Я получил от Грановского его четыре лекции. Они превосходны и по содержанию и по изложению.
24 февраля 1852 года
Сегодня получено известие о смерти Гоголя. Я был в зале Дворянского собрания на розыгрыше лотереи в пользу «Общества посещения бедных»; встретился там с И. И. Панаевым, и он первый сообщил мне эту в высшей степени печальную новость. Затем И. С. Тургенев, получивший письма из Москвы, рассказал мне некоторые подробности. Они довольно странны. Гоголь был очень встревожен смертью жены Хомякова. Недели за три до собственной кончины он однажды ночью проснулся, велел слуге затопить печь и сжег все свои бумаги. На другой день он рассказывал знакомым, что лукавый внушил ему сначала сжечь некоторые бумаги, а потом так его подзадорил, что он сжег все. Спустя несколько дней он захворал. Доктор прописал ему лекарство, но он отверг все пособия медицины, говоря, что надо беспрекословно повиноваться воле Господней, которой, очевидно, угодно, чтобы он, Гоголь, теперь кончил жизнь свою. Он не послушался даже Филарета, который его решимость не принимать лекарств называл грехом, самоубийством. Очевидно, Гоголь находился под влиянием мистического расстройства духа, внушившего ему несколько лет тому назад его «Письма», наделавшие столько шуму.
Как бы то ни было, а вот еще одна горестная утрата, понесенная нашей умственной жизнью, — и утрата великая! Гоголь много пробудил в нашем обществе идей о самом себе. Он, несомненно, был одною из сильных опор партии движения, света и мысли — партии послепетровской Руси. Уничтожение его бумаг прилагает к скорби новую скорбь.
На днях умер также генерал Зедделер. Это уж более личная для меня потеря, так как я состоял в дружеских с ним отношениях. Это был человек честный, прямодушный и довольно образованный. К недостаткам его можно отнести немецкую флегму и слабость характера, проистекавшую из чрезмерной доброты. Ему было лег шестьдесят. Он, между прочим, усердно и добросовестно занимался «Энциклопедическим военным лексиконом», хотя выгоды от того были сомнительные.
Умы нашего века находятся в каком-то неестественном, лихорадочном состоянии. Человек обладающий выдающимися умственными способностями, непременно бросается в какую-нибудь крайность. Он не преследует своей идеи с настойчивостью упорной, разумно сознающей себя воли, а судорожно цепляется за нее, точно боясь выпустить из рук ее, а с нею и блага, какие она обещает. Есть какой-то недостаток душевной зрелости, ясного целомудренного взгляда на жизнь и человека; есть какой-то недостаток простоты и непосредственного мужества в этих порывистых стремлениях к умственным отличиям. Иные видят в этом беспокойство великих нравственных сил, которые оттого так рвутся и мечутся, что им душно и тесно в своей сфере. Мне же кажется, что это недостаток нравственной силы, которая не умеет владеть собой. Жизнь всегда и везде есть теснота для духа; но он должен стать выше жизни. Великий характер тот, который умеет наполнять собою всякую сферу.
Общество должно обновиться в свежих и светлых верованиях, иначе разврат пожрет его. Опора этих верований должна быть найдена в самом человеке. Мысль, что добро хорошо само по себе, что оно есть условие естественного развития и успешного применения к делу наших нравственных сил, что оно, то есть добро, есть нормальное здоровое состояние их, — эта мысль должна сделаться основой наших стремлений и поступков. Тело наше принадлежит планете, где мы живем, разум принадлежит духу всеобщей жизни, который всему дает смысл и гармонию. Из этого двоякого отношения человека к планете, где протекает его физическая жизнь, и ко всеобщим законам жизни образуется его деятельность, история. Мы можем улучшать материальное бытие свое, но не можем безнаказанно отрываться от начал, кои выходят из круга определенного времени и пространства, кои относятся к высшему и всеобщему порядку вещей. Хотя бы эти начала были доступны нам только в форме верований, а не ясных, точных представлений, все-таки мы не можем не следовать их призывному голосу. Этим выражается наша разумность, не повиноваться которой мы не можем, как не можем не следовать законам физических нужд.
Должно беспрестанно ставить на вид новому поколению:
1 — необходимость и непреложность основных верований разума; 2 — художественную обработку самих себя по идее доброго, ради превосходства этого доброго над всем недобрым; 3 — мужество в борьбе не с одним только физическим злом, но и со всем тем, что противоречит распространению и владычеству разумных верований.
25 февраля 1852 года
Нередко знание своего незнания есть великое знание. Встретился в зале Дворянского собрания с И. В. Анненковым, издателем сочинений Пушкина. Государь позволил печатать их без всякой перемены, кроме новых, какие найдутся в бумагах поэта: последние должны подвергнуться цензуре на общих основаниях. Новых, говорит Анненков, очень много. Разумеется, их трудно будет поместить в предстоящем издании. Анненков за все заплатил вдове Пушкина пять тысяч рублей серебром, с правом напечатать пять тысяч экземпляров. Выгодно!
