А у меня вот сердце точно окаменело – простить себе этого не могу. Только смутно догадываюсь. Когда я вспоминаю буржуазно-сенаторскую обстановку у Лели на Таврической улице, très cossue[775], где было десять или двенадцать комнат, не считая комнат для прислуги, и сравниваю с нищенской Надиной обстановкой, мне больно становится. Два стула, кровать с выпирающими пружинами, старая оттоманка, кухонный столик для Ксениных учебников – это все.
Леле было 46 лет, когда началась революция. Загубив всю не только свою, но и мамину обстановку, она как-то мне еще давно, может быть, еще в октябре, сказала: «Я пожила в хороших квартирах, теперь могу жить хоть в шалаше, и чем хуже, тем лучше». Не думая, что детям-то надо начинать жить, что их жизнь надо как-то обставить.
К дальним она была гораздо отзывчивее, чем к близким. Не стоит об этом вспоминать.
К революции она никак не приспособилась, не попала в ее русло, как мы все, не нашла его и себя в нем. Страшно восхищалась Сталиным. Называла его «The right honourable man»[776].
8 мая. Вернулась сейчас от Сашеньки Лермонтовой, теперь А.В. Фок. Белоснежные остриженные волосы, пополнела, очень мне было приятно ее повидать.
Я с большим уважением и интересом относилась всегда к этой семье. Папа рассказывал, что их дом за патриархальность называли во времена его молодости Китай-город. (Мой дядя Александр Васильевич был женат на Ольге Дмитриевне Лермонтовой, ее брат Владимир Дмитриевич и Владимир Гаврилович Зуев (дядя моего отца) были женаты на сестрах Ломковских.) Это была дружная, хорошая семья. Их мать, Екатерина Антоновна, рожденная Венланд, была родной племянницей историка Шильдера.
За блокаду Александра Владимировна потеряла всех родных. Умерли мать, брат Владимир Владимирович и сестра Катя. Вещи разграбили; что уцелело, перевезли по их возвращении из Елабуги на их квартиру на Васильевский остров, где теперь живет Владимир Александрович Фок. О дочерях Саши Яковлевой-Зезюлинской Александра Владимировна ничего не знает. Рассказывала, что в их юности их обобрала тетка, Зинаида Петровна Лермонтова, по прозвищу Зизидра.
У меня с детства остался зуб против этой Зизидры. Когда мне было 7 лет, родители приехали в Петербург, взяв с собой Лелю и меня. Остановились у Ольги Дмитриевны. На каком-то собрании родственников Зинаида Петровна спросила меня: «Кого ты больше любишь: маму или папу?» Я ответила: «Одинаково», – и в душе страшно обиделась, настолько, что запомнила на всю жизнь. Пожалуй, это даже непонятно.
Александра Владимировна помогает мужу в работе, с ней живут сын и дочь Фока от первого брака.
Сын ее дяди, Николая Антоновича Вендланда и Нины Кашневой, Лелиной приятельницы, очень способный молодой физик, пошел в монахи и теперь священник в Ташкенте. С ним живет его сестра.
Александра Владимировна подарила мне краткую биографию Нади Лермонтовой, с которой я была дружна.
6 июля. Сильнейшая гроза. И под такой же грохот прожить три года! Три года! Это невероятно. И гроза сегодня, как тогда, наплывами. Одна проходит, и вновь гром усиливается, близкие разрывы.
И не сошли с ума, и были бодры, и работали.
21 июля. Wer spricht vom Siegen? Überstehn ist alles (Rainer Maria Rilke)[777].
4 сентября. ‹…›[778].
Вчера слушала разговор по телефону Веры Агарковой, Галиной подруги. Она говорит всегда громко, на всю квартиру. По-видимому, наставляла свою сослуживицу, преподавательницу истории: «О Петре надо теперь говорить, что он не новатор; все, что он сделал, было подготовлено при Алексее Михайловиче. Его очень превозносили последнее время, теперь не надо, он был жестокий тиран!»
Развенчан сейчас и Иван Грозный с Малютой Скуратовым, которых А.Н. Толстой изобразил в своей последней драме[779] кристально чистыми патриотами. Наша интеллигенция – плюй ей в глаза, она скажет: Божья роса, и еще поблагодарит.
Сталин – полубог, бьем ему земные поклоны. Раскулачили его, бьем поклоны Хрущеву.
А что Вере Агарковой – вчера Петр герой, гений, первый большевик[780], а сегодня ничто – она же не может над этим задумываться, не должна. Le système est fait[781]. Привыкли. Фальсификация. Ersatz[782] правды. Шамиль был герой, потом оказался английским диверсантом.
А нравы. Моя драгоценная невестка привезла после последних съемок в Юкках[783] двадцатилетнего юношу для постоянного употребления. Он живет в ее комнате вместе с Петей, которому уже 13 лет. Рядом, у меня, 17-летняя Соня.
Когда я пробовала протестовать, раскричалась: «Не ваше дело, он спит на диване, а я с Петей!!» Мальчишке 21 год, он осветитель из «Ленфильма». Очевидно, взрослые не клюют. Наташе 41.
