Я хотел было попросить у него увольнения от должности правителя попечительской канцелярией, но он изъявил свое решительное желание, чтобы я остался еще в этом звании.
4 мая 1833 года
Попечителем нашим назначен князь Михаил Александрович Дондуков-Корсаков. Он первого мая вступил в отправление должности. Он, кажется, человек благородный и образованный.
Все эти дни я измучен канцелярскими делами. Я погряз в них и не имею времени для литературных занятий. Так месяц за месяцем, год за годом текут, унося с собою лучшие силы мои…
19 августа 1833 года
Вот уже месяц, как я женат.
1834
1 январь 1834 года
Полночь. 1834 год. Я возобновляю мой дневник, прекратившийся было со времени моей женитьбы. Время мое расхищено мелочными заботами канцелярской жизни. Как избежать этого? Горе людям, которые осуждены жить в такую эпоху, когда всякое развитие душевных сил считается нарушением общественного порядка. Немудрено, что и мои университетские лекции не таковы, какими бы я хотел и мог бы сделать их. Правда, я слышу со всех сторон, что я создаю школу, что я отбрасываю от себя лучи света, — но в моих глазах все это как-то тускло, нетеплотворно.
Администрация жмет меня в своих когтях и выжимает из меня энергию. Часто приходится обдумывать лекции только у порога университета.
Из всего этого выходит, что деятельность моя уподобляется нестройным облакам, движущимся туда и сюда, по направлению ветра. В ней нет солнца истины, нет постоянного животворного сияния.
Я опять просил уволить меня от канцелярии. Но министр говорит, что я нужен, просит еще остаться. Будем биться до смерти.
3 январь 1834 года
Министр призывал меня по делам цензуры. Олин написал похвальное слово нынешнему царствованию. В нем расточены напыщенные похвалы государю и Паскевичу. Эта книжонка была мне поручена на цензуру. В безвыходном положении оказывается цензор в таких случаях: по духу — таких книг запрещать нельзя, а пропускать их как-то неловко. К счастью, государь на этот раз разъяснил вопрос. Я пропустил эту книжку, однако вычеркнув из нее некоторые места, например то место, где автор называл Николая I Богом. Государю все-таки не понравились неумеренные похвалы, и он поручил министру объявить цензорам, чтобы впредь подобные сочинения не пропускались. Спасибо ему!
Я сделан членом комитета, учрежденного для выработки правил надзора за частными учебными заведениями. Председатель — князь Дондуков-Корсаков; прочие члены: директор Педагогического института Миддендорф, профессоры Фишер и Шнейдер, ректор университета Дегуров. Боюсь, однако, что вся работа опять повиснет на моих плечах.
5 январь 1834 года
Недавно познакомился я с Нестором Кукольником, автором драматической фантазии «Торквато Тассо». Это человек с несомненным талантом, но душа его пока для меня неясна. Он читал у меня на литературном вечере свою новую драму «Джулио Мости». Она растянута, довольно длинна и скучна в целом. Характер главного действующего лица не выдержан, но есть сцены, исполненные истинно драматической жизни. Кукольник далеко пойдет, если полюбит искусство, и одно искусство, — если, подобно многим другим, не попробует соединить в себе чиновника и поэта.
7 январь 1834 года
Барон Розен принес мне свою драму «Россия и Баторий». Государь велел ему переделать ее для сцены, и барон переделывает. Жуковский помогает ему советами. От этой драмы хотят, чтобы она произвела хорошее впечатление на дух народный.
Между бароном Розеном и Сенковским произошла недавно забавная ссора. По словам Сенковского, барон просил написать рецензию на его драму и напечатать в «Библиотеке для чтения», рассчитывая, конечно, на похвалы. Сенковский обещал, но выставил в своей рецензии баронского «Батория» в такой параллели с Кукольниковым «Тассо», что последний совершенно затмил первого. Барон рассердился, написал письмо к критику и довел его до того, что тот решился не печатать своего разбора, не преминув, впрочем, сделать трагику не слишком-то лестные замечания. Оба были у меня, оба жаловались друг на друга. Но с Сенковским кому бы то ни было опасно соперничать в ядовитости.
8 январь 1834 года
«Библиотека для чтения», журнал, издаваемый Смирдиным, поручен на цензуру мне. Это сделано по особенной просьбе редакции, которая льстит мне, называя «мудрейшим из цензоров».
С этим журналом мне много забот. Правительство смотрит на него во все глаза. Шпионы точат на него когти, а редакция так и рвется вперед со своими нападками на всех и на все. Сверх того, наши почтенные литераторы взбеленились, что Смирдин платит Сенковскому 15 тысяч рублей в год. Каждому из них хочется свернуть шею Сенковскому, и вот я уже слышу восклицания: «Как это можно? Поляку позволили направлять общественный дух! Да он революционер! Чуть ли не он с Лелевелем и произвели польский бунт». Сам Сенковский доставляет мне много хлопот своею настойчивостью. У меня с ним частые столкновения. Одним словом, я осажден со всех сторон. Надо соединить три несоединимые вещи: удовлетворить требованию правительства, требованиям писателей и требованиям своего собственного внутреннего чувства. Цензор считается естественным врагом писателей — в сущности это и не ошибка.
