22 марта 1850 года
Учреждено новое цензурное ведомство для учебных и всяких относящихся к учению и воспитанию книг. Это комитет, состоящий из директоров здешних гимназий, из инспектора казенных училищ, под председательством директора Педагогического института. Итак, вот сколько у нас ныне цензур: общая при министерстве народного просвещения, главное управление цензуры, верховный негласный комитет, духовная цензура, военная, цензура при министерстве иностранных дел, театральная при министерстве императорского двора, газетная при почтовом департаменте, цензура при III отделении собственной его величества канцелярии и новая, педагогическая. Итого: десять цензурных ведомств. Если сосчитать всех лиц, заведующих цензурою, их окажется больше, чем книг, печатаемых в течение года.
Я ошибся: больше. Еще цензура по части сочинений юридических при II отделении собственной канцелярии и цензура иностранных книг, — всего двенадцать.
28 марта 1850 года
Общество быстро погружается в варварство: спасай, кто может, свою душу!
11 апреля 1850 года
Читал бумагу об учреждении нового комитета для рассмотра сочинений по части наук и воспитания. Комитет обязан следить не только за духом и направлением этого рода сочинений, но и за «методом изложения их», то есть за ученым и педагогическим достоинством их.
Освободясь от цензурных дел, поглощавших у меня так много времени и нравственных сил, я приготовился приступить к изданию моего курса словесности, этого плода многолетней опытности и моих лучших умственных усилий. Теперь все это запрятано на дно моего стола…
Был вчера у Комовского. Он тоже сильно огорчен этим новым учреждением и с жаром выражал свое негодование. «В Европе напроказят, — заметил он в заключение, — а русских бьют по спине».
13 апреля 1850 года
Был на днях у Позена. Он только что приехал сюда из своего екатеринославского поместья с больного женой. Жаль, что такой умный человек остается в бездействии. К тому же он сильно чувствует свое бездействие. Семейная идиллия его не удовлетворяет. Много было говорено о современных событиях. Я завел речь о Ростовцеве, с которым он дружен. Позен оправдывает его в приписываемых ему кознях против просвещения, против университетов. Недавно еще, говорил Позен, защищая своего друга, Ростовцев доказывал Блудову, что «не должно принимать крутых мер». Не много же подвизается он в пользу благого дела! Впрочем, и вся защита Позена была слаба. Роль Якова Ивановича постоянно какая-то двойственная. Когда я упомянул о программах для военно-учебных заведений, Позен тотчас согласился, что они — знаменитая ошибка. Да теперь и само корпусное начальство сознается, что программы эти неосуществимы. Значит, им недостает даже практического достоинства.
14 апреля 1850 года
Выпускной экзамен в специальном педагогическом классе Смольного монастыря. Тут пепиньерки с обеих половин заведения (так называемой благородной и Александровской) в течение двух лет специально подготовляются к званию наставниц и гувернанток. Экзамен сильно отзывался подготовкой. Девицы отвечали наизусть заученные фразы. Судьи, однако ж, остались довольны. Тимаев (инспектор классов) сказал очень умную речь. Говоря в ней, между прочим, о том, как мало ценится у нас вообще звание наставника, он прибавил, что «мы, сильные наградою и убеждением своей совести, не жалуемся на это, но только желаем, чтобы непризванные, под личиной усердия, не мешали святому делу просвещения и не трудились бы искажать человечество». Мысль эта кое-кому не понравилась.
24 апреля 1850 года
Праздники. Шум, толкотня, суматоха. Был у заутрени в церкви театрального училища. Пели дурно и так скомкали всю службу, что в два часа я был уже дома. Сегодня же поздравляли министра. Было много людей, или тех, которые называются людьми. Забавно видеть, как все они обнимаются и целуются по-братски. В министре заметна еще непривычка к своему новому положению. Впрочем, он по-христиански со всеми перехристосовался.
6 октября 1850 года
А. И. Селин, адъюнкт русской словесности в Киевском университете, еще в прошлом году приехал сюда, чтобы держать экзамен на доктора. Он умен, талантлив и благороден. У меня он на днях прекрасно выдержал экзамен. Диссертация его написана умно и живо. Но Срезневский побил его жестоко на филологических вопросах. Это был бой буквы с духом — и буква одержала победу. Бедный Селин не принял надлежащих мер против напора педантизма, считая себя довольно сильным в деле мысли и художественного слова. Но Срезневский доказал ему, что мысль может и не существовать в науке, что она во всяком случае не главное в ней. Впрочем, он согласился дать Селину месяца три на исправление ошибки и обещался помочь советами и книгами: это по-человечески. Декан и ректор, уважая талант и прочие знания Селина, охотно согласились на это.
