Авраам Сергеевич еще просил рекомендовать ему кого-нибудь в попечители. Людей способных теперь трудно найти, ибо до сих пор их не хотели. Я предложил Н. П. Ребиндера, если тот согласится. Министр ухватился с жаром за него и уполномочил меня открыть с ним переговоры.
27 октября 1855 года
Заехал поутру к Ребиндеру. Если его не станут настоятельно посылать в Кяхту, он примет попечительство в Харькове или Киеве.
Был у князя Вяземского. Экзаменовал в университете девиц. Присутствовал в заседании Академии, был у графа Блудова, где состоялось сегодня собрание комитета по рассмотру сочинений Жуковского. Собрались: Корф, Плетнев, Тютчев. Граф Блудов очень любезен. Толковали, как приняться за рассмотрение сочинений Жуковского. Положено разделить их на части, которые каждый член по прочтении доставит другому.
Говорил с графом о цензуре и, разумеется, не щадил ее
— У нынешних цензоров, — сказал я, — врожденная неприязнь ко всем книгам, кроме одной, которую они чтут высоко.
— Какая же это книга? — спросил граф.
— Книга приходо-расходная, — отвечал я, — где они расписываются в получении жалованья.
16 ноября 1855 года
Около двух недель уже я пригвожден к моему письменному столу. Авраам Сергеевич поручил мне составить отчет государю о своем осмотре университетов Московского, Казанского и Дерптского, гимназий и т. д. Ему написал было отчет Кисловский, но министр нашел его никуда не годным и даже мне не показал.
Беда! Я захлебываюсь, тону в делах. Крепко тяжело приходится, а тут еще и головная боль по временам. Да и как не болеть голове, когда случается в сутки спать не больше трех часов.
17 ноября 1855 года
Ну, слава Богу! Кончена египетская работа. Сегодня прочли с министром последние листы отчета.
19 ноября 1855 года
Вечер у графини Ростопчиной. Она читала свою новую драму. Довольно-таки скучна. Тут было несколько княгинь, графинь, князь Вяземский, Тютчев, Плетнев, князь Одоевский. Я возвратился домой в два часа ночи.
Графиня очень аристократничала, нападала на низшие сословия, восхваляла высшее дворянство. Тютчев ей очень умно возражал. Мне, плебею, ничего не оставалось, как молчать, — и я молчал. Да и что стал бы я говорить болтунье, которая только самое себя слушает?
Нет высшего счастья, как споспешествовать счастью других.
24 ноября 1855 года
Вчера министр имел личный доклад у государя. Его величество превосходно принял писанный мною отчет обозрений министра. Государь вообще был благосклонен и на все представления министра отвечал согласием.
Вечером от Авраама Сергеевича я поехал к Тургеневу. Там застал много литераторов: Майкова, Дружинина, Писемского, Гончарова, приехавшего из Севастополя Толстого и т. д.
Кстати о Майкове. На днях он читал у меня свое новое стихотворение «Сны». Оно написано уже в другом духе, чем последние его пьесы. Я советую Майкову не вдаваться ни в какие суетные учения или партии, а быть просто художником, к чему у него истинное призвание. У него большой талант, тем больше должен он бережно с ним обращаться.
Здешние литераторы написали поздравительный адрес Щепкину, юбилей которого празднуется в Москве в субботу на этой неделе. Я также подписал адрес. Щепкин почтенный, достойный человек. В нем — ум, талант, честность, и при этом он сам себя создал. Он стоит почести, которую ему хотят оказать.
Мне удалось, наконец, провести Гончарова в цензора. К первому января сменяют трех цензоров, наиболее нелепых. Гончаров заменит одного из них, конечно с тем, чтобы не быть похожим на него. Он умен, с большим тактом, будет честным и хорошим цензором. А с другой стороны, это и его спасет от канцеляризма, в котором он погибает.
30 ноября 1855 года
Граф Блудов назначен президентом Академии наук. Сегодня все члены Академии были представлены ему министром.
Мне кажется, это хорошее назначение. Министр при последнем своем докладе государю представил Блудова. Ему хотелось Меншикова — я отсоветовал. К Блудову и государь расположен. А главное — он человек просвещенный, любящий науку и литературу. Правда, он сделал одно нехорошее дело: отнял было у нас пенсионы. Но как это случилось, мне непонятно теперь, когда я его ближе узнал. Подобная мера вовсе не в его духе.
