Рассказывала о вечерах у Бенуа, Бакста… Какая была замечательная среда, какая высокая культура! На этих вечерах, ужинах почти не подавали вина, никогда А.П. не видала никого хотя бы навеселе. А весело было чрезвычайно.
За октябрь я была на трех прекрасных концертах – это тоже для очищения души. Это просвет на тусклом фоне трудовой жизни, без которого я не могу жить.
В Малом зале 13 октября Бах под управлением Зандерлинга: «Бранденбургский концерт», концерт для скрипки и для фортепьяно. Был небольшой состав оркестра, казалось, что сидишь в готической церкви и льются звуки органа.
Слушала Берлиоза 21 октября «Фантастическую симфонию», а вчера Мессу Баха си минор. Я слушала и вдруг почувствовала, что по щеке катится слеза. Захотелось взлететь над тоской нашей жизни, а жизнь показалась такой маленькой, такой короткой и так нелепо прожитой.
14 ноября. Я хожу, сощуря глаза и стиснув зубы, чтобы не видеть быта нашей коммунальной квартиры, быть огражденной от этого быта, не захлебнуться. Стараюсь как можно меньше выходить из комнаты. Ночью звонил Вася. Ужасно радуюсь его голосу. Спектакль в Вахтанговском театре[416] прошел хорошо, хотя скучней пьесу трудно выдумать и тенденциозней[417]. Как я хочу Васе счастья и детям, желаю ему успеха.
7-гоили 6-го шла мимо Дома Красной армии, где всегда на праздник вывешивают портреты маршалов, и даже остановилась, как вкопанная: портрет Жукова, которого уже все последние годы не было!
Какая у него великолепная голова. М.М. Шабельская тоже остановилась перед портретом Жукова, и, глядя на нас, какая-то старушка подошла к портрету и стала причитать: «Дорогой ты наш, наконец-то, где же ты пропадал эти годы?»
Мне трудно жить. У меня сейчас есть переводы с итальянского для геофизической обсерватории: статьи научные, но интересные. Надо делать быстро, надо сосредоточиться… и в то же время надо все время что-то приготовлять детям, о чем-то заботиться, вот тут и стиснешь зубы, чтобы себя не потерять.
В Ленинграде сейчас отец Сергий из Печор.
10 декабря. Боже мой, Боже мой, что мне делать, как спасти себя, не потонуть? Я прихожу в полное отчаяние. Вася с Наташей родили детей и сбросили их мне. Вася отряхнулся и от Наташи, а я принуждена жить с этим зверем. Мне нет времени ни думать, ни писать. Сколько мне осталось жить? Год, два, может быть, несколько месяцев, и я так бездарно погибаю. Устрица окаянная. Я могла бы уехать, обменять комнату, но как бросить детей! У них нет матери. Соня уже больна девять дней, началось с повышенной температуры и болей в суставах. Я свету не взвидела от ужаса. Взяли кровь – РОЭ 40, после трех в октябре. У нее и так порок сердца, а если еще эндокардит, то ведь это же гибель. Сегодня я пригласила Фарфеля. И он, и бывшая вчера Фрадкина, ревматолог из поликлиники, успокоили меня. Фарфель удивленно сказал Соне: «Что же это твоя мама мне ничего не сказала о твоей болезни, я часто встречаю ее в троллейбусе».
Была сегодня в церкви. Только молитва меня и поддерживает. «Господи сил, с нами буди, иного бо разве Тебе, помощника в скорбех не имамы»[418].
Это верно, Боже мой.
Молебен пели молящиеся. Я как-то зашла в воскресенье вечером, был акафист Спасителю, и тоже пела вся церковь, как в Печорах. На дверях собора написано, что он открыт весь день для молящихся, кроме часа для обеда сторожей. Это новость. Стали служить лучше. Не знаю, чем это объяснить, т. е. объяснить себе, почему это разрешается властями.
В ноябре и 8 декабря в Союзе писателей были собрания секции переводчиков. На первом читались переводы стихов Musset; читал Всеволод Рождественский, Эльга Львовна Фельдман, Давиденкова и Е. Полонская, и должна сказать, переводы превосходные. Слабее других у Полонской. У меня осталось от этого вечера очень свежее и даже радостное впечатление, ощущение высокой одаренности этих людей и их большой культуры.
У меня опять нелады с сердцем. В конце ноября пролежала (конечно, приблизительно) неделю, прошлую неделю также сильные боли; зато прочла «Смутное время» Платонова[419]. Эта эпоха меня больше всего интересует и восхищает, эпоха, когда русский народ сильнее всего проявил свой государственный инстинкт, свое национальное лицо. Какую надо было иметь народную мощь, чтобы из такой бездны падения и ужаса спасти и собрать страну, собрать ополчения, изгнать интервентов, оснастить свой корабль и вывести его на широкий фарватер. И могли же говорить: improductivité slave[420]!