26 февраля 1852 года
Нет! Нерелигиозное чувство воодушевляло Гоголя! Религиозное чувство животворит и спасает, а не раздирает душу и губит. Это или душевная болезнь, или просто тревоги слабой души, неспособной вынести величия посетившей ее мысли и изнемогающей под бременем своих полуверований и полуубеждений…
1 марта 1852 года
Наследник цесаревич сделал могучий отпор блудовскому знаменитому проекту о пенсионах по учебному ведомству. Писан проект Ростовцевым. Я сам его не читал, но слышал от тех, которые его читали. Блудов, например, между прочим выражает мысль, что пенсионы суть не вознаграждение за службу государству, а милость правительства, и потому их следует назначать не по определенной норме, а по личному усмотрению властей, соображаясь с общественным положением лица. А ведь Блудов вовсе не злой человек и считается в числе наших образованных государственных людей. Знающие его близко, правда, считают его поверхностным, болтливым, охотником до беспочвенных идей и до воздушных замков, которые он принимает за гениальные создания мысли. По крайней мере так всегда отзывался о нем К. М. Бороздин, сам человек умный и коротко знавший Блудова. Всем известно между прочим, что по части законодательных работ он имеет неоцененного помощника в лице Губе, который и есть их главный автор. Года два тому назад я сам видел у нашего ректора проект Блудова о преобразовании университетов: это замечательный хаос. В нем, между прочим, выдаются за новые многие положения, уже давно вошедшие в закон или в обычай университета. Хороша еще там мысль, чтобы профессор читал не только свою науку, но еще и другую какую-нибудь соприкосновенную с ней, для того, говорит автор проекта, чтобы студенты были всегда заняты. В этих премудростях Губе, говорят, уже не участвовал.
16 марта 1852 года
В цензуре подвергнуты запрещению Кантемир и две басни Хемницера: «Лев, учредивший совет» и «Привилегия». На докладе Главного управления цензуры подписано: «Согласен. Кантемира во всяком случае нет пользы печатать: он только занимает место на задних полках библиотек».
24 марта 1852 года
На место генерала Зедделера назначен генерал Димитрий Сергеевич Левшин. Кажется, он человек не без образования. Он призывал меня, и мы много толковали об устройстве кантонистов, которое ему поручено. Действительно, это важное дело, ибо оно касается 35 тысяч кантонистов (всех их в империи 300 тысяч), которые, смотря по обстоятельствам, могут сделаться опасными разбойниками или людьми полезными. Когда Левшин представлялся государю после своего нового назначения, тот сказал ему:
— Займитесь хорошенько кантонистами. Желаю им всем быть фельдмаршалами, но надо прежде, чтобы каждый был хорошо приготовлен к исполнению своей настоящей обязанности. И потому главное тут — дисциплина, основанная на страхе Божием.
5 апреля 1852 года
Думать постоянно о трудностях своего положения — это только усугублять их. Когда впереди у тебя пропасть, не смотри ежеминутно в нее — голова закружится, а лучше озирайся повнимательнее вокруг: редко случается, чтобы не открылась тропинка, по которой можно и обойти опасное место.
Жить не значит предоставить лодке плыть по течению, а значит неусыпно бодрствовать у руля. Кто умеет плавать, тот спасается, даже если лодка опрокидывается, а кто не умеет, тот тонет.
9 апреля 1852 года
Встретил сегодня на Невском похороны министра финансов Вронченко. Процессия тянулась от Знаменья, мимо Литейной, вплоть до Александрийского театра. Длинная вереница экипажей, безмолвная толпа, чиновники в лентах на ступенях печальной колесницы, подушки с орденами — вот и все… Покойный был человек рутины. Говорят, он был добр, то есть не делал зла, когда мог его делать, не воровал, когда мог бы воровать. Его ценили за безмолвную исполнительность. С подчиненными он был груб, не любил официального блеска, был циник в одежде и обращении.
17 апреля 1852 года
Вчера Тургенев, автор «Записок охотника», по высочайшему повелению, посажен на съезжую за статью, напечатанную им о Гоголе в «Московских ведомостях», где Гоголь назван великим. Тургенева велено продержать на съезжей месяц, а потом выслать из столицы в деревню, под надзор полиции.
Сейчас я встретился с Языковым, который говорил мне, что был у Тургенева. Последний действительно сидит в настоящей съезженской тюрьме, но здоров и спокоен. «Я спокоен, — сказал он Языкову, — потому что не мучаюсь неизвестностью. Мне сказано все, чему я должен подвергнуться, и я уже не опасаюсь, что меня будут истязать» и т. д.
В Тургеневе, конечно, хотели заклеймить звание литератора, но он, кроме того, еще чистокровный русский дворянин, и унизительное наказание, какому его подвергли, едва ли произведет на публику то впечатление, на какое рассчитывали. В нем одновременно оскорблены чувства дворянства и всех образованных людей.