Наша семья сейчас 9 человек – у нас поселилась Наташина сестра с Алешей и домработницей. Глупа она вроде отца, только у нее вдобавок нет отцовского воспитания. Она бесцеремонна и грубовата. Васе они все очень надоели.
27 сентября. 2 часа ночи. Бабахают дальнобойные орудия с 12 часов. Что же делать? Разбудила Наташу, она считает, что не стоит нести детей в бомбоубежище, выстрелы довольно далеко.
За стеной храпит Е.М. Шабельская. Люди уже привыкли. Буду спать. Написала девочкам письмо.
28 сентября. Ночь была совсем спокойная и утро также. В прошлую ночь и в эту – огромное зарево по направлению к Кронштадту. Вчера бросали бомбы на окраинах, на Петроградской стороне, на Выборгской около бывших гренадерских казарм[820]. К нам в больницу принесли около 6 часов вечера двух раненых, один ранен в Колпине, другой, шестидесятилетний, около завода «Вена»[821].
Я вчера думала: Россия заслужила наказание, и надо, чтобы «тяжкий млат»[822] выковал в ней настоящую любовь к родине, к своей земле. 100 лет, а может, и больше интеллигенция поносила свою страну, свое правительство, получила в цари Мандукуса[823] и начала униженно, гиперболически преклоняться, возносить фимиамы, думая только о шкуре своей. Думать тошно об апофеозе «Как закалялась сталь» в театре Радлова с бюстом Сталина в центре действия[824].
А Алеша Толстой!!
Убийство Александра II чего стоит. Подозреваю я, что и там Англия была не безучастна.
Теперь Немезида[825].
Россия не может погибнуть, но она должна понести наказание, пока не создаст изнутри свой прочный фашизм.
Днем опять пошла в НКВД. Дежурный, умного вида еврей, конечно, ничего не знал о заявлении Е.И. Он меня спросил: «Ее больше не вызывали? Не беспокоили? Нет? Так чего же она волнуется? Поправится, выйдет на работу – пусть к нам зайдет. Тогда выясним, будет то или другое». – «Нам бы хотелось, – заметила я, – чтобы было то, а не другое». Он благосклонно засмеялся. С самого начала он очень удивился, почему ей было предложено выехать. По-видимому, это была кратковременная и совершенно нелепая полоса, и уехали одни бедные одинокие старушки.
Поехала к Е.И. Ее сосед, железнодорожник-проводник, ездит теперь до Купчина[826] и там роет траншеи, разрушает шоссейную дорогу, закладывает мины, покрывая их досками и делая над ними подобие могилок с надписями. Над ними спокойно и не стреляя летают немцы. Когда появляются наши самолеты, немцы улетают. Наши сбили там два своих самолета.
Приятельница Е.И., жена командира – ремонтника военного корабля, приезжала проститься с матерью, забегала к Е.И. Кронштадт бомбят нещадно, корабли ушли оттуда в разных направлениях, муж получил приказ быть готовым идти в Кронштадт. Он командир, партийный, ничего не знает, что делается, есть ли какой-нибудь план, ничего. Знает только, что погибнет, и жена перебралась к нему на корабль делопроизводителем и сестрой, чтобы погибнуть вместе.
Вечером тревога. Мы с бабушкой, детьми и Катей Князевой пошли вниз, уложили детей. Соня общая любимица. У нее сияют глаза, и общую радость при ее появлении она принимает как должное. Перед тревогой она с Алешей пришли ко мне, и мы смотрели картинки в «Mon Jurnal». Алеше надоело, и он ушел. Она же прижалась ко мне и задремала у меня на коленях. Я испытывала настоящее счастье, прижимая этот маленький теплый комочек. Как мне хочется устроить счастливое детство, дать ей хорошую гувернантку, повезти летом куда-нибудь.
30 сентября. Мои именины. Пошла в церковь. Там очень хорошо поют, поют так, что отрешаешься от житейской путаницы. «Горé имеем сердца»[827] – в этом весь смысл церкви, богослужения. И такое потом успокоение испытываешь.
Ночь была спокойной, даже не верится. Вечером вчера около 8 была тревога, я была в госпитале. Слышна была пальба настолько сильная, что все раненые сбились в коридоре, куда почти не доносятся раскаты взрывов. Здесь же сидела и М.В. Попова, совсем больная. Вслух читали газету, я стала делать вечерние процедуры, впускать глазные капли, делать компрессы. Через силу входила в перевязочную, там казалось, что где-то близко кидают бомбы и вот-вот наступит мой черед. И постепенно страх исчез.
Около 9 тревога кончилась, и один из раненых заметил: вот вы-то до конца с нами просидели, а вчера все сестры в бомбоубежище сбежали, с нами осталась кухарка да две санитарки.
Оказалось, что вся эта стрельба и грохот был шум от наших собственных зениток. А накануне было сброшено много бомб; мы были в убежище, а Вася на улице насчитал до десяти взрывов.
28-го утром из кухонного окна я увидала людей, несущих от нашего подъезда носилки, лежащий на них был покрыт белым. Занесли в сарай.
