лей обращались к ним с вопросами о некоторых предметах, но служители были глухи и немы.
Отчего не пускают в жилые комнаты Наполеона? Говорят, что там что-то переделывают. Но я подозреваю другую причину; может быть, Наполеон не хочет, чтобы всякому было известно, где его можно найти.
Потом осматривали Клюни. Всего интереснее само здание Клюни по своей древности, которая восходит до времен римлян. Много барельефов, статуй, разных обломков XI и XII веков.
Нам, русским, интересны еще: образ Божьей матери, взятый при разрушении Бомарзунда, — складной, старинной суздальской живописи, в медной оправе; потом в саду, как трофей, чугунный крест из Севастополя, попорченный, видно, ядрами и снятый с церкви.
Пасмурно, но тихо и тепло, как в июне или июле. А у нас в Петербурге, кому-то писали оттуда, десятого выпал снег.
15 сентября 1862 года, суббота
В одиннадцать часов в Сен-Клу. День очаровательный, только жарко. В Сен-Клу мы походили в парке, дошли по аллее до башни и оттуда любовались Парижем, который тут почти так же виден, как с Бельвю или с Медонской террасы. Затем мы отправились в Севр в сопровождении какого-то рабочего, шедшего с бочонком за пивом по одной с нами дороге. В Севре осмотрели знаменитую фабрику фарфоровую и видели почти все ее сокровища, кроме тех. которые увезены на лондонскую выставку, — следовательно, главных-то и не видели. Но и виденного довольно, чтобы составить себе понятие о совершенстве, до которого доведена здесь отделка материала и живопись. Но и дороги же все эти вещи. Одна тарелка столовая — 350 франков. Есть вазы по 30, 20 и 18 тысяч франков.
Из Севра в Бельвю, где мы посидели на скамейке и посмотрели на Париж, оттуда представляющийся океаном зданий, берегов которого не видно и среди которого с левой стороны зеленеет только один остров — Булонский лес.
Вот, наконец, и Медонская терраса, которая мне нравится больше всех других пунктов, откуда можно наслаждаться великолепным зрелищем города, не знающего, по-видимому, границ своему объему, своей производительной мелкой и крупной деятельности, кипучести своих страстей, города, поставившего себя так высоко в истории и спустившегося в настоящее время так низко к подножию Наполеонова трона, — словом, города, который и; видеть и узнать необходимо для полноты знания человека, то есть того, как он может возвыситься и пасть, каких мерзостей и ужасов он может наделать и до какой нравственной оцепенелости может дойти.
17 сентября 1862 года, понедельник
Ботанический сад. Здесь особенно нас заняли: самый сад, который мы весь обходили, прогулка в лабиринте, с восхождением на башню, откуда видна значительная часть Парижа. Далее, дромадеры, тигр огромного роста и свирепейшего вида, которому, кажется, не нравилось, что он был предметом общего любопытства, тогда как он не имел возможности употребить в дело над любопытными своих зубов и когтей; лев, который в это время покоился сном невинности; слон, весьма грациозно обращавший свой хобот к зрителям за подачками хлеба; морда гиппопотама, высунувшаяся из воды, — сам же он весь был в нее погружен, а другой из сарая показывал свой огромный зад, и пр. Обезьян мы пропустили, спеша к теплицам. Здесь особенно привлекла наше внимание Victoria regia, только своими листьями, потому что в нынешнем году она не цвела; огромные пальмы. Впрочем, у нас в Ботаническом саду не меньше замечательных экзотических растений. В теплице один из рабочих обратился к нам с русскою речью. Оказалось, что он воспитанник одесского училища садоводства, из евреев, и здесь учится.
Из сада в фиакре поехали в Sainte-Chapelle в Palais de Justice. Эти замечательное здание готической архитектуры, построенное Людовиком Святым. Внутренность вся из разноцветных стекол; линии легки и грациозны. Нам показывали на правой стороне в стене окошечко: там, никем не виденный и сам ничем земным не развлекаемый, молился и слушал обедню святой король. Из Sainte-Chapelle мы отправились пешком и осмотрели дорогой одно из полезнейших и прекраснейших зданий Парижа — рынок. Говорю «прекраснейших» не напрасно. Оно легко, величественно. Древние непременно сделали бы из него храм и посвятили его Помоне, потому что большая часть лавок, по крайней мере нам так показалось, была наполнена овощами и плодами. Мы также принесли нашу жертву в этом храме, оставив в нем около двух франков и взамен их получив от царствующего там божества три великолепнейшие груши — дюшесы, и полтора фунта фонтенеблосского винограду. Затем по улице Монмартр мы вышли на бульвар того же имени и сильно усталые возвратились домой уже в три часа.