9 январь 1834 года
Надо мною собиралась туча — я этого и не знал. После М.Я. фон Фока сделан членом тайной полиции некто Мордвинов, вроде нравственной гарпии, жаждущей выслужиться чем бы то ни было. Он в особенности хищен на цензуру. Ловит каждую мысль, грызет ее, обливает ядовитою слюною и открывает в ней намеки, существующие только в его низкой душе. Этот человек уже опротивел обществу, как холера. При прежнем министре в цензуре не проходило недели без какой-нибудь истории, которую он пускал в ход. Ныне вздумал он повторить прежнее. В первом номере журнала «Библиотека для чтения», в повести Сенковского «Жизнь женщины в четырех часах», он привязался к какой-то выходке против начальников канцелярий, принял ее за эпиграмму на себя, побежал к Бенкендорфу, послал за Смирдиным, нашумел, накричал и уже распускал когти и на цензора. К счастью, его на этот раз не послушали.
10 январь 1834 года
На Сенковского поднялся страшный шум. Все участники в «Библиотеке» пришли в ужасное волнение.
Разнесся слух, будто он позволяет себе статьи, поступающие к нему в редакцию, переделывать по-своему.
Судя по его опрометчивости и характеру, довольно дерзкому, это весьма вероятно. У меня сегодня был Гоголь-Яновский в великом против него негодовании.
Вот анекдот из нашей литературной хроники. Когда Смирдин выбирал для своего журнала редактора и не знал еще, к кому обратиться, является к нему Павел Петрович Свиньин и именем министра народного просвещения объявляет, что он назначен последним в редактора. На этом пока и остановилось дело.
Несколько дней спустя Смирдину понадобилось быть у министра.
— Кто ваш редактор? — спросил его тот.
— Это еще не решено, ваше высокопревосходительство, но Свиньин…
— Что, что, — прервал его министр, — неужели ты хочешь вверить свой журнал этому подлецу и лгуну? Для меня все равно, кого ты ни изберешь, это твое дело. Но я думаю, что журнал твой умрет не родясь, как только публика узнает, что редактором его избран Свиньин.
Смирдин, что называется, остолбенел. Оказалось, что почтенный литератор просто хотел надуть его и недаром торопил заключением условий после того, как объявил, что послан министром. К счастью, контракт еще не был подписан.
И сколько еще таких анекдотов из истории нашего современного образования!
16 январь 1834 года
На Сенковского, наконец, воздвиглась политическая буря. Я получил от министра приказание смотреть как можно строже за духом и направлением «Библиотеки для чтения». Приказание это такого рода, что если исполнять его в точности, то Сенковскому лучше идти куда-нибудь в писари, чем оставаться в литературе. Министр очень резко говорил о его «полонизме», о его «площадных остротах» и проч. Приметив во мне желание возражать, министр круто повернул разговор и немедленно затем отпустил меня. Говоря по совести, я решительно не знаю, чем виноват Сенковский как литератор. Безвкусием? Но это не касается правительства. Он не хвалит никого, а больше бранит; впрочем, его сатира общая. Конечно, я не могу поручиться за патриотические или ультрамонархические чувства его. Но то верно, что он из боязни ли или из благоразумия никогда не выставляет себя либералом. Но чему тут удивляться? Ведь и барон Дельвиг, человек слишком ленивый, чтобы быть деятельным либералом, был же обвинен в неблагонамеренном духе.
Я сделан экстраординарным профессором русской словесности.
21 январь 1834 года
Был у министра благодарить его за повышение. Я был принят очень хорошо. Со мной вместе произведен в экстраординарные профессора Устрялов. Опять те же речи насчет Сенковского. Я говорил в пользу Смирдина, стараясь отклонить беду от его журнала, который все-таки что-нибудь да значит в кругу нашего жалкого образования, или, вернее — полуобразования. Министр сказал, что наложит тяжелую руку на Сенковского. Кажется, ему хочется, чтобы тот отказался от редакции.
22 январь 1834 года
Я познакомился с редактором «Телескопа», профессором Надеждиным. Мы обедали вместе у Д. М. Княжевича. В сочинениях его много педантства, а в наружности и обращении мало замечательного. Не знаю, с чего он взял, что я сделан членом Общества любителей русской словесности при Московском университете: мне об этом ничего не известно. Вчера он посетил меня. О «Московском телеграфе» он говорит довольно скромно и без брани, жестоко негодует на Кукольника, который написал бранчивый разбор его речи «О современном направлении изящных искусств».
26 январь 1834 года
Сенковский, наконец, принужден был отказаться от редакции «Библиотеки». Впрочем, это только для виду. По крайней мере он по-прежнему заведует всеми делами журнала, хотя и напечатал в «Пчеле» свое отречение. В публике много шуму от этого. Недоброжелатели Уварова сильно порицают его. Он действительно в этом случае поступил деспотически. Разнесся нелепый слух, что он меня назначает на место Сенковского. Благодарю покорно!