Оказалось, в квартире 91, против нас, жила молодая женщина, очень худенькая, лет 35, Сабуренкова, с сыном и матерью. Муж был на фронте, и со взятия Кингисеппа[828] она ничего о нем не знала. В ночь первой ужасной для нашего района бомбежки, с 8 на 9, ее видели в жакте в совершенно растерзанном виде, с растрепанными волосами, вид у нее был мало нормальный, она рыдала. 9-го она сказала сыну: «Юра, я иду в магазин». И с тех пор исчезла. Ее искали во всех больницах – безрезультатно. 28-го какие-то военные пошли осматривать чердаки и в темном закоулке нашли ее повесившуюся. Мозг не вынес впечатлений. Жаль людей.
Вчера вечером, когда я пришла с дежурства, Вася, тоже дежурный по дому, рассказал таинственную историю. Военный заметил с улицы, что в одном из окон нашего дома, выходящего на Кирочную[829], как только начинается тревога, включался и выключался свет, было похоже на сигнализацию. Вчера туда пошли, стучались полчаса, пока открыли дверь. Там оказались дети Шельдер, две девушки 18 и 14 лет и мальчик лет 10. Мать у них недавно умерла. Их допрашивали; Вася ушел, так что подробности неизвестны. Старшую девочку отвели в НКВД. Может быть, они охраняли наш дом.
2 октября. Вчера я дежурила. Весь день слышалась орудийная пальба, раскаты. Все делают вид, а может быть, и действительно не обращают внимания на эти раскаты. Я откровенно признаюсь, что только делаю вид. Приехавшая к вечеру санитарка Наташа, она из Московского района, живет около Заставской, рассказывает страшные вещи. Палят по Московскому району. Она с семьей переселилась в землянку, муж с детьми там и остался. Железнодорожный мост через Обводный канал разрушен. Наши орудия тоже стреляют. И среди этой пальбы, под разрывающимися снарядами – люди, обыватели роют траншеи. Вчера (говорит Наташа) там стали падать снаряды. Люди побежали. Им закричали: «Стой, ни с места». Ну, которые умные, те успели убежать, а кто не убежал – все в кашу, одно мясо осталось.
Это рытье окопов в принудительном порядке – загадка для меня и для многих. Рыли под Кингисеппом, Веймарном[830] (Митя Толстой), Лугой, наша Катя была под Лугой, Толмачевом[831], Красным. Все это взято немцами, и немцы, как говорят, с благодарностью воспользовались готовыми траншеями. Сейчас-то, когда идет обстрел пригородов, это копанье производит впечатление маниакальной идеи сумасшедшего. Стопроцентное выполнение приказа и жажда выслужиться за чужой счет задурило бедным дуракам головы.
30-го была Соня Муромцева. Бомбы свистят над ее головой, но она влюблена, счастлива, ее приглашают в Александринку играть Лизу в «Дворянском гнезде»[832], глаза блестят. Я за нее очень и очень рада, т. к. считаю, что ее место на сцене.
Всякие слухи: будто бы Кронштадт уже взят, туда спустился десант. Уцелевшие корабли прошли в Неву. Тимошенко с армией перешел к немцам, присоединился к какой-то русской армии!?![833] А перед этим говорили, что он застрелился, что он расстрелян…
Мы вообще ничего не знаем. «Яко овца на заклание ведеся»[834].
Сегодня я весь день не выхожу, отдыхаю. Утром затопили ванну, вымыли детей. Соня боится воды и страшно плакала, пока мы с Катей Князевой мыли ее пухленькое тельце. Принесли пупсика – пупсик бяка, отмахнулась от него. Как только завернули в простынку, развеселилась: Соня выкупалась, Соня чистенькая.
Вася пишет хороший натюрморт и насвистывает песнь цыганки из «Декабристов», я штопаю чулок, все это под отдаленную сплошную канонаду. Сегодня Маргарита Валерьевна принесла слух, что мы повели наступление, что мифический Кулик таки пришел, немцы окружены[835].
Куликом этим уже с месяц убаюкивают наше беспокойство. Все подобные разговоры называются госслухами. Нашего капитана собираются эвакуировать в тыл на самолете. Мария Васильевна сообщила мне это по секрету. Беседуя с этим капитаном Ольховиковым, я вспомнила вяземских армейских офицеров – Вовочку Рухина, Семевского, Тухина. Это же несравнимые величины. Это были гении в сравнении с современными капитанами и лейтенантами, читающими по складам. Ни одной мыслишки от них не услышишь, ни одного движения интеллекта. «Глубоко народный командный состав!» Он показал себя. Лефевры и Мюраты могут быть при Наполеоне, а при Ворошилове им всем ноль цена, они остаются платьем голого короля.
Теперь, когда мы все – смертники, я поняла, как я привязана к Васе.
Вчера я вернулась из госпиталя около 11 часов, тревога длилась около 3 часов и задержала. Сразу прошла в бомбоубежище, дети были там, и я узнала, что Наташа, работавшая всю ночь, не вернулась. Вася поехал к ней и до сих пор ни того, ни другого нету. Ноги задрожали. Из жакта звоню в ТАС