Я рассказала об этом М.К. Неслуховской. «Вот сволочь, – возмутилась она, – вы тут ходите под бомбами и снарядами, за каждым углом смерть, и еще должны за него вести бракоразводный процесс!»
Ларчик просто открывался: он зарегистрировался с А.Ф. еще в январе, сказав в загсе, что его первая жена умерла в блокаду и детей нет. Разводиться он там уже не мог.
Юрий все это рассказал мне через несколько лет.]
1 июня. Вопросы Кинга и ответы Сталина по поводу роспуска Коминтерна циничны до наивности. Унтер-офицерская вдова сама себя высекла. Мало того, она заявляет, что эта экзекуция способствует ее украшению[1141].
Мне кажется, что бедной вдове придется еще не раз прибегать к розгам для самоусовершенствования.
Слава Тебе, Господи, уже пять месяцев прошло, как мои энкавэдэшники не появлялись. Очевидно, мой наивно-салонно-светский разговор отвадил их от меня. Анна Ивановна Иоаннисян как-то рассказала мне, что ее приятель, журналист Руднев, учил ее: в том случае, если бы ей НКВД предлагали осведомительскую работу (предлагают чуть ли не всем), разыграть болтливую дурочку. Я подумала, что, по-видимому, я избрала верный путь.
А. Гензель страшный человек. Она выдрала из маминого атласа две карты, т. к. ей нужны были полушария для кукольного номера. Я предполагаю, что НКВД приставило ее наблюдать за мной, и этим она купила возможность остаться здесь. Ну что же с нее требовать, когда Елена Ивановна оказалась предательницей!
O тempora, o mores![1142]
Как все-таки хорошо прожить жизнь, никого не предавая. Легко и спокойно.
2 июня. Чудный вечер. Где-то на бульваре играет патефон сердцещипательные романсы и фокстроты. Я совершенно забываю о войне, об осаде. И внезапный пушечный залп где-то близко кажется непонятным. Где-то далеко глухая канонада возвращает к действительности. Вот эта легкость переключения от мирного спокойного состояния к ожиданию смерти и обратно – поразительна и, очевидно, спасительна.
Тревога, везде загудели сирены. 12½ ночи.
3 июня. После всенощной отслужила панихиду – Еленин день. Уже два года, как я не была на Алениной могиле. Что там? Уцелело ли кладбище, могилы, может быть, воронка от снаряда там, где была могила Алены?
Одиннадцатый год моего одиночества, сиротства.
Из церкви прошла к Елене Ивановне, снесла ей в дар литр соевого молока и крепдешинового пупсика к пальто. Она, конечно, никогда не догадается, что я знаю о ее предательстве, Бог с ней. Пусть вина падет на головы тех, которые заставляют предавать, доносить, провоцировать. На головы растлителей.
А утром был опять просмотр нашей работы в военно-шефской комиссии, и запретили все.
Недаром Владимиров называл Карскую ржавчиной. Голубев А.А. рассказывал, что она когда-то вызвала его к себе, когда была главреперткомом. Ему пришлось дожидаться ее полтора часа. Из ее кабинета вышла женщина с пакетами. Оказалось, что это была портниха, которая примеряла Карской платья в приемные часы!
17 июня. Я совсем не пишу, устала, не хватает сил и времени. А я, несмотря на усталость, согласилась взять еще непосильную работу: писать декорации к «Травиате»[1143] по эскизам Альмедингена. Борис Алексеевич меня уговорил, уверяя, что исполнителей совершенно нет и только со мной он может говорить на одном языке. Вера Ильинична тоже уговаривала, советовала вклиниться туда. Договорились с Цорном, что я буду писать Портал и два первые акта, наиболее живописные, метров двести пятьдесят, за которые получу 2500 рублей. Просидев всю зиму и весну без заработка, я хоть маленький просвет увижу. Но осилю ли я это? On verra[1144]. К Альмедингену зашла совершенно случайно, когда в воскресенье 13-го была в Доме ветеранов у сестер Вейнберг. (Он и В.И. Павловская жили там.) С театром невыволока[1145], и коллектив мне опротивел, кроме милейшей Надежды Карловны, которая для меня является совсем новым типом. Об ней надо будет написать особо. Ада Гензель просто чудовище.
За это время была у А.П. Остроумовой-Лебедевой, Тихоновых. А.П. за семьдесят, она недавно болела воспалением легких и, несмотря на все это и на тяжелые годы, очень мало изменилась. Такая же круглолицая, живая, и милая, и трудоспособная. Видела ее первую скульптуру – хороший и очень похожий бюст С.В. И потрясающую бездарь Манизера.
Рассказывала А.П. о том, что для американцев была устроена в Кремле в одном из соборов митрополичья служба с колокольным звоном…
Настроение у нее лично бодрое, но возмущенное. Пишет дневник, работает над второй книгой воспоминаний[1146].
Самое тяжелое впечатление у нее о людоедстве, о разных случаях которого, один другого страшнее, она мне рассказывала.
