Вчера в торжественном годичном заседании Академии наук меня избрали членом-корреспондентом ее по отделению русского языка. Я не был в этом заседании.
Теперь занимает меня речь к университетскому акту. Я выбрал тему «Об эстетическом элементе в науке» и пишу ее в промежутки между приступами жестокой головкой боли, которая меня мучает уже две недели. Надо во что бы то ни стало дописать речь в течение праздников: потом будет некогда, а акт у нас 8 февраля.
1854
26 января 1854 года
Все это время я работал, как говорится, не переводя духа, дни и ночи. Управляющий министерством народного просвещения хочет просить аудиенции у государя. Надо было приготовить несколько докладов и, кроме того, написать речь к университетскому акту, которую праздниками я только начал. К счастью, здоровье пока выносит. После приема порошков Шипулинского головные боли мои прекратились. Надолго ли? Между тем я чуть было не уехал в Одессу, Харьков и Киев по поручению министерства. Почти все уже было готово, оставалось министру переговорить с попечителем. Но когда я предупредил последнего, он заупрямился. Министр не захотел вступать с ним в бой, я не настаивал, так дело и кончилось ничем.
8 февраля 1854 года, понедельник
Акт в университете. Я читал речь: «Об эстетическом элементе в науке». Получил много похвал и благодарностей, но иные жаловались, что я тихо читал. Какой-то архиерей, сидевший возле Авраама Сергеевича, заметил, что «речь очень хороша, но в ней мало религиозного». Верно, он ожидал услышать с кафедры университетской отрывок из Четьи-Минеи или Патерика.
14 февраля 1854 года
В четверг была страшная вьюга. Я отправился в университет пешком, потому что так и здоровее, и дешевле, и приятнее — приятнее потому, что из всех зимних прелестей нашей природы я больше всего люблю вьюгу, а летом грозу. На переходе через Неву ветер сбивал меня с ног и заметал тропинку так, что мои калоши наполнились снегом. За это я поплатился простудою. Вот уже третий день, как я сижу дома и пью лекарство. Сегодня мне лучше.
16 февраля 1854 года
В истине есть что-то такое, что ощущается тотчас, как скоро она проникает в сознание. Этого не докажешь никакими фактами, формулами и выводами. Те, которые требуют совершенного объяснения истины, похожи на людей, которые, не довольствуясь тем, что видят свет, хотели бы захватить его рукою и поднести к носу.
Целую жизнь мою я стремился к одному: чтобы быть возвестителем и защитником чистой красоты в жизни и в искусстве. Многие ли меня поняли? Не знаю. Но я знаю мое дело. Много ли сделано в этом роде? Конечно, тысячная доля из того, что я мог бы, и биллионная из того, что можно. Но это не мешает мне продолжать идти так, как я шел доселе, и кончить так. Это было не юношеское одушевление, не поэзия возраста — нет, у меня это была строгая, непреложная задача жизни, знамя, под которым я стоял и стою среди людей и на котором запеклось много крови из моего сердца. Сначала мне хотелось, чтобы меня поняли. Но потом я убедился, что это невозможно и к тому же самолюбиво. Не делиться должно с людьми, а давать им, ничего не требуя взамен.
18 февраля 1854 года
Управляющий министерством в день акта был у государя для личного доклада. Государь принял его милостиво и благосклонно утвердил все наши доклады, в том числе об основании при С.-Петербургском университете факультета восточных языков, с закрытием его в Казанском университете и везде, где они есть по министерству. Другой доклад весьма важен для нашей литературы: испрошено соизволение государя представлять ему каждую треть года ведомость о лучших русских сочинениях и даже переводных, с кратким изложением их содержания и с указанием их достоинств, чтобы государь видел, что в нашем умственном мире не одни гадости творятся, как ему постоянно доносит пресловутый комитет 2 апреля. Государь и это принял благосклонно.
19 февраля 1854 года
Так как воображают, будто я ныне пользуюсь значением и кредитом в министерстве, то те, которые еще недавно ни во что считали оскорблять меня за то, что я им был некогда полезен, а потом, по их мнению, сделался бесполезен, — теперь опять обращаются ко мне с изъявлениями своей преданности, высокого мнения о моих всяческих заслугах и пр. и пр. Вот, например, Галахов из Москвы целый час говорил мне в этом смысле: ему нужно мое содействие у министра, чтобы изданная им книга была признана единственною в своем роде для учебных заведений. И это уже не первый случай.
6 марта 1854 года
Докторский диспут Булича; я был оппонентом.
12 марта 1854 года
Вчера до двух часов ночи проработал с управляющим министерством. Кажется, удалось победить одно зло. Я давно уже направлял батарею против гнусного Давыдовского комитета. Авраам Сергеевич вполне вошел в мою идею. С целью уничтожить это нехорошее дело покойного министра решено сделать государю доклад о восстановлении главного правления училищ, в котором должен потонуть и оный комитет. Вчера я приготовил доклад. Директор министерской канцелярии тоже изготовил проект, но в противном духе, а именно клонящийся к продолжению комитета. Таким образом мы столкнулись, однако мне удалось одолеть.
