25 декабря.
Я, наконец, решился попросить коменданта, чтобы мне позволили повидаться с женой, написал уже с этою целью письмо и только что хотел отдать его караульному офицеру для доставки по назначению, как явился казак с приказом освободить меня. Распростившись с Муратовым, пожелав ему скорого освобождения, я забрал свои пожитки и отправился домой. Ровно восемь дней провел я под гостеприимным кровом Ново-адмиралтейской гауптвахты.
Дома меня встретили как бы возвратившегося из дальнего и опасного странствия. В тот же день отправился я к князю. Он принял меня с изъявлением живого-удовольствия. От него поехал я к министру и тоже был принят благосклонно: ни слова укора или даже совета на будущее, Он, между прочим, сказал:
— И государь на вас вовсе не сердит. Прочитав пропущенные стихи, он только заметил: «Прозевал!» Но он вынужден был дать удовлетворение главе духовенства, и притом публичное и гласное. Во время вашего заключения он осведомлялся у коменданта, не слишком ли вы беспокоитесь, и выразил удовольствие, узнав, что вы спокойны. Митрополит вообще не много выиграл своим поступком.
Государь недоволен тем, что он утруждал его мелочью. Итак, не тревожьтесь: вам ничто более не грозит.
Весть о моем освобождении быстро разнеслась по городу, и ко мне начали являться посетители. В институте я был встречен с шумными изъявлениями восторга. Мне передавали, что ученицы плакали, узнав о моем аресте, а одна из них призналась священнику на исповеди (они говели в это время, по обычаю, перед выпуском), что она бранила митрополита за то, что тот жаловался на меня государю.
Я узнал, кто был первым виновником моего заключения: это Андрей Николаевич Муравьев, автор «Путешествия ко святым местам» и неудачной трагедии «Тивериада», Я лично не знаю его, но из всего, что о нем говорят, выходит, что это фанатик, который, впрочем, себе на уме, то есть, по пословице, с помощью монахов, на святости идей строит свое земное счастье.
Однако он не много выиграл своим доносом на меня. В публике клеймят имя Муравьева, а государь через Бенкендорфа уже дал заметить митрополиту, что вовсе не благодарен ему за шум, который около двух недель наполняет столицу. Очевидно, Муравьеву с братией не того хотелось.
Был у коменданта Мартынова: он принял меня очень вежливо.
Однако мне уж надоело отовсюду слышать только о моем ареста: пора бы уже предать это забвению.
Новая беда в цензуре. В первой книжке «Библиотеки для чтения» напечатаны стихи в честь царя. Это плохие стишонки некоего офицера Маркова, который за подобное произведение уже раз получил брильянтовый перстень и, верно, захотел теперь другого. Я представлял стихи министру: ни он, ни я не заметили одного глупого стиха, или, лучше сказать, слова, в конце первой строфы. Автор, говоря о великих делах Николая, называет его «поборником грядущих зол». Об этом министр узнал вчера и дал знать князю. Этот добрый, благородный человек не захотел меня тревожить в первый день нового года и так скоро после постигшей меня передряги. Он не дал мне ничего знать, но сам поехал к Смирдину и принял решительные меры. Еще не много экземпляров было разослано по столице, и книжка не успела дойти до дворца. Тотчас собрали все находившиеся еще налицо экземпляры, перепечатали в них первую страницу, где слово «поборник» заменили словом «рушитель» — и дело обошлось.
Семенов также сделал промах. В одном из последних номеров «Сына отечества» напечатана статья о французских и английских романах, где одна святая названа «представительницею слабого пола». Цензор получил от министра строгий выговор. Тем пока все кончилось.
Сенковский сделал глупость. Он заметил слово «поборник» накануне рассылки журнала, но не захотел ни сам переменить его, ни уведомить меня. Но хорош Булгарин! Он тоже заметил злополучное слово и собрался с доносом к Мордвинову. Но его опередили, отобрав экземпляры журнала и заменив слово другим. Он зол на Сенковского за то, что тот получает большие выгоды от «Библиотеки» Вот нравы наши литературных корифеев!
9 января 1835 года
Был у нашего знаменитою баснописца, Ивана Андреевича Крылова. Он взял на себя редакцию «Библиотеки для чтения» вместо Греча, который после неприятной истории за стихи В. Гюго и за «Роберта Дьявола» отказался от редакции.
Этот «Роберт» наделал много хлопот Гречу. Он, то есть Греч, поместил в «Северной пчеле» содержание этой оперы в том виде, как она существует на французском языке. Но на нашем театре она, по распоряжению самого государя, играется с некоторыми изменениями. Его величество велел сказать ему за это, что еще один такой случай — и Греч будет выслан из столицы.
