10 сентября 1876 года, пятница
Петербург. После продолжительной и тяжкой болезни я, по совету врачей, 30 марта отправился за границу, чтобы там, на свободе, чистым южным и здоровым воздухом поправить свое здоровье. Всего провел я за границей пять месяцев и возвратился в Петербург 8 сентября в среду, по Варшавской железной дороге.
Что же мое здоровье? Оно не восстановилось вполне, но заметно улучшилось. Меня пугают влиянием здешнего климата — да ведь всю жизнь ладить надобно с ним.
Дорогой я вел краткие заметки. Но теперь возобновляю мой обычный дневник. Итак:
11 сентября 1876 года, суббота
Англия, до такой степени завистлива и корыстолюбива, что она готова была бы, если бы могла, весь земной шар превратить в рынок, где никто не мог бы ничего продавать, кроме нее, и где бы даже не существовало другого рода людей, кроме торгашей и покупщиков.
12 сентября 1876 года, воскресенье
Поездка моя за границу не привела меня к полному восстановлению моего здоровья, она только несколько содействовала его улучшению. Впрочем, в последнее время я меньше чувствовал слабости и меньше усталости, а дыхание мое было совершенно свободно. Но вот дня два, как начался у меня кашель, а сегодня с утра часов до трех я претерпевал большую слабость.
В конце концов мне, кажется, предстоит борьба физическая, похожая на ту, какую вынес я до поездки за границу. Что же тут делать? Будем бороться. Надобно опять взывать к мужеству и бодрости духа. Хуже всего, что я, по всей вероятности, не в состоянии буду продолжать моей службы в Римско-католической академии.
Нельзя не признать в человеке некоторой естественной наклонности к добру, к уважению нравственных начал. Это доказывается, между прочим, и на мне. Не имея ни малейшей возможности быть полезным людям в том, что они считают своею пользою и благом, будучи совершенно безвластным, да даже безгласным в обществе, живя, так сказать, единственно по милости наших служебных и административных предрассудков, я тем не менее встречаю много сочувствия к себе и расположения от людей, которые решительно ничем от меня пользоваться не могут, и встречаю это единственно потому, что я честный человек и всегда был готов и словом и делом споспешествовать нравственному возвышению человека, хотя в том чрезвычайно мало успевал, отчасти по неспособности моей, а отчасти и по недостатку к тому средств.
16 сентября 1876 года, четверг
Если вы в искусстве даете мне ту же грязь, какую топчем мы в действительности и в жизни, то на что оно мне?
Искусство, говорят, украшает жизнь, смягчает нравы, развивает вкус к наслаждениям благородным, чуждым всего грубого и безобразного, — оно отличает человека цивилизованного от дикаря. Все это правда. Но все это касается более внешнего, чем внутреннего состояния человека, если искусство не хочет иметь никакого дела с идеалом. Идеал служит удостоверением, что человек может быть лучше, чем он есть или бывает. Стремление к идеалу есть путь к нравственному прогрессу.
17 сентября 1876 года, пятница
Слышен запах войны в воздухе. У нас делаются и приготовления к ней. Англия умерила несколько свой энтузиазм к туркам и их зверству. Но она все-таки боится за Константинополь, чтобы он не достался России. Константинополь ей нужен как рынок: хлопок и фунты стерлингов составляют высший идеал ее в политике. Австрия допускает на Балканском полуострове одно status quo с небольшими изменениями в пользу славян. Она притворяется, что верит, будто Турция это сделает без понуждений с чьей бы то ни было стороны, и потому явно покровительствует туркам и враждебно смотрит на Россию. Россия не может отступиться от своих требований, сто раз всячески заявленных Европе, не желая воспользоваться ни пядью земли от разлагающейся Турции. Но ее усилия ни к чему не привели, кроме оскорблений со стороны Англии и Австрии. Итак, честь народа, который теперь находится в сильнейшем возбуждении, требует защиты и оружия. Упрекают наше правительство, что оно и так долго слишком было уступчивым перед наглостью своих недоброжелателей.
Не все веселое бывает умно и не все умное весело.
19 сентября 1876 года, воскресенье
Что же это такое? Или я делаюсь совсем неспособным для жизни?
Какие нравственные основания поступков вы придумаете для людей, которые хлопок и фунты стерлингов считают высочайшею задачею жизни и цивилизации, а прогресс полагают в том, чтобы как можно более сбывать другим, разумеется с барышом, фабричные продукты хлопка? Итак, хлопок и фунты стерлингов — вот в чем вся мораль Англии. И это, впрочем, ничего бы. Но зачем это отвратительное лицемерие, эти митинги в пользу человеколюбия, эти религиозные провозглашения, весь этот вздор глубоко развращенного народа, который хочет казаться цивилизованным и христианским!