Удивительные люди эти директора канцелярий! Никто уж и не ждет от них ни ума, ни сообразительности, ни государственной сметливости, — но они не умеют даже толково составить бумагу. Вот хоть бы директор министерской канцелярии, действительный статский советник Берте. Все сколько-нибудь серьезные дела, проходящие через его руки, целиком переделываются или мною, или самим министром. А между тем какое чванство, высокомерие! Какое презрение к науке и ее представителям! Другой, П. И. Гаевский, бывший цензор, тайный советник, смотрящий в товарищи министра, то, что называется почтенный человек, то есть когда говорит — не кричит, не машет руками, не смеется громко, не пьет, не волочится, не ворует и — не имеет собственного мнения. Но этот по крайней мере отлично знает канцелярские формы. Он очень резонабелен, ходит ощупью даже при свете дня по широкому тротуару, все чего-то боится, во всем сомневается, ничего не видит дальше своего директорского носа, который очень короток. Но надо ему отдать справедливость, он не надувается, добронравно стряпает свои бумаги на канцелярской кухне, где из них приготовляет департаментский винегрет отношений за номерами.
13 марта 1854 года
Государь утвердил нашу мысль о слиянии Давыдовского комитета с главным правлением училищ. Вчера доклад послан, а сегодня вернулся с резолюцией: «Согласен».
21 марта 1854 года
Все эти дни работал над отчетом за прошлый год по министерству, который на этой неделе представится государю. Тут вся суть в заключении. Это экстракт всего: выводы и виды правительства, приведенные в исполнение или еще ожидающие очереди. Вчера я читал первые листы Аврааму Сергеевичу: он поблагодарил меня жарким объятием. Остается кончить немного. Если не успею сегодня, завтра придется пожертвовать каким-нибудь другим делом.
11 апреля 1854 года
Праздник Пасхи. Авраам Сергеевич утвержден министром народного просвещения. Заутреню я слушал в министерской церкви. Нынче праздник и для меня не без приятных сюрпризов. Наконец признали, что не рано произвести меня в действительные статские советники. Но самое приятное это то, что Авраам Сергеевич выхлопотал мне пособие в 1000 руб. серебром. Это меня буквально спасает в настоящую минуту, ибо по случаю двух серьезных болезней в семье я находился в полной невозможности свести концы с концами.
14 апреля 1854 года
Сегодня министр принимал поздравления в департаментской зале. Мое появление там произвело неожиданный эффект. Когда я вошел, множество лиц устремилось в мою сторону, так что я невольно обернулся посмотреть, какая важная особа идет за мной следом. Особа оказалась — я сам. Меня засыпали поздравлениями и любезностями, улыбками и рукопожатиями. Я, очевидно, возвысился — только не в собственных глазах. Завтра — новый поворот колеса, и я опять смят, затерт. Но — всякому дню довлеет злоба его, и потому отложим попечения до завтра, а сегодня — смело, во всеоружии вперед. Влияние, какое мне в данный момент приписывают на дела министерства, налагает на меня новый долг и, как бы оно мимолетно ни было, из него надо извлечь всю возможную пользу для нашего просвещения и для подвизающихся на благо ему.
17 апреля 1854 года
Государь остался очень доволен нашим отчетом. Он говорил это наследнику и приказал ему прочесть его. Наследник читал «с удовольствием», как сам о том сообщил Аврааму Сергеевичу.
И. И. Давыдов, сей великий ловец благ, получил владимирскую звезду и, кажется, совсем помутился от радости. Для поощрения начальства к доставлению ему вящих и вящих наград он придумал следующее. С большим шумом слов он на днях подал министру бумагу с сообщением, что Педагогический институт весь решается стать под ружье и просит, чтобы его теперь же, немедленно начали учить военным эволюциям. Министр изумился и не знал, что делать с таким радикальным усердием. А Иван Иванович хлопочет об одном: чтобы это дошло до государя. Между тем в этом есть и своя неловкая сторона, которую И. И. упустил из виду. Предложение такой крайней меры как бы намекает на недостаточность наших военных сил и на критическое положение их. В заключение Авраам Сергеевич распорядился прекрасно. Он дал этому характер милого, но ребяческого усердия юношей и в таком тоне передал дело великой княгине Елене Павловне и наследнику. Его высочество заметил: «Да, ведь нам нужны также и образованные педагоги». Он выразил удовольствие, что Авраам Сергеевич не дал этому официального хода. Так Иван Иванович остался, как говорится, с носом.
9 мая 1854 года
Я вполне сознаю шаткость моего положения при министре, а следовательно, и нашего с ним дела. Боюсь, чтоб большинство наших надежд не рассеялось дымом. Характер его мне известен. Он благомыслящ, просвещен, гуманен, но слаб. Горе ему и общеполезному делу, если он попадет в недобросовестные руки искателей и ловцов личных благ. А на него исподтишка уже готовится облава! Много будет тогда сделано ошибок. Вот почему я старался и по сих пор стараюсь оградить его от вредных влияний, так сказать своей грудью прикрыть его от них. Трудная и неблагодарная роль. Надо быть постоянно настороже.