18 октября 1850 года
Бедный Селин окончательно побит, но уже не буквою, а людскою недобросовестностью. В дело вмешался Иван Иванович Давыдов, который почему-то вообразил себе, что Селин ищет места адъюнкта в здешнем университете, тогда как он сам хлопочет за кого-то из своих. Он так настроил Срезневского и Устрялова, что те тоже стали недоброжелательно относиться к Селину. Срезневский, вопреки своему первоначальному обещанию, теперь объявил ему, что он в три месяца никак не может приготовиться к экзамену и вообще выказывает большое нетерпение в отношениях с ним. Бедный Селин в отчаянии. Он боится, чтобы это не уронило его окончательно в глазах министерства и, чего доброго, не заставило потерять место, которое он теперь занимает при Киевском университете. Предосудительнее всех здесь действует И. И. Давыдов, потому что он в глаза Селину уверяет его в дружбе, а за глаза строит ему козни. Чтобы спасти Селина, я отправился к Норову, в настоящую минуту управляющему министерством, и постарался заинтересовать его и директора департамента в пользу этого бедного игралища мелких страстей. Таким образом мне удалось по крайней мере отвратить от Селина худшую из грозивших ему бед — выход из службы.
21 октября 1850 года
Управляющий министерством передал мне секретно для рассмотрения «Грамматику русского языка» И. И. Давыдова, с тем чтобы я сделал на нее свои замечания.
29 октября 1850 года
Рассмотрел грамматику Давыдова. В ней самостоятельного только предисловие и введение, остальное заимствовано из разных уже существующих у нас трудов по части языка. Вообще книга эта полезна для учащих, но не для учащихся, ибо изложение ее крайне туманно и, особенно в введении, напыщенно, от чего парализуются ее достоинства.
17 декабря 1850 года
Новое постановление о чиновниках. Начальник имеет право исключать чиновника из службы за неблагонадежность или «за проступки, которых доказать нельзя», не изъясняя ему даже причины его увольнения. А если бы чиновник все-таки захотел оправдаться, от него «не велено нигде принимать просьб и никаких объяснений». Таким образом значительная часть народонаселения в государстве мигом, одним почерком пера лишена покровительства законов. Между тем чиновник, совершивший настоящее очевидное преступление и преданный уголовному суду, имеет право оправдываться перед этим самым судом. Я читал все постановление и не знал, чему больше удивляться: отсутствию в нем самой простой справедливости или здравого смысла. Интересно, между прочим, что в постановлении предусмотрена возможность злоупотребления власти со стороны начальников, — и все-таки ничего не сделано для ограничения их права самовольно решать судьбу людей!
18 декабря 1850 года.
В гимназиях приказано учить фронту.
Географическое общество возложило на меня издание VI книги его трудов и критический разбор всех до сих пор вышедших книжек. Кроме того, Общество посещения бедных поручило мне написать устав Кузнецовского женского училища.
1852
3 января 1852 года
Два комитета, по поговорке, как снег на голову свалились на меня — оба по военному министерству. Один для исследования методы преподавания русского языка в здешнем батальоне кантонистов, предложенной каким-то учителем, а другой для устройства учебной части вообще для всех кантонистов в империи. Их до тридцати тысяч в школах, а всего до трехсот тысяч в империи, и обучают их как попало, без всякого общего направления. Теперь хотят дать их обучению надлежащее устройство. Всего забавнее в этом деле то, что столь важную, сложную и запущенную часть надо привести в порядок, не требуя ни копейки денег. Между тем, например, в классах по 50, по 60 человек учатся читать по книжке, одной на весь класс, и т. д.
6 января 1852 года
Был вечером вместе с графом Д. А. Толстым у прелестной женщины Опочининой, урожденной Скобелевой. Была там и жена ее умершего брата, бывшая Полтавцева, не столь прелестная, как первая, но, по-видимому, большая умница. Вообще обе эти дамы читают, и даже по-русски, интересуются мыслию, поэзией, искусством и в разговорах касались предметов, о которых редко толкуют в салонах. Они говорили о ничтожестве и пустоте светской жизни и стереотипности нынешнего аристократического поколения, о жалкой необходимости, однако ж, быть с ней заодно, о прелести заграничной жизни и природы… Опочинина особенно в восторге от Неаполя. В течение вечера были прочитаны: моя статья о графине Е. П. Ростопчиной и произведение Майкова «Выбор смерти». Чтение сопровождалось оживленными прениями и нередко меткими замечаниями обеих слушательниц. Вечер, таким образом, прошел незаметно, и я вернулся домой после двух часов ночи.
8 января 1852 года
Сегодня был невольно зрителем «величественного», как говорится в реляциях и некоторых стихах, зрелища. Возвращаясь из университета с лекции около полудня, я наткнулся на парад. Войска заливали всю Исаакиевскую площадь и набережную от Сената до Благовещенского моста: не было возможности ни пройти, ни проехать на ту сторону площади. Такие парады обыкновенно на целые полдня прекращают сообщение между главными частями города. Какие бы ни были у вас нужды — вас не пропустят ни пешком, ни в экипаже. Раз так было со мной. Жена моя захворала; доктор ее жил на Васильевском острову. Я бросился за ним и был остановлен парадом. Между тем каждая минута была дорога.