21 ноября. Вчера возвращалась из города в переполненном вагоне. Я пришла рано, так что сидела. Поезд опоздал с отправлением, и народу набилось несметное количество. В проходах, у окон стояли в 4 ряда, площадка и проход у дверей была полна молодежью, слышалось веселое ржанье и визги девиц. «А ну-ка, нажмем, напрем, раз, два – сильно нажимай», – и всей оравой они со смехом нажимали толпу в вагон. Женский голос рассказывает: «Сегодня один парень, молодой, комсомолец, спрыгнул с поезда с другой стороны, а в это время на него поезд из Павловска налетел, ну и смолол его, молодой парень был…» Мужские голоса в ответ: «Царство небесное, гы-гы-гы, вечная память, осиновый кол ему в глотку, ха-ха-ха, сам гол, во рту кол, с колом лежать легче, туда ему и дорога, нечего прыгать куда не надо!»
Я слушала и вспоминала Уэллса «Машину времени»[386]. У меня все время ощущение, что мы, люди, выросшие в XX веке, попали на машине времени, летящей вспять, в XVII век [русский, не французский], и мучительно жить с нашей утончившейся эпидермой, с нашими нервами среди уклада и привычек трех столетий тому назад. Мучительно и больно. [Больно мне жить вообще. Я предполагаю, что у Юрия или новый роман, или обострившийся старый, и это очень печально. Как всегда в этих случаях, у него приостанавливается творчество, он не работает, делается зол, ненавидит меня всеми фибрами души.] Человек выворачивается шкурой наизнанку, виден голый зверь, la bête humaine[387]. Зрелище некрасивое. И обидно, что время проходит, лучшее время для творчества. В конце мая Юрий сдал симфонию, Коутс репетировал, в октябре ее премировали, в январе она должна идти, в течение года он за нее получал деньги, и что же, оказывается: он ее недоинструментовал! Мне этого не понять, и я не знаю, чем это объяснить. Вероятно, неврастенией или каким-то внутренним пороком, которым и объясняется его непродуктивность. Кажется, в 20-м году он начал романс «Воспоминание» (слова Пушкина), в основу романса легла его консерваторская фуга. Романс замечательный, и по сю пору не кончен[388]. А «Куликово поле»? Как это можно? Такое свое создание, такое выношенное, любимое, как симфония, и полгода оставлять половину финала неоконченным. Мне это физически больно, но я беспомощна.
У него просили симфонию в Киев, прислали деньги в библиотеку для переписки, он так и не дает. Я осторожно спросила, не отвезти ли мне партитуру, чтобы дать в переписку. Юрий разразился криками, что у него давно было бы исправлено, если бы я не похитила (конечно, ложь) у него красных чернил! Нет такого другого композитора, который так был бы ужасно обставлен, как он, и т. д. Я ему купила большую банку красных чернил, но дело не продвинулось. [До чего бы я хотела с ним развестись, иметь возможность пожить с детьми на свои средства и не видеть больше Юрия. Пускай себе гибнет на здоровье по собственному усмотрению, так жить больше не под силу.]
Жизнь сейчас так ужасна, так тяжела матерьяльно, что хотелось бы хоть крупицу тепла дома, в семье, видеть хоть крошечное участие.
Летом, в июле, я решила сбежать на несколько дней из дому. В заговоре были Аленушка и Лиза. Сказав Юрию и Васе, что я еду в город дня на два, я пошла якобы на вокзал. Затем задними ходами пробралась в комнату Елены Ивановны. Сама она была на юге, в отпуску. Лиза присылала мне с Аленой еду, и я проблаженствовала дня три. Аленушка приходила, мы с ней веселились, побег мой был окружен тайной, она была заговорщицей, что делало игру вдвойне интересной. [Занимались шарадами, на которые она была великий мастер.]
1933
17 февраля. Старчаков зашел утром (он тоже ищет мне otophane[389]) и очень хвалился тем, как они («Известия») ловко устроили первые из всех газет привет колхозному съезду[390] от всех заводов: собрали сто тысяч подписей и послали в Москву. Все это делалось тайно. Напечатали листовку, распространили ее (с ведома Угарова), организовали везде летучие митинги и собрали подписи. Старчаков был очень этим доволен, чувствовался спорт журналиста. Кто-то все-таки что-то донес в Смольный[391], там подняли историю, что все это bluff[392], что никаких подписей не было, но после расследования оказалось, что все было сделано подлинно, и история улеглась.
Во-1-х: Старчаков неглупый, начитанный и достаточно культурный человек. Чего ему радоваться и кого он обманет этими cent mille[393] подписей? Рабочие и мужики знают цену этих резолюций, для западноевропейских рабочих разве?
Во-2-х: Почему Смольный рассердился, заподозрив, что подписи дутые, когда вообще все рабочие подписи дутые?
