3 февраля 1862 года, суббота
Вечер в типографии.
5 февраля 1862 года, понедельник
Неприятное, о какое неприятное дело! Министр внутренних дел издал циркуляр губернаторам, чтобы те посредством полиции заставляли подписываться на «Северную почту», так как эта газета правительственная и должна противодействовать русской прессе! Так сказано в циркуляре. Это меня глубоко огорчило. Надо принять против этого меры.
6 февраля 1862 года, вторник
Я прочитал сегодня двум моим главным сотрудникам, Ржевскому и Арсеньеву, проект моего письма к министру с изложением нашего протеста против принудительной подписки на газету и особенно против того, как в его циркулярах мотивирована эта нелепая мера. Они без малейшего колебания согласились подписать мое письмо. Завтра оно будет отправлено по назначению.
7 февраля 1862 года, среда
Отправил письмо к Валуеву за подписями: моею, Ржевского и Арсеньева. Письмо, мне кажется, написано убедительно и сильно. По крайней мере я не стеснялся.
Письмо было отправлено около четырех часов, а ответ я получил в шесть. Ответ показывает, что министр почувствовал неприличие своего поступка, но как поправить его трудно, то он кое-как изворачивается. Впрочем, он обещается дать циркуляру пояснение, благоприятное для наших идей.
8 февраля 1862 года, четверг
Мои товарищи очень благодарили меня за оборот, какой я дал делу о министерских циркулярах.
11 февраля 1862 года, воскресенье
Вечером у министра Валуева. Говорено было о нашем протесте. Валуев выражался очень любезно и еще раз подтвердил свои обещания.
13 февраля 1862 года, вторник
Нельзя сказать, чтобы я принадлежал к смертным, слишком облагодетельствованным судьбою. Тяжкий беспрерывный труд, болезнь, враги, из которых каждый ежеминутно готов бросить в тебя грязью, необеспеченная будущность — право, все это вместе взятое и еще в прибавку кое-что другое составляет ношу жизни довольно порядочной тяжести. Да как быть? Надо нести. Да и почему бы жизни быть лучше здесь, когда она скверна, очень скверна в тысяче других мест?
Все эти последние дни я ношу внутри себя какую-то пустоту и глубокое презрение ко всему окружающему. Чувство это, впрочем, становится почти хроническим, как и мои болезненные припадки. Кстати о последних. Вальц, в сущности так же мало знающий, как и все его собраты, все хочет уверить меня, что это так, нервное состояние, даже не болезнь, а слегка неприятное препровождение времени.
14 февраля 1862 года, среда
Боже мой, что это за люди! Как шакалы, так около тебя и шныряют, чтобы поживиться, оторвать от тебя кусочек или твоего спокойствия, или твоей репутации. Кажется, на что бы им это нужно было?
15 февраля 1862 года, четверг
Даже некогда хорошенько побеседовать с самим собою в этом дневнике.
16 февраля 1862 года, пятница
В Твери, говорят, произошло какое-то волнение среди дворянства. Туда послали для исследования и для водворения порядка Н. Н. Анненкова, несколько жандармских офицеров, обер-прокурора сената. Тверь — город либеральный. Он со времени крестьянского дела не раз уже выражал требования, довольно смелые.
18 февраля 1862 года, воскресенье
Холоду 13R. Походил, погулял перед обедом по вьюге. Встретил Панаева, который очень похудел. Жалуется на своих сотоварищей-литераторов и журналистов, на тех передовых людей, которые так много вредят делу настоящей свободы. Вот теперь начинает убеждаться в этом Панаев. Между прочим, новый министр, Головнин, требовал от них мнения по цензурным делам, а они так этим вознеслись, что начали разглашать, что и цензура и сам министр теперь у них в руках.
19 февраля 1862 года, понедельник
Сию минуту, около четырех часов, узнал я, что И. И. Панаев умер. Вчера в это самое время я встретил его на Невском проспекте и гулял с ним более получаса. Он показался мне похудевшим, и я заметил ему это. «Да я чуть было не умер недавно, — сказал он мне, — в груди у меня что-то такое сделалось, что чуть было не задушило меня. И это продолжалось часа три». Затем он говорил со мною о тверском происшествии, о литературе и литераторах, которых он укорял за их безалаберность и крайний образ мыслей. Я подивился такой скромности и умеренности суждений. И вот бедного Панаева уже нет на свете.
Сегодня также получил приглашение на похороны Алимпиева, одного из моих самых давнишних приятелей и доброжелателей. Грустно.
Был у доктора Экка, с которым советовался о моем здоровье…
20 февраля 1862 года, вторник
Кончил статью о прогрессе для «Северной почты». Она очень меня занимала. Вся она написалась легко, но конец сильно затруднил меня, там, где приходилось говорить о наших крайних прогрессистах, и выходило очень резко. А я враг всяких резкостей и личностей в печати. Я решился это оставить и заключил статью только легким о них упоминанием.
Прислал министр для напечатания в газете объяснения о тверском деле. Дело нехорошее. Тринадцать человек дворян вздумали выразить протест против «Положения о крестьянах 19-го февраля». Их привезли, посадили в крепость и предали суду сената.