22 сентября 1876 года, среда
Какое-то неопределенное, но неудовлетворительное расположение духа. Причина этого, конечно, в плохо восстановляющемся здоровье. Это причина физическая, но влияние ее простирается без сомнения и на область нравственную. Как же тут быть? Надобно стараться в нравственной области вызвать силы, которые могли бы бороться и отстаивать себя от неопределенных физических влечений. Это необходимо, другого исхода нет.
23 сентября 1876 года, четверг
Лучше оставаться в сомнении, в нерешимости относительно некоторых вопросов высшего значения, нежели их игнорировать или отрицать их значение, важность и необходимость для человечества.
25 сентября 1876 года, суббота
Прогулка в экипаже. На кой же черт была эта поездка за границу, когда надобно продолжать те же церемонии с моим глупым здоровьем, как и до отъезда?
27 сентября 1876 года, понедельник
Какое-то серьезное недовольство на меня налегает. Надобно призвать в помощь все свои нравственные силы.
28 сентября 1876 года, вторник
С чем бы ни приходилось вам бороться, но главное условие всякой борьбы есть мужество и твердое намерение не поддаваться тягостным впечатлениям настоящего.
Если бы нужно было особенное доказательство нашей умственной незрелости, недостатка в нас основательного знания и вообще недостатка нашего образования, то его нашли бы в той ребяческой самоуверенности и заносчивости, с какими наши так называемые передовые умы решают самые трудные вопросы человечества.
3 октября 1876 года, воскресенье
Все то же дурное состояние здоровья. Иной день меньше, другой больше слабости в теле, а она-то и составляет главную мою беду.
5 октября 1876 года, вторник
В наше время доброкачественность и достоинство каждого человека измеряются не тем, умен ли он или нет, — умны все, — а тем, в какой мере каждый из нас способен отказаться от мысли, что он умнее всех на свете.
Я враг всего модного в науке, в искусстве, в мышлении, но это не значит, что я враг всего нового. Новое — это действительный шаг вперед, шаг прогресса. Модное — это мнимый шаг вперед, изменение существующего не потому, чтобы это изменение было нечто лучшее, но, напротив, без всякой гарантии улучшения.
6 октября 1876 года, среда
На днях напечатан новый закон, требующий, чтобы всякий местный чиновник: губернатор, генерал-губернатор и градоначальник издавали свои собственные правила, касающиеся благочиния, благоустройства и безопасности. Вот децентрализация, сущность которой состоит в том, что Россия отдается.
К чему привела нас мудрая внешняя наша политика? Россия оказывается ущемленною между крайним унижением и войною. Кажется, ни к чему не повели нас все нежности, расточенные нами в таком обилии перед Пруссией и славянами. И Франция становится нашим врагом.
Человек довольно гадок и несчастлив, а материалисты стараются сделать его еще гаже и несчастнее.
7 октября 1876 года, четверг
Знания не разъясняют и не в состоянии разъяснить всего, что нужно для нашего человеческого существования. Нужно прибегнуть к идеям.
Вечером, часов в 11, приключилось нечто такое, чего я не ожидал. Днем я чувствовал себя довольно порядочно, гулял в экипаже и даже с четверть часа прошелся по Летнему саду, заехав предварительно к президенту [Академии наук] и записавшись там. Но вечером почувствовал во всем теле жар и озноб вместе с слабостью и вдобавок боль в груди. Приехавший Бессер (доктор) нашел во мне лихорадочное состояние. Но этот внезапный шквал в груди с неприятным состоянием в теле меня огорчил. Неужели невозможно для меня прочное облегчение, если меня постигают так внезапно и так неожиданно пароксизмы? А еще хотел завтра ехать в заседание Академии. Как же я на будущее время могу устроить мои дела в обеих академиях! Это крайне меня беспокоит.
8 октября 1876 года, пятница
Вечером был Краевский. Он рассказал мне о своем печальном положении вследствие воздвигнутых на него нападений со стороны всех журналистов наших. Поводом к этому, как он сам сознается, была ошибка его собственная. В одном из номеров «Голоса» было сказано, при начале еще, войны, что Сербия не приготовлена к ней и что едва ли благоразумно, что вассальное государство восстает против своего сюзерена. При том возбуждении умов, которое охватило все наше общество и народ, это, конечно, была ошибка. Но все-таки ведь это было одно мнение, не более — и мнение притом такого органа, который постоянно стоял за славян и, еще важнее, всегда был на стороне лучших общественных интересов, несмотря на взыскания, которым он подвергался со стороны администрации. Как бы то ни было, а все в этом против «Голоса» и его редактора, а газета «Новое время» наповал начала ругать «Голос». Дошло, как это у нас часто бывает, до самых нелепых толков и слухов — что «Голос» подкуплен англичанами и даже турками. Но вот, что уже из рук вон, как говорится: Орест Миллер на лекции в университете так раздул в студентах ненависть против «Голоса», что, говорят, они хотят послать ему ругательный протест.