12 августа. 17 июля я получила Сашино письмо и до сих пор не подала заявления, т. к. не получила метрики…
Сейчас раздался сильный орудийный выстрел, дом затрясся, я вышла на улицу, Тамара Владимировна тоже. Второй, через некоторое время еще четыре подряд. Что такое? Во всяком случае, неуютно. Прожив 3 года под артиллерийским обстрелом и бомбежкой, должна сознаться, что не люблю этого смертоубийственного грохота.
Из новых анекдотов: где же Вера, Надежда, Любовь? Вера умерла со Сталиным, Надежда улетела с займами, а Любовь уничтожена как буржуазный предрассудок. Мать же их София, премудрость, ушла на пенсию.
И еще: меняют маленькие телевизоры на большие, без доплаты. «Где?» – «Во всех магазинах». – «Почему?» – «В маленьких морда не помещается».
Все это глупо и неостроумно.
14 сентября. Стояла на днях у Елисеева в очереди за пирожными. Передо мной молоденькая девушка лет 16. К ней все время подбегала девчурка лет 8 – 9, стоявшая в другом отделе с бабушкой. «Ты себе возьмешь трубочку, бабушке песочное, оно помягче, а мне эклер, непременно эклер». У нее премиленькая оживленная мордашка. Спрашиваю ее: «А эклеры очень вкусные?» Она восторженно: «Эклер – такие изумленные, самые изумленные пирожные, самые вкусные!» – «Ну раз уж они такие “изумленные”, и я возьму эклер», – говорю я.
Разговор в очереди: говорят о новых домах. Высокий гражданин: «У нас в подвале живет дворник, в пятом этаже писатель. Когда писатель чихает, дворник ему кричит: “Будьте здоровы”».
Не писала целый месяц.
18 августа приехал Вася, прожил два дня у меня в Репине, затем переехали в город, и у меня начался водоворот. Вася остановился у меня. Хочется покормить его хорошо. Он очень нервничал во время первых спектаклей, болело сердце. Затем был у профессора Истамановой, которая нашла, что страшного у него ничего нет, но большое переутомление сердца. Необходим полный отдых, Кисловодск. Он ей объяснил, что должен выпустить к 40-летию[881] спектакль. «В таком случае, 8 ноября вы должны выехать в Кисловодск».
Два раза в неделю езжу к Елене Ивановне, варю ей бульон, надоумила меня Наталья Федоровна Шишмарева, милейшая сестра Владимира Федоровича Шишмарева.
17 сентября. Вася уехал 15-го. В первый раз за 15 лет мы мирно пожили с ним вместе, много говорили, я старалась хорошо его кормить, днем он отдыхал, принимал гомеопатические лекарства от болей в сердце, успокоился и отдохнул. У него много от Юрия Александровича, но он мягче, человечнее. Он человек с шорами, составит себе мнение о ком или о чем-нибудь, ни на чем не основанное, и стоит на своем. Ругал всячески Нору, жену Алеши Бонч-Бруевича: и скупая-то она, и скучная, и бедный Алеша… Затем выясняется, что у них живут уже чуть ли не со смерти Александры Алексеевны две старые тетки Алеши. Я даже рассердилась: «Как же ты можешь говорить о Нориной скупости? Если бы она захотела, она бы выжила теток из дому в два счета. Наталья Васильевна поместила в дом хроников тетю Машу Тургеневу, заменившую Алексею Николаевичу мать, когда умерла Александра Леонтьевна, подарившую ему какое-то свое небольшое имение. Я познакомилась с ней еще на Ждановке. В Детском она была уже очень стара, к гостям ее не выпускали, жила в загоне и умерла в доме инвалидов! Когда Мария Дмитриевна Шостакович вышла замуж за Всеволода Константиновича Фредерикса, она тотчас же выселила всегда жившую с ним его сестру. А ты укоряешь Нору в еврейской скупости! Стыдно».
Услыхав эти примеры, Вася, по-видимому, устыдился, он этого не знал или забыл. Как можно так поверхностно судить о людях, о хорошем человеке!
Алеше с ней скучно! А вчера Алеша, провожавший Васю на вокзале, рассказывал, как они с Норой ездили летом на своей машине на Карпаты.
Если бы ему было уж так с ней скучно, он сумел бы отделаться от общества жены, как это делал его отец. Кстати, Нора подарила Васе еще в прошлом году прекрасные швейцарские часы!
Тетя Маша очень любила Софью Исааковну. По ее совету С.И. не отпустила Марианну за границу с Толстыми в 18-м году.
На радость или на горе?
24 сентября. Сейчас мне звонила Наталья Федоровна Шишмарева. Она только что была у Елены Ивановны. По ее мнению, Елена Ивановна умирает. Как быстро пошло разрушение. Может быть, лечение по методу Качугина еще усугубило, ускорило уничтожение. Как ее жаль, и никого-то близкого! Она очень замкнута, и, как говорит Наталья Федоровна, знающая ее с детства, она всегда была такая. Княгине было очень тяжело с ней. Почему, например, она всегда скрывала свое свойство с Шишмаревыми? Она никогда не говорила о том, что мать ее вторым браком была за Ф.Ф. Шишмаревым, я это узнала от Андрея Романовича Дид[е]рихса, еще когда мы жили в Детском, но, конечно, ничего у нее не спрашивала. Мне всегда казалось, что и современная жизнь (т. е. условия жизни), и работа ей не под силу, «über diе Kraft»[882]. Она ведь и в блокаду бесстрашно работала, надрывая свои силы. А отдыха было так мало.