21 февраля 1862 года, среда
Переговоры с товарищем министра Тройницким. Тут какая-то интрига. Кому-то хочется опрокинуть Ротчева, который составляет нам и переводит телеграфические депеши, и посадить на его место другого. Между тем я не имею никакой причины быть недовольным Ротчевым. Кроме того, я решился сильно воспротивиться этим набегам на редакцию и сегодня вечером серьезно объяснил товарищу министра, что я и мои товарищи очень недовольны таким вмешательством в наше дело; что газета начинает приобретать авторитет; что мы и без того заняты очень много, чтобы еще хлопотать о пустяках, которыми нам надоедают, и проч. С товарищем министра мне вскоре удалось договориться так, что когда явился Арсеньев, которого депеши преимущественно и касаются, никаких компликаций уже не могло последовать. Все уладилось, и все остались довольны.
22 февраля 1862 года, четверг
На похоронах у Панаева. Его отпевали в церкви Спаса Преображения. Я, однако, не достоял обедни. Народу было много, и в церкви духота. Тут, между прочим, я встретил государственного секретаря Буткова.
Заседание вечером в Главном управлении цензуры. Давно уже его не было. Тут, между прочим, очень смешным образом выказал себя Кисловский, мой старый недруг, который вообразил себе, что он может и здесь подставлять мне ногу. Под его наблюдением находится «Северная почта». Кисловский не понял, что это только соблюдение формы и что газета, издаваемая министерством внутренних дел, в сущности не подлежит его контролю. Объявив, что подведомственные ему журналы и газеты неукоризненны, он прибавил, что вот только разве «Северная почта» подлежит его замечаниям — и за что же? За статьи об архиепископе Фелинском. Он не мог догадаться, что такие статьи иначе не печатаются, как по распоряжению высшего правительства. Я выслушал это спокойно и, не обращаясь к Кисловскому, объяснил только с улыбкою министру Головкину, какого рода эти статьи. Министр тоже улыбнулся и, сказав, что до газеты «Северная почта» касаться нечего: это газета официальная, тотчас встал с места, и заседание кончилось. Кисловский остался ни при чем.
Новый член Тихомандритский. Ну, этот…
24 февраля 1862 года, суббота
Надобно достигнуть того состояния духа, в котором бы все неизбежные превратности жизни принимались без ропота и уныния, но и с некоторым внутренним довольством. Ведь ежели человек — существо, способное к усовершенствованию, то почему не достигнуть ему этой степени нравственного совершенства? Бывают высшие умы, почему же не быть характерам высшим?
28 февраля 1862 года, среда
Стычка с Ржевским. Он безжалостно засыпает редакцию своими статьями, которые далеко не все хороши, да к тому же еще и не подписывает под ними своего имени. Мало того, он вздумал самовольно распоряжаться в типографии, приказывая метранпажу набирать и печатать свои статьи, не заботясь, достанет ли для них места, не пострадают ли от того другие отделы и в состоянии ли типография делать это с такою быстротою, как ему хочется. Об этом доложено было мне, и я сделал распоряжение, чтобы без моего ведома и согласия никакая статья не набиралась.
Во вчерашнем номере Ржевский напечатал в фельетоне статью: «Обозрение русских журналов за январь месяц». Статья наполнена ругательствами на Чернышевского, шутками дубового свойства и вообще плоха. Сильно не по душе мне все эти ругательства и плоскости!.. Сегодня Ржевский принес продолжение, с тем чтобы оно было набрано и напечатано в завтрашнем номере. Было уже три часа. Метранпаж пришел в отчаяние и явился со мною объясняться. Ржевский разгневался, не допуская, чтобы его статья, даже не подписанная, могла подвинуться, уступить место другой, каковы бы ни были соображения общей или главной редакции. Он ушел в крайнем раздражении.
Мораль этого факта: у нас невозможно соединение людей для какого-нибудь общего дела, потому что каждый из участников считает для себя законом не интересы дела, а свои собственные выгоды, свое я, свое самолюбие. Впрочем, о Ржевском меня предупреждал Валуев. «Имейте в виду с этим человеком, — сказал он мне, — что он охотник запускать лапу в чужие дела».
1 марта 1862 года, четверг
Многое приходится сносить тому, кто хочет быть вполне честным человеком.
Стоит только немного изучить и узнать людей, чтобы почувствовать глубокое презрение к тому, что в большинстве случаев отнимает у вас или дает вам их сердце.
2 марта 1862 года, пятница
Вечером приходил ко мне Арсеньев. Он очень испуган: ему кто-то сказал, что против меня и него существует заговор. Хотят свергнуть меня с редакторства, а на мое место посадить Артемьева. Арсеньева тоже хотят удалить. За себя мне нечего бояться. Я со времени известного циркуляра (об обязательной подписке на газету) только одною ногою стою в редакции. Мой выход из нее только вопрос времени. Впрочем, слухи, переданные мне Арсеньевым, на этот раз кажутся мне просто грубою шуткою, которою хотели напугать его, зная его легковерие и тревожный нрав. Я ему это так и растолковал и успокоил его.