Я надумала для своего развлечения завести альбом, посвященный тем из моих друзей и знакомых, которые прожили эти два года здесь и морально не дистрофировали; искала по лавкам альбом – не нашла; вынула альбомчик дедушки Владимира Гавриловича Зуева, в нем только одно стихотворение, написанное его рукой на первой странице:
«Как надпись хладная над камнем гробовым
Вниманье путника невольно привлекает,
Так пусть в строках твоих и в имени твоем
Мой стих тебе меня всегда напоминает»[1147].
И дата: 2 Х 1843. Столетие тому назад! Внизу приклеена роза. Альбом красный сафьяновый, с тисненным золотом орнаментом[1148]. Вчера встретила Кочурова с Богдановым-Березовским. Рассказала об этом плане, Юрий Владимирович пришел в восторг: «Вы меня потрясаете, Любовь Васильевна!»
Заходила в книжную лавку к Рахлину, купила книжку Тихонова «Ленинградский год». Надо сказать, книжка хорошо издана, но содержание такое ура-благополучное, одоподобное, что становится сразу скучно. Агитка, а не от сердца написано.
Рахлин рассказывал, что где-то за рюмкой водки беседовал с Попковым, который очень любит книги и часто после шести приезжает в лавку. Так вот, за рюмкой водки (вероятно, не первой) разоткровенничался: «Жду конца войны, июнь и июль будут еще жаркими, но в сентябре можно будет уже ремонтировать квартиру, в октябре привезти семью в Ленинград». Попков обожает Ленинград, готов за каждый дом задушить Гитлера. Сейчас вообще mot d’ordre[1149] – все влюблены в город. У кого может быть искренняя влюбленность, у кого мода. А что город прекрасен сейчас – это правда. Свежая, пышная, курчавая листва без всякого налета копоти или пыли. Раны такие величественные и благородные. Я думала сегодня, в чем секрет этого очарования, и пришла к выводу: город почти пуст, движения очень мало. Не слышно заводских гудков, нет дыма, копоти. Вместо четырех миллионов 500 или 600 тысяч. Небо чистое, ярко-синее, чего прежде никогда не бывало. На улицах нет человеческого муравейника, архитектура и природа выступают на передний план. От того же налет какой-то грусти. Сады закрыты для публики, там траншеи, спят стратостаты; на пышную, как никогда, зелень любуешься сквозь решетку – это таинственно и грустно.
При встрече Богданов-Березовский сказал: «Знаете, от чего мы можем все же погибнуть, выживши чудом прошлый год? Не от голода, не от бомбежек, а от безумной неразберихи в государственных учреждениях».
Без скрежета зубовного об этом же не может говорить и Ольга Андреевна, о мальчишках, стоящих во главе предприятий, непорядочных, безответственных.
А с нами что делают!
27 июня. Утром пошла за хлебом, потом в церковь. Торжественная служба, хорошее пенье – Херувимская, Горé имеем сердцà. Вдруг почувствовала невероятную слабость, еле доплелась до дому. А тут – колоть дрова, топить печурку, идти обедать. После обеда легла и еле встала, чтобы идти на репетицию.
Усталость у всех. Два года прожить под постоянной канонадой да еще впроголодь. Тяжко.
25-го умер А.И. Маширов. Ему здесь нечего было больше делать. Его жизнь, пафос жизни, надежды, творчество – все было в прошлом. Оставалось одно разочарование. Разочарование в революции – это, мне кажется, для подлинно верующего революционера катастрофа, крушение жизненного фундамента. Думал, что строил дом на камне, ан, глядь, оказался дом на песке или на болоте. И провалился.
Ан. И. Иоаннисян, прочтя, что Чудов награжден американским орденом, всю ночь писала о нем очерк для московского Информбюро, которое передает ее очерки за границу[1150]. Утром посоветовалась с Рудневым. Руднев не посоветовал посылать: «Мы не придаем значения этим орденам, незачем это подчеркивать». Какие мы гордые! На их самолетах летаем, их масло, сало, рис и т. п. едим – а фасон держим.
А.И. рассказала биографию директора Дома писателей В.И. Агапова. Был директором школы, снят был за растление малолетних и бесхозяйственность. Назначен директором Дома писателей, очевидно, в уверенности, что тут нет малолетних! Вид у него внушает отвращение: маленький, хромой, с гладким бело-серым лицом и злыми глазами.
30 июня. Гензель делает все, чтобы сорвать работу. Сказала Кашвель, что карточки не выдали и надо искать другую работу, имея уже карточки в кармане. Ну и тип.
1 июля. Письмо от М.Е. Князевой о рождении Пети под канонаду в Ярославле.
Межерицкая смотрела у нас «Завоевателей». По-видимому, понравилось. Гензель разочарована.
Стираю большие простыни.
Была в Михайловском театре, в субботу начну работать.
Ночью видела во сне яйца и очень расстроилась. Ягоды, яйца, яблоки у меня всегда не к добру. Правда, яйца были битые.