— Вы думаете, верно, — отвечал министр, — что начальники отделения могут водить меня за нос? Подавайте в отставку!
— Но, ваше высокопревосходительство, это погубит целое семейство. Умоляю вас…
— Что? Вы еще сопротивляетесь? Знайте, что мне всегда и везде повиновались. Ступайте и подавайте в отставку, или я вас выгоню.
Барановский подал в отставку. Теперь надо всеми силами хлопотать, чтобы доставить этому бедному и достойному человеку какое-нибудь занятие, иначе ему действительно грозит гибель со всем семейством. Он не беден, а нищ. Попытаюсь завтра у Княжевича. Подниму всех, кого можно.
6 марта 1853 года
Для бедного Барановского все ничего не открывается. Есть свободное место директора Могилевской гимназии, но попечитель начисто мне отказал, говоря, что назначает на эти места только из своих учителей.
14 марта 1853 года
Умер В. А. Каратыгин-старший. Умирать вещь обыкновенная, но вот почти вдруг сходит со сцены жизни все умное, изящное, даровитое. Как гладко очищается поле для всяческих ничтожеств! Русский театр в течение последних десяти дней потерял всех талантливых представителей. Умер Брянский. Умерла Гусева — последняя даже во время самого представления. Говорят, эти две смерти сильно поразили Каратыгина. Он беспрестанно повторял слова, сказанные ему Гусевою на похоронах Брянского: «Вот и до нас доходит очередь, Василий Андреевич: сперва я, а потом и вы». Так и случилось. Да кстати и Московский театр сгорел.
19 марта 1853 года
Новый предмет для разговора в гостиных: Яковлев пожертвовал миллион рублей казне.
Товарищ министра А. С. Норов приглашал меня, чтобы поговорить об адъюнкте Милютине. Ему какое-то важное лицо говорило о лекциях последнего. Дело в том, что Милютин задавал студентам темы для сочинений по истории русского права. Одна из тем следующая: «Показать на основании летописей и других источников, какие были у нас совещательные лица при князьях, как они назначались, в чем состояли их обязанности, как они титуловались».
Важное лицо нашло эту тему почему-то либеральною. «Вот, — сказал я товарищу министра, — как истолковывают наши дела. Каждый невежда считает себя вправе в них вмешиваться и распоряжаться ими. После этого на лекциях нельзя слова сказать без опасения, что его перетолкуют по-своему и самую простую общую мысль науки обратят в опасную либеральную идею. Чтобы мы, работники науки и образования, могли успешно совершать свое дело, необходимо, чтобы мы были защищены от посягательств грубого невежества».
Абрам Сергеевич, с своей стороны, не нашел в вышеозначенной теме ничего «неблагонамеренного» и обещался поговорить с министром в этом смысле.
25 марта 1853 года
Никогда не унывай в настоящей скорби, помня, что ты еще счастлив тем, что с тобой не случилось хуже, ибо худшее всегда возможно.
Отчаяние — признак душевной слабости; надежда есть дитя легкомыслия. Лучше всего мужество, которое все сносит и не нуждается в обольщении.
Чтобы ложь могла нравиться или иметь успех, надо, чтобы она имела если не вкус, то по крайней мере запах и цвет истины.
5 апреля 1853 года
Есть одно важное официальное лицо, которое со мною лет пятнадцать состоит в дружеских отношениях и, несмотря на свою нынешнюю официальную важность, сохраняет эти отношения. Его пытался я заинтересовать в пользу Барановского. Он много обещал и ничего не сделал. Между тем бедный Барановский в страшном состоянии. Он, как выражается, пускает в оборот последние капли крови, чтобы не давать умереть с голоду семье. Вчера я обращался к Карамзину, описал ему и жене его положение несчастного и просил для него места по их делам или у кого-нибудь из знакомых их. Они оказались тронутыми, подали надежду.
9 апреля 1853 года
Вчера в заседании правления Общества посещения бедных присутствовал великий князь Константин Николаевич. Он приехал в девять часов и просидел часа полтора, а уезжая, выразил сожаление, что не может остаться дольше, ибо очень занят. Он был весел и приветлив. Закурил сигару и предложил другим последовать его примеру. Однако никто этим не воспользовался. Оно, пожалуй, и хорошо: зала заседания невелика, и если б все закурили, можно было бы задохнуться от дыму.
Секретарь на этот раз начал читать журнал стоя. Великий князь осведомился: «Разве это всегда так делается?» и, получив отрицательный ответ, приказал секретарю сесть. Он внимательно следил за совещаниями, которые шли обычным порядком. По временам делал вопросы и свои замечания, умно и кстати. К лично знакомым ему членам, как то: князю Одоевскому, Хрущеву, Лонгинову, обращался особенно часто и любезно. Услышав имя одного бедного: Гладкий, великий князь припомнил казачьего атамана Гладкого и рассказал о нем, что это был один из тех некрасовцев, которые возвратились в Россию во время турецкой кампании и перевозили в лодке через Дунай государя. «Тогда все были удивлены, как государь вверился этим людям», — прибавил великий князь. Потом он осмотрел картину одного из наших стипендиатов в Академии художеств, заметил, что у него большой талант и ласково одобрил молодого художника, который был приглашен в присутствие.