20 декабря. У Сони температура нормальная, ей, бедняжке, очень скучно лежать, а вставать не позволяют, кровь повторно не брали еще. Она ничего не ест, мать им оставляет на весь день картошин 12 вареных и какую-то бурду вместо супа. Петя съедает все, а Соня ничего, и мне нечего ей дать. Пока у меня были деньги, я их кормила, сейчас я села на мель. Мои переводы с итальянского для Геофизической лаборатории очень скудно оплачиваются, примерно 300 рублей за лист. Придется жить на пенсию – 210 рублей в месяц, которую я получаю с ноября, и из этого оплачивать квартиру – 100 рублей.
В Печорах я видела такой сон: еду я с детьми на телеге где-то в деревне, и вдруг телега въезжает в глубочайшую грязь, лошади по брюхо. Ей никак не вытащить нас. Мы долго и безуспешно бьемся, наконец я выхожу на берег этой лужи, что-то делаю и направляю телегу так, что она благополучно выезжает на сухую дорогу.
Осенью уже здесь вижу другой сон: я в лодке с какими-то людьми. Они сходят на берег, а лодка отделяется от земли, и ее подхватывает быстрое, бурное течение очень широкой реки. Весел нет, ну, думаю, буду управлять рулем. Руля нет. Я несусь со страшной быстротой и знаю, что должна разбиться. Я осторожно перехожу на корму, так что нос поднимается из воды, направляю лодку на низкий, пологий берег, за которым видна канава, и моя лодка на всем ходу перелетает через этот ров и останавливается на зеленой траве.
Оба сна одного значения.
Будут ли они в руку? Удастся ли мне направить свою лодку на сухой берег? Дай-то Бог. Так хочется спасти детей.
Третьего дня была у Анны Петровны. Она уже написала три главы новой книги «Мой творческий путь». Очень огорчена брошюркой Корнилова, популярной монографией[421]. Я вчера прочла ее и считаю, что это огорчение напрасно; в популярной статье другого ничего не скажешь. А.П. обижена на то, что Корнилов не показал ей рукопись до напечатания. Я же нахожу главной погрешностью то, что помещенная на обложке деревянная гравюра Остроумовой-Лебедевой – подножье Ростральной колонны – выдана за работу Моторина.
21 декабря.…Всякий человек да будет скор на слушание, медлен на слова, медлен на гнев, ибо гнев не творит правды Божией. Послание ап. Якова. Гл. 1, 19 – 20[422].
24 декабря. Я очень люблю Маргариту Константиновну Грюнвальд. Очень ценю ее благородство, чистоту души, незлобивость. Она-то уж не предаст ни за что. Как она любит молодежь! Я была сегодня у нее, мы много говорили; я передала ей мнение Елены Ивановны, что с каждым новым приемом студентов она замечает все более сужающийся кругозор.
«Это неверно, – сказала М.К., – в каждой из моих групп есть по одному выдающемуся студенту. А может ли быть больше, много ли вообще выдающихся людей?»
Скольким людям она помогала в своей жизни, как доброжелательна и незлобива.
30 декабря. 28-го была в церкви, служила панихиду, долго не уходила и плакала, плакала.
Уже 18 лет моего сиротства, и я и теперь не могу вспоминать тот вечер, я внутренно зажмуриваюсь, чтобы не видеть перед глазами ту страшную минуту. Аленушка, ты бы меня не бросила, ты бы поддерживала меня, деточка моя родная. Какое одиночество, какое безвоздушное пространство окружает человека. Во время блокады я могла кричать: soeur Anne, soeur Anne, ne vois tu rien venir! Теперь некого звать, незачем звать, все потонуло в сером быту, тупом, тусклом; как вырваться из этого ила, этой тины; Аленушка, помоги мне, чистая моя девочка.
Господи, помоги. Дай мне силы, дай мне твердость.
1951
1 января. Перевалили во вторую половину века! Очень интересно, как будут нас называть наши потомки, к каким годам отнесут и как они к нам отнесутся. Говорил же Лермонтов о своем поколении, что оно не оставит «ни мысли плодовитой, ни гением начатого труда»[423]. Он недооценивал; сейчас, кажется, мои современники себя переоценивают, говоря, например, о великом расцвете искусства и литературы. Может быть, сейчас накапливается потенция?
Что даст нам этот год? Что меня ждет? Что мне придумать, чтобы выплыть? Мне сказали по секрету, что кое-кто подает заявки в Гослитиздат, предлагая то или иное произведение для перевода. Советовали тоже что-нибудь придумать. Я позвонила А.А. Смирнову, хотела посоветоваться, просила указать – в каком направлении искать. «Ничего не могу сказать, – отвечал А.А., – я много раз принимал участие в составлении плана издательства, все мои предложения отвергались; чем они руководствуются, мне непонятно, поэтому никакого совета дать вам не могу».
Он невероятный трус. А вдруг узнают, что он мне посоветовал, и отвергнут? А мне в голову ничего не приходит, я слишком мало знаю литературу XIX века, а ХХ под подозрением. Из Публичной библиотеки изъято все, кроме классиков[424].
Мы с Софьей Васильевной Шостакович соревнуемся, кто раньше поздравит, с именинами ли или с Новым годом, и всегда ей удается меня перехитрить. Так и вчера она позвонила мне часов в пять, поздравила и рассказала, что получила нежное письмо от Д.Д. Он в Рузе