И если она ошибалась на пути, Бог простит, а я уже давным-давно простила.
11 октября. Вернулась с похорон Елены Ивановны. Она умерла 8-го, был удар, и смерть последовала мгновенно. Вскрытие обнаружило метастазы и в голове, и в легких…
Вася перед отъездом был у нее, и вид ее и взгляд, идущий мимо него, произвели на него очень тяжелое впечатление. Но тогда голова у нее была совершенно ясная; позже началось помутнение рассудка. Она всех узнавала, но разговор был полон каких-то несуразных фантазий. Переходила на английский язык, который был для нее почти родной, благодаря Miss Violett Robets, воспитавшей ее с раннего детства. Уехала она в Англию, кажется, в 29-м году.
Мы много говорили о ней с Натальей Федоровной Шишмаревой. Странный она была человек, во многом сама себе портившая жизнь своей скрытностью. Она не допускала ни меня, ни Ксению до знакомства с Шишмаревыми, чтобы, Боже упаси, мы не узнали какие-то подробности жизни ее родных. Шишмарев-то уж наверно был лучше Плена, который за развод с ним матери Елены Ивановны взял огромные деньги, и княгиня Анна Александровна Имеретинская называла его авантюристом и очень дружила с Шишмаревыми. Мать Елены Ивановны не была ею усыновлена, но воспитывалась на правах дочери.
Нелегко жилось Елене Ивановне, и увлечения ее были какие-то нелепые и всегда неудачные. Да, бедняга, и такая ужасная болезнь.
Человек создает ракеты, луну, которая носится как чумовая вокруг нашей землишки на зависть всем соседям[883], а вот рака лечить не доберутся.
Получила от Васи первое хорошее человеческое письмо. Он пишет: «Мое месячное пребывание бок о бок с тобой произвело на меня огромное впечатление и оставило неизгладимый след на долгие годы. Со времени наших двух поездок в Суногу мы никогда не были вместе и, хотя и жили под одной крышей, были всегда разобщены Наташей. Только по прошествии многих лет видишь подлинную цену вещам, событиям и людям»[884]. Наконец.
30 октября. Я спросила у М.М. Сорокиной о судьбе Веры Николаевны Платау. У нее было частичное кровоизлияние в мозг. Она лежит беспомощная одна у себя в комнате (ей дали комнату и пенсию 250 рублей!); приходит к ней ее приятельница, тоже пожилая женщина, моет ее, готовит, кормит и уходит, т. к. дома у нее параличная сестра. На ее просьбу о разрешении поехать за границу к дочери ответили отказом. Письмо получила приятельница и скрыла от нее. Мечта о свидании с дочкой ее поддерживает. Дочь пишет нежные письма, полные надежды на свидание, высылает деньги, а деньги не доходят. Может ли быть что-нибудь ужаснее этой судьбы, большего глумления над человеком? А я еще смею жаловаться на свою судьбу.
1 ноября. На днях в газетах было сообщение, что Жуков смещен с должности министра обороны, на его место Малиновский. Я подумала, что ввиду обострившегося политического положения он будет главнокомандующим.
А вчера Толя Лесков рассказывает, что партийцам читают какое-то официальное письмо: Жукова удаляют из ЦК, обвиняют в «культе личности» (без содрогания не могу слышать это мещанское выражение)[885]. Хрущев, пьяница и мужик, смеет поднять руку на человека, который спас Россию и Европу от Гитлера, спас правительство от Берии, спас Хрущева от его врагов. Полководец, каких у нас не было, – и на него замахнуться. Это все страх мелких людишек, как бы кто-то не «оседлал революцию». Когда Сталин ее оседлал и бодро на ней гарцевал 29 лет, то они-то все на брюхе лежали. Подлецы злополучные.
Я совершенно больна от этого. В такой острый момент сделаться посмешищем всего мира.
9 ноября.
А веселое слово – до́ма –
Никому теперь не знакомо,
Все в чужое глядят окно.
Кто в Ташкенте, кто в Нью-Йорке,
И изгнания воздух горький
Как отравленное вино.
Прочла поэму[886]: тончайшее кружево слов вновь потрясло меня. И так отвратителен окружающий меня быт.
Никуда не вырвешься, не уйдешь. В себя спрятаться трудно.
Человек – животное общественное. Но каждое животное имеет свое гнездо, свою нору, свою берлогу. У меня нет ни гнезда, ни норы, ни берлоги. Есть свой стол, и чувствую я себя в изгнании. И изгнания воздух горький…
А Наташины дети другой породы, увы.
Как часто я думаю о папе. Как ему, верно, тяжело жилось без нас, в полном одиночестве, с его тонкой, нежной душой. Мы были, как всякая молодежь, жестоки и эгоистичны. Как хочется поскорей увидаться с Сашей, у него папина душа. А если бы я не уехала, не училась в Петербурге и Париже, я бы и того малого, чего достигла, была бы лишена.