18 сентября 1862 года, вторник
Версаль, в половине первого. Два часа без отдыха ходили по комнатам и осмотрели весь дворец. Всего интереснее та часть его, где жил Людовик XIV: спальня с кроватью в том виде, как при нем; две комнаты по бокам, сообщающиеся с Геркулесовою залою, комнаты наверху с портретами знаменитостей века Людовиков XIV и XV — королей, министров, принцев, принцесс, писателей, красавиц и других чем-либо замечательных женщин. Тут нашел я и нашу Екатерину II и Софью Алексеевну. Не знаю, почему последняя представлена красавицей. Есть также портрет Петра III и картина смотра войск в Париже с изображением Петра Великого. Большинство зал в первом и во втором этажах (кроме тех, где жил Людовик XIV) составляют род картинной галереи с изображением подвигов французских войск. Всего больше картин приходится, разумеется, на долю Наполеона I. Из царствования нынешнего Наполеона здесь есть и Альмская битва, и сражение при Аккермане, и осада и взятие Севастополя, и Сольферино, и Мадженто. Очень интересны еще залы с изображениями крестовых походов с взятием Иерусалима и с портретами рыцарей того времени!
Впрочем, осматривать Версаль не два часа надо, а разве две недели. К тому же в залах было ужасно душно, и я с радостью вышел в сад. Обойдя цветник, мы спустились вправо с террасы и приютились на скамейке перед бассейном, достали маленький взятый из Парижа паштет да пару дюшес и позавтракали. Потом опять поднялись на террасу и оттуда любовались садом. Внизу играла военная музыка и пестрели толпы народа. Между тем с запада надвигались живописные и грозные тучи. Все это вместе было действительно полно поэзии. Солнце скрылось. Мрачная тень повисла над парком и дворцом и заслонила собою еще так недавно лучезарную даль. Не так же ли точно померкли перед кровавым образом революции и слава и блеск царившего здесь двора?.. Однако пора подумать о возвращении: тучи медленно, но верно надвигались на нас. Да вот уже и упало несколько тяжелых капель дождя, сверкнула молния. Все бросились из сада. К счастью, мы у самого дворца нашли фиакр и сухие добрались до железной дороги.
19 сентября 1862 года, среда
Вот уже, кажется, и здесь водворяется осень. Целую ночь лил дождь и теперь утром продолжает свое дело, превращая улицы Парижа в мутные потоки жидкой грязи.
Позднее посетили фабрику гобеленов. Мы осмотрели и готовые уже ковры и обои и видели приготовление их в мастерских. Удивительные произведения прихотливого искусства! Ткань имеет всю правильность и экспрессию, всю свежесть колорита и тончайшие видоизменения теней, как в картинах лучших мастеров. Вот, например, семейство Дария у ног Александра или «Преображение» Рафаэля и его Мадонна. Это воплощение идеалов в шерстяные нитки посредством механического перебрасывания коклюшек на туго натянутой основе. Мы видели самое производство работ. Я полагал, что это дело женских рук, а между тем тут работают все мужчины.
Отсюда мы отправились в Пантеон и ехали туда по той части Парижа, которую можно назвать изнанкою его, то есть по крайне непривлекательным, грязным и вонючим улицам. Тут обитают рабочие и вообще недостаточный люд. Это, кажется, все пещеры, где зарождаются и откуда вырываются революционные бури. Но вот императорский лицей, а возле него Пантеон. Чудное, величественное здание, на фронтоне которого еще красуются слова: «Великим мужам благодарное отечество», хотя теперь оно посвящено не великим мужам, а высшему существу.
20 сентября 1862 года, четверг
Может ли существовать хорошее, благоустроенное, истинно человеческое общество без верований?
22 сентября 1862 года, суббота
Приготовления к отъезду. Нетерпение скорее увидеть своих все растет. Да и цели нет больше оставаться в Париже. К тому же и погода, кажется, окончательно повернула на осень, а бульвары совсем обезобразились: на них роют какие-то канавы, для газа что ли, а в иных местах поливают каким-то гнусным смрадным составом. Особенно пострадал от всего этого ближайший к нам Итальянский бульвар.
27 сентября 1862 года, четверг
(В Берлине.) Прочитал брошюру Кошелева «Конституция, самодержавие и земская дума», которую купил в здешнем магазине. В брошюре много справедливого. Мысль о земской думе мне кажется и верною и практически применимою, если государь захочет и ему не помешают. Но тут есть одна щекотливая вещь: не нарушится ли с думою принцип самодержавия? Кошелев не дает ей законодательного характера, а только совещательный. Но захочет ли он остановиться на этом? Для совещательной думы у нас есть и исторические элементы. Она была бы у нас вполне народным учреждением.
Прочитал также последний номер «Колокола». Герцен называет Мадзини и Гарибальди «святыми Дон-Кихотами». Бакунин лжет о Польше. Напечатано приглашение о пособии Михайлову, с уверением, что оно непременно дойдет до него.
30 сентября 1862 года, воскресенье
Ровно в одиннадцать часов ночи прибыли мы в Петербург, где были встречены всеми остальными членами моей семьи. Через полчаса я был дома — и с удовольствием.
Без меня случилась беда: нас жестоко обокрали. Исчезло все платье, а у меня из кабинета все сколько-нибудь ценное. И это случилось среди белого дня. Тринадцать замков взломано. Полиция действовала гнусно. Где тонко, там и рвется.
1