Голод усиливается, у меня, по крайней мере. Хлеба моих полкило хватает только на утро. В столовой уменьшили порции, суп стал совсем жидким, водой с легким воспоминанием о горохе или лапше. Выдержу ли? Боюсь, что нет. Самое ужасное – думать, что свезут тело в общий морг, без отпевания, без креста. Господи Боже мой, дай мне умереть по-человечески. А когда-то я мечтала о смерти в Италии, где земля мне казалась легче! Быть похороненной с Аленушкой, моей родной, любимой. Надо выдержать, дорогая. Надо укрепить нервы. Пойду в Комитет[956], буду проситься на стационар дней на десять. У нас больница сейчас переполнена раненными артиллерийским обстрелом. Человек двадцать из Ржевки[957]. Снаряд попал в поезд с боеприпасами, и произошел взрыв такой силы, что в нашем районе открылись все форточки, двери. Это произошло 29 марта в 6 утра. Я дежурила ночью и только что собралась пойти за хлебом, как вдруг что-то словно посыпалось на крышу. А со стороны улицы в палате разбилось внутреннее стекло.
Carbon (a Cyrano, bas):
Mais tu les fais pleurer…
Cyrano
De Nostalgie!..un mal
Plus noble que la faim…pas physique: moral!
J’aime que leur souffrance ait changé de viscère,
Et que ce soit leur Coeur, maintenent qui se serre![958]
То же «перемещение внимания», что у Толстого. Не ожидала найти это у Ростана, открыв случайно «Cyrano».
10 апреля. Налеты 5 апреля оказались вовсе не случайными, как передавало радио, а, наоборот, немцы доказали полную осведомленность. Бросили бомбы на Летний сад и Марсово поле, где, как говорят, были склады боеприпасов, так что там долго продолжались взрывы. В Инженерный замок, вокруг водокачки и еще в целый ряд «военных объектов». Катина мать рассказывала: «Выхожу накануне ночью на палубу, смотрю: с неба как солнышко спускается, гляжу – другое, кликнула ребят. Над самым заводом» (не помню каким). «А на другой день прямо туда бомбы и бросили». Говорят, немецкие аэропланы, бросая бомбы, пикировали очень низко, так что верно попадали в цель. Я ждала налетов все следующие дни, но пока все спокойно.
Эвакуация прекратилась. Ладога оттаяла. Наши хозяева, Mr Стожилов и К°, над нами надругаются. На 10 апреля объявлена выдача сухих овощей вместо очередной выдачи крупы, причем вместо 300 гр. на рабочую карточку крупы дается 150 сушеной картошки, крупы не будет. У нас по этим талонам уже все съедено в столовой. Вместо мяса в эту декаду выдали селедку, хотя мяса было завезено очень много во все магазины. Получили соленое, у меня оставалось только на 150 гр., полселедки я растянула на два дня. С каким наслаждением я ела эту селедку первый раз за зиму. В прошлом месяце эти овощи давались по добавочным талонам. Ну что рабочий будет делать с таким количеством?
По-видимому, со снабжением не удалось никак справиться. Продуктов было привезено к Ладожскому озеру видимо-невидимо. Не нашли ничего лучшего, как складывать их на льду. В лед попала бомба, очень многое затонуло. Катя Пашникова видела человека, привезшего оттуда мешок гороха, выловленного из воды, там работают теперь водолазы. К Ладоге ходили бесконечные эшелоны с эвакуированными, там их перевозили; неужели нельзя было перевезти продукты и раздать населению, которое уж само бы знало, как все это употребить. Но у нас принцип: не допускать никакой частной инициативы, все делать по распоряжению начальства. А начальство бездарно, не заинтересовано в населении, в том, чтобы его поддержать. Я теряю силы.
Сегодня была опять в Комитете. Рачинский обещает, что меня поместят в стационар. Как хочется полежать, отдохнуть. Не хлопотать ни о своих, ни о чужих делах. Оттуда решилась совершить подвиг – пройти в Максимиллиановскую больницу к тетке Марго, посмотреть, в каком она состоянии и ждать ли от нее помощи для бабушки, которая совершенно брошена на мое попечение. Ленинград сейчас ужасен. Лужи, грязь, нестаявший лед, снег, скользко, грузовики едут по глубоким лужам, заливая все и всех. Толпы народу чистят улицы, чистят еле-еле, сил-то нет. Трудовая повинность была назначена с 27 марта по 8 апреля – продолжена до 15 апреля. Наша несчастная Вера со своей иждивенческой карточкой и 300 гр. хлеба в день должна работать по 6 часов ежедневно.
Марго в отеках, желто-восковое лицо неузнаваемо. Мне кажется, она не выживет. Волосы ей обстригли, она в чепце, говорит, что вшей ей вывели.
Очень ее жалко. У бабушки много любительских карточек: Марго в белых изящных платьях в Алтухове[959], хорошенькая, элегантная.
Она замучила себя двумя службами, жизнью без угла; неумный и нелепый, но крайне добрый человек. Что же мне делать с Марией Евгеньевной?
15 апреля. Ответа из Комитета о стационаре еще нет, сказали – завтра выяснится. Лицо у меня страшное. Устала, хочу полежать. Уж очень много каких-то хлопот. Т. к. Вера переутомлена, я теперь стираю себе, глажу, ведь большой стирки не делается, а белье нужно менять как можно чаще. Открылись бани, сегодня пошли трамваи, 4 главные линии № 7, 3, 12, 9. В газетах туман: «На фронте ничего существенного не произошло». Это изо дня в день.