Уезжая, великий князь благодарил Общество за все, что в нем видел и нашел. Вообще посещение его во всех оставило хорошее впечатление.
Министр наш, князь Ширинский-Шихматов, уволен за границу для излечения болезни. Должность его приказано исполнять товарищу министра А. С. Норову. Сомнительно однако, чтобы князь доехал до границы: всего вернее, что он уедет за границу жизни.
10 апреля 1853 года
Три экзамена разом столкнулись у меня на завтрашний день: в университете, в Аудиторском училище и в педагогическом специальном классе Смольного монастыря, где будет присутствовать ее высочество цесаревна. Приятное стечение обстоятельств! Решаюсь быть там, где мое присутствие нужнее, а именно в Аудиторском училище. Между прочим, ездил к попечителю с просьбою отложить на понедельник экзамен в университете. По некотором колебании он согласился. О невозможности мне быть в Смольном монастыре я уже говорил Тимаеву. Оставалось съездить к ректору и декану предупредить их о согласии попечителя. Все утро с этим провозился. Зато кончил его хорошо. Заехал к Карамзину и окончательно устроил дело Барановского. Его определяют на контору по демидовским делам, сначала на сто рублей серебром в месяц, а потом предоставят ему место, которое навсегда может обеспечить его. Барановский ожил. Ну, слава Богу и большое спасибо Карамзину: по крайней мере спасен человек, вполне достойный уважения и участия.
11 апреля 1853 года
Экзамен в Аудиторской школе. Был военный министр и кое-кто из генералов, но не много. Большинство поехало в суд, где нынче объявляют высочайшую конфирмацию по делу о Политковском.
Экзамен шел прекрасно. Я, между прочим, долго говорил с адмиралом Рикордом. Это один из замечательных людей нашего времени. Ему семьдесят четыре года, но он свеж, бодр, весел, полон участия ко всему хорошему и благородному, а доброта его готова войти в пословицу. Я познакомился с ним лет пятнадцать тому назад следующим образом. На университетском акте ко мне подходит морской генерал и говорит:
— Я уже знаком с вами, но мне приятно ближе познакомиться. А знаете ли вы, где я сперва познакомился с вами? В Греции.
— Как в Греции?
— Да! Я стоял с эскадрою близ Пирея и там прочел вашу прекрасную статью о девице Кульман: с той поры я дал себе слово по возвращении в Россию лично узнать автора ее, и вот теперь рад, что вижу вас.
Рикорд — друг всех ученых и литераторов. Он был в очень близких отношениях с Н. А. Полевым; по смерти последнего взял под свое покровительство семью его и был главным виновником денежного сбора в ее пользу, который, говорят, принес ей тысяч до двадцати пяти. До сих пор семейство Полевого видит в Рикорде отца и друга. Вообще, где только доброе дело, так и Рикорд. И доброта его не ограничивается одними теплыми словами и изъявлениями участия. Нет! Он настойчив и деятелен. Он готов поднять все и всех на ноги для оказания помощи и добиться того, чтобы участие его не было бесплодно. И все это делается у него чрезвычайно просто. Ни тени тщеславия, ни капли усталости или охлаждения! Удивительный, редкий человек!
14 апреля 1853 года
Сегодня я слышал, что обо мне пошло представление военному министру от начальства Аудиторской школы. Меня представляют к чину действительного статского советника. Посмотрим, что из этого выйдет.
15 апреля 1853 года
Был вечером у товарища министра Норова, который ныне управляет министерством. Он говорил о затруднительном своем положении, жаловался на недостаток друзей. Департаментские чиновники не более как канцеляристы. В трогательных выражениях припомнил он нашу старинную дружбу и просил меня помогать ему. Мы условились, что важнейшие дела он будет сообщать мне для предварительного обсуждения и для соображений. Теперь на очереди важное дело: блудовский проект о преобразовании университетов. Этот проект выработан в комитете, особо учрежденном под председательством Блудова. Абрам Сергеевич просил меня сегодня заготовить по этому делу бумагу.
27 апреля 1853 года
Узнал сегодня об исходе представления меня по военному министерству к чину действительного статского советника. Государь на представление отвечал, что «еще рано», а когда военный министр заметил, что я уже девять лет в чине статского советника, его величество повторил: «все-таки рано еще». И впрямь, рано: ну какой я, в самом деле, генерал.
2 мая 1853 года
Умер доктор Богуславский, хороший врач, под угрюмой наружностью скрывавший золотое сердце. Он был еще не стар, здоров и крепок, но вот его сразила холера. Немудрено, что последняя опять начала сильнее косить: холодно так, что хоть опять полезай в шубу.
5 мая 1853 года
Умер министр народного просвещения, князь Платон Александрович Ширинский-Шихматов, в двенадцатом часу ночи. Кончина его была тиха и спокойна. За час до смерти он еще был в полной памяти, говорил, прощался с окружающими, потом сказал, что хочет соснуть, и просил оставить его одного. Он и действительно заснул — вечным сном. Присутствующие не заметили никаких признаков агонии, только услышали легкое хрипение: это был последний вздох.