3 декабря 1855 года
Граф Блудов в первый раз председательствовал в общем собрании Академии. Он как будто уже лет десять председательствует — так хорошо знает он дела академические и так верно о них судит. Ни одного вопроса, ни одной бумаги не оставил он без внимания и без своих весьма дельных замечаний или объяснений с теми, кого они касались.
Говорит он много, но содержательно. В нем еще много жизни, а ему уже семьдесят четыре года. Мы кончили заседание в 3 часа, начав его в 12.
Ходит в рукописи по рукам замечательный приказ великого князя Константина Николаевича, отданный им по своему ведомству. Приказ говорит о том, чтобы начальство в отчетах своих не лгало, уверяя, что все находится в чудесном виде, как это обыкновенно делается. В приказе есть ссылка на какую-то записку, в которой весьма резко говорится о разных форменных и официальных лжах. Это производит большой шум в городе. Министрам и всем, подающим отчеты, приказ очень не нравится. В сущности же это прекрасное дело. Многим вообще не нравится, что начинают подумывать о гласности и об общественном мнении.
7 декабря 1855 года
Вечер у князя Вяземского. Погодин читал свою старую драму «Петр Великий». Есть места недурные, прочее зело скучновато. Граф Соллогуб следующими словами выразил свое неудовольствие: «Таковое чтение — уж мое почтение!» Да и никто не остался доволен. Не знаю, приятно ли было князю Вяземскому и князю Львову слушать, как их деды или прадеды отличались в скверном заговоре против Петра в пользу царевича Алексея. Они выставлены в таком виде, что их, право, не лестно считать своими предками.
10 декабря 1855 года
Мое двусмысленное положение при министре, наконец, заставило меня прибегнуть к решительной мере. Авраам Сергеевич называет меня «своим другом», поручает мне важные дела. Я работаю с ним, могу сказать, вполне бескорыстно, потому что не получаю даже никакого жалованья за то. И что же: никогда не могу быть уверен в единственной награде, которая, в сущности, мне нужна, — в пользе и прочности моего труда. Ибо у «друга моего» есть другие друзья в его канцелярии, которых он часто слушается охотнее, чем меня, и по наущению которых то и дело разделывает то, что перед тем мы с ним, казалось, так согласно воздвигали. Между тем силы мои истощаются в непосильной работе, так как я должен же все-таки заботиться и о насущном хлебе для себя и для своей семьи. Написал Аврааму Сергеевичу письмо, в котором излагаю ему настоящее положение вещей — впрочем, отлично ему известное — и говорю, не найдет ли он возможным для ограждения нашего общего дела как-нибудь оформить мое положение в министерстве так, чтобы я мог посвящать ему больше времени и уже на равных правах отбиваться от канцелярских козней.
Вечером в тот же день получил очень любезную записку от Авраама Сергеевича. Он сетует на то, что я имею к нему так мало доверия, тогда как он в эту самую минуту занят не только обеспечением за собой моих трудов, но еще как друг хлопочет и об улучшении моей судьбы. В воскресенье я с ним виделся. Самые дружеские объяснения и уверения.
30 декабря 1855 года
Пышные обещания Авраама Сергеевича разрешились. Мне выдано «пособие» в 1200 рублей. Авраам Сергеевич точно хотел, прости Господи, заткнуть мне глотку.
Получив от Гаевского официальное извещение о назначении мне по высочайшему повелению вышеупомянутых денег, я должен был ехать к министру. Он принял меня с огорченным видом и выразил сожаление, что ему не удалось сделать для меня всего, что он желал. Он, как говорит, делал обо мне доклад государю как о «человеке, который ему необходим и которого должно иметь в виду для особенно важных дел, ибо в нем способности соединены с благородным характером», и представил меня к денежной и к почетной награде.
Государь выслушал его благосклонно и отвечал, что согласен дать мне денег, но почетную награду (владимирский крест) не может дать, потому что в комитете министров и то страшно вопиют на массу наград по министерству народного просвещения. В заключение государь заметил министру, отчего он не внес меня в число двух лиц, о которых министры имеют право ежегодно представлять государю вне установленного порядка?
На это Авраам Сергеевич ничего не мог ответить, а мне признался, что оплошал. Новые обещания и сетования на недоверие к нему.