Мы очень чувствуем это на своем желудке. Бедные парии, иждивенцы за вторую декаду не получили ничего, ни сахару, ни постного масла, которое получило остальное население.
Слухи о конференции с союзниками в Москве, о том, что Ленинград будет вольным городом со свободной торговлей и т. д. А немцы все нас обстреливают.
У Англии с Индией катастрофа, я думаю, что дело ее гиблое[960]. Гениальный Clément Vautel – Le char de Clio[961] и т. д.
И мне кажется, что мы заключим сепаратный мир с Гитлером. Он, верно, понимает, что с Россией влип.
14-го за один день должна была быть проведена подписка на новый военный заем. Делается это так. Несколько человек, в том числе и меня, позвали к нашему зам. директора Воронову. Он болеет и лежит в комнате за дворницкой. Он ведает «Спецчастью»[962], т. е. НКВД, жена его там официально служит. Он полуинтеллигент, у него острые черты лица, острые глаза. Со мной он крайне любезен всегда. Он сказал несколько слов о важности займа и добавил, что подписка должна быть на месячную зарплату без всяких послаблений, а кто хочет, может внести наличными за месяц или 50 %. Мне поручили медсестер. Двое заартачились, их вызвали к Воронову – и они подписались, конечно. Я написала несколько слов в стенгазету, и написала искренно, ни разу не произнеся слово «советский». Я написала, что враг должен быть и будет сломлен, тому порукой патриотизм всего народа и героизм Красной армии. Разве это не правда? Я глубоко убеждена, что армия, победившая внешних врагов, победит и внутренних.
19 апреля. Лежу в глазной лечебнице и испытываю наслаждение, что могу лежать, не бегать по чужим делам, лежу, и даже мыслей никаких нет в голове. Начала читать воспоминания Кузминской[963], но не читается. Надо отдохнуть. Für eine 60-jährige Dame[964] я слишком замоталась. То были хождения к прокурору по делу Елены Ивановны, затем в милицию из-за украденного паспорта и, наконец, хлопоты о бабушке. Бедная Мария Евгеньевна в безвыходном положении, и я вместе с ней – в чужом пиру похмелье. Вера хочет уходить и устраиваться на работу, чтобы получать карточку 1-й категории и быть избавленной от трудповинности. Это вполне резонно. Я умолила ее остаться до 1-го, отдала ей свой паек за декаду и шерстяное платье Марочкино, уговорила. Хлопочу о помещении бабушки в дом инвалидов. 17-го пешком отмахала туда за Смольный, устала до потери сознания, а предстояла бессонная ночь в больнице.
С 15 апреля ходят трамваи и производят впечатление восставших после продолжительной и тяжкой болезни. Ходят медленно, скрипят, ежеминутно портятся. Рвутся провода, ломаются дуги. Лечь сюда я должна была 18-го. Решила после ночного дежурства сходить в баню, первый раз за всю зиму. Бани только что начали функционировать.
Около 2 часов пришлось прождать в очереди, но какое блаженство вымыться. Тепло, обилие воды, чисто, какое наслаждение бедному усохшему и засохшему за эту зиму телу.
Странное впечатление производит это обилие голых, сухих, поджарых тел в банном тумане. Зрелище более приятное, чем прежние отвислые жирные животы, зады и груди. Дожидаясь своей очереди у крана, я стояла за пожилой женщиной. По ней можно было изучить анатомию, все мышцы, их прикрепление, все так же ясно, как на известной гипсовой фигуре Ecorché[965]. Ягодиц нет, есть только тазобедренные кости. Мяса нет. Животы сморщены, но кожа не висит. Мы не похудели за осаду, мы высохли, оттого и умираем. Несколько молодых тел, свежих, неусохших. У одной девушки фигура греческой статуи, какой-нибудь Аталанты, Дианы в молодости. Высокая, с длинными ногами, чудесной линией бедер, небольшой крепкой грудью.
Я не удержалась и высказала ей свое восхищение, она пожаловалась на слабость и боль в ногах.
Попала я сюда так: 16-го звоню в Комитет по делам искусств насчет стационара – отказ. Я страшно обозлилась и огорчилась. Чувствую, что сил больше нет, надо полежать. Дежурила. Встречаю Мушковскую и Маева. Она спросила: «Что это у вас такой плохой вид, синюшные пятна на лице? Вам надо лечь», – и обратилась к Маеву. Тот дал согласие, но старшая сестра требует, чтобы я в свои дни дежурила. Доктор Галкин обещает меня отстоять. Зачислили с 18-го. Вчера вечером зашла к нам в палату Надежда Яковлевна Соколова, ее сестра лежит тут же. Это единственный человек в институте, с которой у нас общий язык (увы, она оказалась осведомительницей). Она из морской семьи Павлиновых, их брат художник и гравер П.Я. Павлинов. Она пессимистически настроена. По ее словам, немцы скапливают большие силы в Финляндии. Она рассказывала мне, что знавала одну ясновидящую, Давыдову, которая бывала у них. Умерла в 30-х годах глубокой старухой. С детства, глядя на воду, рассказывала целые истории, не сознавая еще своего дара. В 30-х годах она говорила Н.Я.: «Вот ты скажешь, что старуха совсем завралась, но я тебе говорю, что я вижу много мертвецов на улицах Петербурга, так много, что вы уж их не замечаете. А потом горшок перевернется, всех накроет, и на другое утро проснетесь, и все будет другое. Перед этим умрут три человека. А ты еще встретишь своего бывшего жениха и выйдешь за него замуж» (он эмигрант).