О.И. Белицкая, юристка, с ужасом рассказывала о бесконечных процессах. Всё массовые изнасилования. Ольга Исаевна обратилась с вопросом к пострадавшей 18-летней девчонке: «Почему вы пришли на вечеринку к мальчикам в одном халатике, надетом на голое тело?» – «Как хочу, так и одеваюсь».
Как хочу, так и живу!
7 сентября. Мама получала последнее время перед войной 14-го года «Le temps». Первые годы войны газета приходила неаккуратно, а потом и вовсе исчезла. И вот я почему-то запомнила одно выражение, совет, как обращаться с немцами: «Il faut leur serrer la vis»[784].
С нами, с российским народом, проделывают то же самое уже 39 лет. И только немного отпустят винт – народ вздохнет, и опять завинчивают.
Новый закон «О мерах борьбы с расходованием из государственных фондов хлеба и других продовольственных продуктов на корм скоту»[785]. Можно подумать, что те, кто писал этот закон, прожили с 17-го года на Марсе и не знакомы с нашей жизнью и правительственными постановлениями. Говорят о сельхозналоге 53-го года[786], забыв, что его на другой же год отменили[787]. Но лучше всего: «Вместо того, чтобы позаботиться о заготовке кормов путем сенокошения на незанятых землях…» Плюнуть хочется. За такое «сенокошение» людей ссылали, сажали в тюрьму, штрафовали. Люди по ночам воровали траву по канавам. На все это постановление можно ответить: разрешите косить и дайте фураж. До революции кормили если не хлебом, так мукой, мякинами и овсом, и у каждого было сено.
И все та же ложь: «Этот проект получил одобрение трудящихся», – трудящиеся требуют закрытия церквей, смертную казнь и т. д.
Софья Павловна (молочница) рассказывала, что рабочие были возмущены проектом закона и посылали в Москву коллективные заявления.
А теперь ходят слухи, что цена на излишек жилой площади будет очень повышена. «Вы жалуетесь на тесноту – вот, пожалуйста, on vous serre la vis[788] – уплотняйтесь». А направо и налево шлем пшеницу, деньги.
Господи!
Заплакал бы Христос, увидя, что сталось с крестьянством, с Божьими церквами, с замученными.
Господи помилуй.
14 сентября. Платила в инкассаторском пункте за свет и газ. Немолодая женщина в платке разговорилась с кассиршей: «Вы из Новгорода, хороший город, а я смольнянка». Я к ней подошла. «Вы из Смоленска? Что там уцелело после немцев?» – «Ох, ничего, гладкий пол. Разрушено, разрушено, и не узнаешь улиц. А собор на горе самой уцелел. К нему ворота, а на них образ Иверской Божьей Матери, так и ворота, и собор уцелели, и все дома вокруг. От старинных стен самая чуточка осталась.
Сама я из Гривы, так наша деревня называлась; надо мимо Княжнина идти, богатое имение Хомякова, туда большая березовая аллея вела. Пошла я туда, захотелось родину посмотреть. Идет народ навстречу, спрашиваю, как пройти. Вот, говорят, иди по этой тропинке, только тут все ямы да рвы, но в сторону не отходи, заминировано. Уж и впрямь, все ямы да рытвины, еле дошла. Ищу нашу избу, одна труба осталась. Села я на завалинку и заплакала. Подошла старушка. Я ее спрашиваю, не знает ли она, не осталось ли кого-нибудь из этой семьи. Никого не осталось – кого немец угнал, кого за партизан расстреляли, кто сам помер.
Напилась я у старушки чаю, присела опять у нашей избы, поплакала и назад пошла. По всему Днепру богатейшие были имения, и все разрушили немцы, все церкви взорвали».
С 18 по 27 августа я прожила в пустующей комнате на даче Зои Лодий. Звала она меня на июль и август, пока они с Тамарой Сергеевной уезжали на юг, да я все ждала Васю, да и денег не было. Он приехал в конце июля, прожил две недели с лишним, я поделилась с ним мебелью и книгами, которые он отправил в Новосибирск. Приезжал он с Соней и Любочкой. Тяжелый у него характер.
Жила в Репине и при малейшем проблеске сносной погоды шла к морю. В один очень ветреный день я долго сидела у моря, глядела на волны с белыми гребнями. Ко мне подошла молодая женщина лет 30 – 35, с удивительно милым лицом. Ветер, гнавший волны на Ленинград, ее очень пугал, как бы не было наводнения. Недавно она видела во сне плащаницу Божьей Матери, плывущую по Неве. Видела и саму Богородицу, и Николая-угодника.
Оказалось, что она тоже из Смоленской губернии, из-под Хмелит. Хмелиты – большое имение, принадлежавшее «графу» Волкову, как его в шутку величали, потому что он был женат на богатой графине Гейден. А в начале XIX века оно принадлежало А.С. Грибоедову, и в Вяземском уезде сохранилось предание, что Грибоедов, очень любя цыган, вывез откуда-то несколько семей. Этим объясняли большое количество оседлых цыган в Вяземском уезде.