Один рабочий рассказывал мне как факт следующий случай. На одном митинге выступил рабочий и сказал: «Товарищи, объясните мне, какая разница между крепостным правом и социализмом?» Он несколько раз повторил вопрос; был арестован и расстрелян.
21 февраля. Сейчас новая язва египетская[394] – парилки[395]. Д-р Охотский был ареcтован и просидел 8 дней в парилке [по болтливости своей он рассказывал, что у него есть дареные золотые портсигары и другие ценные вещи. Этого было достаточно, чтобы попасть в парилку. Все у него забрали, а он вернулся с распухшими ногами и лежит]. На него донесли, что у него была своя санатория под Москвой. Следователь страшно грубо с ним обращался. Санатория была у его дальнего родственника. «Это все равно, у вас должно быть золото, у вас большая практика». – «Да, но кто же будет теперь платить мне золотом, когда в торгсине пятирублевый золотой стоит больше ста рублей? Мне не хватает заработка, и я продаю вещи». – «Какие?» – «Шубу жены продал в госторг». – «Почему в госторг?» – «Я старый человек, и мне стыдно идти на рынок продавать шубу». Остальные вопросы были так же нелепы. В комнате в 10 метров было пятьдесят человек, и там же параша, до которой почти невозможно было дойти из-за тесноты. У него за все время не действовал желудок, открылась язва в желудке. Сидели Лапшин, Рожанович, даже Анна Богдановна.
Уж из-за этого одного, из-за этих пыток для вымучивания золота и денег наша власть не имеет никакого будущего.
Была Дюна (Надежда Васильевна) Крандиевская. Рассказывала, как лепила вождей, Буденного, Дыбенко, Семашко. Музей революции[396], заказывая Буденного, просил, чтобы было сходство, но вместе с тем чтобы он был изображен народным героем. У этого народного героя совсем нет черепа, и глуп он и самовлюблен до чрезвычайности. Пришлось лепить его в папахе, чтобы прикрыть отсутствие черепа. Заходили Поповы. У него масса планов, чтобы как-то улучшить свой быт, он в этом отношении упорен и напорист. Там, где Юрий скромно соглашается на 6000, Попов требует 30 000, и прав. Пьянствовал у Гронского и потрясен роскошеством яств и пр.
Не забыть бы рассказ о матери Щекатихиной, о том, как «октябрили» сына Сокольникова, женатого на Щекатихиной, сестре Александры Васильевны, октябрил сам Ленин, опуская ножки новорожденного в большую вазу с шампанским[397]. Жили они в Кремле, икру и прочее привозили бочками. Бабушка как-то в кухне и разговорилась: «Награбили, а теперь и обжираются». Слова донесли, и Mr Сокольников попросил старушку Щекатихину выехать от них, обещая помогать ей деньгами. Никогда больше она не получила от него ни гроша. Жила у Александры Васильевны и сама рассказывала этот факт Василию Порфировичу Тимореву.
5 марта. Россия сейчас похожа на муравейник, разрытый проходящим хулиганом. Люди суетятся, с смертельным ужасом на лицах, их вышвыривают, они бегут куда глаза глядят или бросаются под поезд, в прорубь, вешаются, отравляются. Юрий ел блины у Гаука третьего дня. Там хирург Гессе рассказывал целый ряд случаев самоубийства в связи с паспортизацией[398], которые он мог констатировать в больнице, где служит:
Выдвиженка[399] отравилась сулемой[400]: пока к ней взламывали дверь, она успела выпить яд. Повесилась жена одного профессора. Самого профессора так затравили, что он год тому назад повесился. Теперь его жене не выдали паспорта, и она тоже повесилась!
Какая-то деревенская женщина, вдова с двумя детьми, не получив паспорта, пошла на реку, спихнула сначала детей в прорубь, а затем и сама бросилась (рассказ Маши-молочницы).
Елена Ивановна два дня тому назад, выходя из дому, увидела большую толпу у соседних ворот. Оказалось, человек повесился, не получив паспорта.
Куда деваться человеку, а в особенности женщине с детьми, когда ее выселяют и гонят неизвестно куда за сто верст от больших городов? Куда, к кому, с чем, когда нигде вершка свободного нет? Среди рабочих практикуется так: мужу дают, жене не дают и обратно. Неподалеку от нас семья крестьян. Муж, жена, сын и его жена. Все получили, кроме молодой жены. Ей дан десятидневный срок для выселения.
Тиморевы говорили, что есть такое правило: молодая жена, не служащая и не имеющая детей, не имеет права быть на иждивении своего мужа и подлежит выселению. Люся поэтому в большой тревоге.
Что все это: просто непроходимая глупость или контрреволюционное вредительство, иноземное озорство? Не социалистическое же или тем более коммунистическое строительство, во всяком случае. Над всеми дамоклов меч – Елена Ивановна, Гоша, имя же им легион, и вокруг кишат доносы.