу, что он видел в Москве С.Э. Радлова; его и Анну Дмитриевну выпускают из тюрьмы и дают минус 9