Комнаты Крылова похожи больше на берлогу медведя, чем на жилище порядочного человека. Все: полы, стены, лестница, к нему ведущая, кухня, одновременно служащая и прихожей, мебель — все в высшей степени неопрятно. Его самого я застал на изорванном диване, с поджатыми ногами, в грязном халате, в облаках сигарного дыма. Он принял меня очень вежливо, изъявил сожаление о моем аресте и начал разговор о современной литературе. Вообще он очень умен. Суждения его тонки, хотя отзывают школою прошлого века. Но на всем, что он говорил, лежал оттенок какой-то холодности. Не знаю, одушевлялся ли он, когда писал свои прекрасные басни, или они рождались из его ума наподобие шелковых нитей, которые червяк бессознательно испускает и мотает вокруг себя. Он жалуется на торговое направление нынешней литературы, хотя сам взял со Смирдина за редакцию «Библиотеки для чтения» девять тысяч рублей. Правда, он не торгует своим талантом, ибо можно быть уверенным, что он ничего не будет делать для журнала. Однако он пускает в ход свою славу: Смирдин дает ему деньги за одно его имя.
11 января 1835 года
Был у генерала Сухозанета. Я определен преподавать русскую словесность в высшие классы Артиллерийского училища. Сухозанет человек очень учтивый и приятный, по крайней мере таким я нашел его в это свидание. Он своим обращением точно хочет опровергнуть неблагоприятные об его характере слухи.
От него поехал я в Михайловский дворец представиться великому князю Михаилу Павловичу, который ныне принялся за учебную часть в корпусах и хочет лично знать каждого преподавателя.
Великий князь быстро обежал круг из чиновничьих фигур в зале, где находился и я. Каждому он сказал буквально по одному слову…
15 января 1835 года
Сухозанет возил меня в Дворянский полк. Ему хотелось показать мне, как там идет преподавание русского языка, с тем чтобы я придумал средства, как поднять эту часть. Жалкое заведение! Отсюда ежегодно выходит в армию человек пятьдесят офицеров, которые едва умеют подписать свое имя. Я нашел здесь странность, едва ли существующую в каком-либо другом заведении в Европе: объем науки и познания учащихся постепенно уменьшаются по мере перехода учеников в высшие классы, так что в последнем выпускном классе они доходят почти до нуля. Например, по русскому языку в низшем классе ученики прошли до синтаксиса, в среднем до наречий, а в выпускном они занимаются числительными именами. В этом классе ныне сорок пять человек: их в мае месяце выпускают офицерами.
16 января 1835 года
Сегодня был мой экзамен в Екатерининском институте, в присутствии императрицы. Он был блистателен. Девицы прекрасно отвечали на все вопросы, которые им предлагал министр народного просвещения Уваров. Они говорили не по заученному наизусть, а легко, чисто, свободно. Василий Андреевич Жуковский сказал мне, что в первый раз в жизни слышит, чтобы учащиеся имели такие познания в словесности и излагали их таким чистым русским языком. Министр подтвердил то же. Государыня изъявила свое полное удовольствие и, уезжая из института, еще прибавила, что она более всего довольна успехами девиц в русской словесности. Они писали сочинения на досках в присутствии всех и на темы, которые были назначаемы самою государынею и Уваровым. Все сочинения были очень хороши, а некоторые даже так хороши, что государыня приказала их списать для себя и взяла с собою. Зато же и осыпан я был сегодня со всех сторон вежливостью, любезностями и т. д. Уваров напомнил государыне, что я тот самый цензор, который недавно сидел на гауптвахте.
17 января 1835 года
Вчера состоялся великолепный бал-маскарад в доме Державиной. Давали его Львовы, Державина и Бороздины. Блестящая наша аристократия! Звездами хоть мост мости… Играли оперу: она шла очень недурно; было также несколько характеристических кадрилей, очень красивых. Гостей насчитывали до 600 человек.
21 января 1835 года
Гоголь, Николай Васильевич. Ему теперь лет 28–29. Он занимает у нас место адъюнкта по части истории; читает историю средних веков. Преподает ту же науку в Женском Патриотическом институте. Литератор. Обучался в нежинской безбородковской гимназии вместе с Кукольником, Н. Я. Прокоповичем и т. д. Сделался известным публике повестями под названием «Вечера на хуторе; повести пасечника Панька Рудого». Они замечательны по характеристическому, истинно малороссийскому очерку иных характеров и живому, иногда очень забавному, рассказу. Написал он и еще несколько повестей с юмористическим изображением современных нравов. Талант его чисто теньеровский. Но помимо этого он пишет все и обо всем: занимается сочинением истории Малороссии; сочиняет трактаты о живописи, музыке, архитектуре, истории и т. д. и т. д.
Но там, где он переходит от материальной жизни к идеальной, он становится надутым и педантичным или же расплывается в ребяческих восторгах. Тогда и слог его делается запутанным, пустоцветным и пустозвонным. Та же смесь малороссийского юмора и теньеровской материальности с напыщенностью существует и в его характере. Он очень забавно рассказывает разные простонародные сцены из малороссийского быта или заимствованные из скандалезной хроники. Но лишь только начинает он трактовать о предметах возвышенных, его ум, чувство и язык утрачивают всякую оригинальность. Но он этого не замечает и метит прямо в гении.