Девять часов вечера. Сию минуту услышал ужасающую весть о покушении на жизнь государя во время прогулки его в Летнем саду, около трех часов. Подробности, разумеется, пока еще неизвестны. Завтра узнаем.
Вот, наконец, до чего дошла Россия. Поляки это? Или наши нигилисты?
«Московские ведомости» не приняли предостережения и решаются платить штраф в течение трех месяцев. Они отвечали на предостережение большою статьею, сущность которой следующая: ведь я гораздо сильнее нападал на вас, и не раз, и вы молчали. Любопытно, что-то делает Валуев? Говорят, однако, что предостережение дано по высочайшему повелению, чего Катков не мог не знать. Мне кажется, Катков играет нехорошую роль. Он ищет всячески затруднить правительство, хотя не может не знать, как это вредно в настоящее время. Успех совсем отуманил его и сделал высокомерным до потери всякого доброго чувства.
5 апреля 1866 года, вторник
Подробности о вчерашнем прискорбном событии я еще не слышал. Газеты только сообщают, что на жизнь государя было сделано покушение, когда он после прогулки в Летнем саду садился в коляску. Спас его от очевидной смерти мастеровой Комиссаров, который ударил под локоть злодея в то самое время, когда тот наводил пистолет на государя. Но кто этот злодей и что его побудило на такое гнусное дело — еще неизвестно. Сегодня я ездил в Римско-католическую академию через Николаевский мост и видел, что вся Дворцовая площадь была залита народом. В академии я объявил, что читать лекции сегодня не в состоянии. Молодые люди, по-видимому, искренно разделяли и мою скорбь, а вслед за тем — и мою радость, что зло не совершилось. Одни говорят, что это недоучившийся гимназист из нигилистов, другие — что это студент Медико-хирургической академии. Разумеется, все это только слухи.
Ничего еще не добились: злодей путается в своих показаниях.
Государь, благодаря во дворце собравшихся его поздравить, сказал: «Верно, я еще нужен России», а наследнику, который с рыданием бросился ему на шею: «Ну, брат, твоя очередь еще не пришла».
Был у Тютчева, где встретился с Деляновым. Разговор, само собою разумеется, все о покушении. Потом перешли к «Московским ведомостям», которым готовится второе предостережение. Даже Тютчев, который до сих пор всегда держал их сторону, теперь недоволен ими.
Был в клубе. Те же толки, о том же. Поздно вечером получил от секретаря Академии наук извещение, что мне поручено написать адрес государю вместе с Гротом. Как писать адрес вместе?
6 апреля 1866 года, среда
Государь, конечно, утешен выражением беспредельной к нему преданности всех классов народа, но цвет сердца его увял: чувство безопасности среди своего народа должно в нем исчезнуть. Ведь поневоле такие горькие опыты подрывают доверие и уважение к человеку. Говорят, один случай ничего не доказывает, но ведь возможность гнусного. дела зарождается и вырастает среди многих и самых разнообразных мерзостей — самолюбия одних, слабодушия других, гордости третьих, черной неблагодарности тех-то и тех и так до бесконечности.
Сегодня в девять часов утра я был уже у Веселовского с моим проектом адреса… Грот выслушал мой адрес и объявил, что сам находит его лучше своего и нимало не огорчится, если он будет предпочтен его проекту… Вечером мне доставлен был уже переписанный адрес и подписанный всеми членами. Я также подписал его. Завтра он будет у государя.
7 апреля 1866 года, четверг
Много добра, конечно, происходит от тесных связей и сношений между собой государств в Европе; но отсюда возникает также и великое зло. Связи эти и отношения до того усложняются и запутываются, что дипломатия часто находится в невозможности их распутывать и является, наконец, необходимость разрубать их мечом.
Обедал у Марка. Там были сенаторы: Гизетти, Зарудный и Гагемейстер. Разговор, конечно, о современном важном, печальном и радостном событии. Ничего нового не открыто. Преступник все путается и путается в показаниях. Но, кажется, не подлежит сомнению, что он только орудие замыслов какой-то шайки, нити которых надо искать, может быть, даже за границей. Один из собеседников так далеко простер свои догадки, что даже обвинял Наполеона.
9 апреля 1866 года, суббота
М. Н. Муравьев назначен председателем следственной комиссии по делу о покушении на жизнь государя императора. В обществе этим довольны. Прежняя комиссия, говорят, действовала слабо и вряд ли бы что открыла.
Князь Долгорукий, шеф жандармов, уволен от должности. На место его назначен граф Шувалов, генерал-губернатор остзейских провинций. Толкуют об учреждении министерства полиции. Говорят также о близком увольнении Валуева и Головнина.
Овации и демонстрации по случаю спасения государя превосходят все, что до сих пор казалось доступным русскому воображению и патриотизму. И в Петербурге и в Москве одинаковый восторг.
Комиссарова чуть не в буквальном смысле носят на руках. Ему, говорят, дан флигель-адъютант для научения его дворянским приемам обращения.
Беспрестанные вопросы: кто он, преступник — поляк или русский? Общее желание, чтобы это не был русский.
Но в хаосе толков, предположений и догадок ничего не разберешь. Никогда еще, кажется, в России умы не были так возбуждены. Я все продолжаю думать, что это орудие нашего нигилизма в связи с заграничным революционным движением. Тут очевидна цель произвести в России сумятицу, а там, дескать, пусть будет что будет.
10 апреля 1866 года, воскресенье
Второго предостережения «Московским ведомостям» не сделано, хотя Совет его уже заготовил. Министр не согласился. Приверженцы «Московских ведомостей» торжествуют победу.
Злодеяние, которое чуть было не облекло в траур всю Россию, заставляет призадуматься философа-наблюдателя нашего современного умственного и нравственного состояния. Тут видно, как глубоко проник умственный разврат в среду нашего общества. Чудовищное покушение на жизнь государя несомненно зародилось и созрело в гнезде нигилизма — в среде людей, которые, заразившись разрушительным учением исключительного материализма, попрали в себе все нравственные начала и, смотря на человечество как на стадо животных, выбросили из души своей все верования, все возвышенные воззрения.
Какая ужасающая, чудовищная дерзость делать себя опекунами человечества и распоряжаться судьбами его без всякого иного призвания, кроме самолюбия своего.
11 апреля 1866 года, понедельник
Был на том месте у ворот Летнего сада, где произошло страшное покушение на жизнь государя. Там теперь стоит маленькая деревянная часовенка, которая должна уступить место другой, более великолепной. Я подошел к ней. Толпы народа приходили и уходили, набожно крестясь на образа часовенки. Некоторые из посетителей клали деньги в кружку, и я положил туда мою убогую лепту.
Чем больше я вдумываюсь в это происшествие, тем мрачнее оно становится в моих глазах. Не есть ли оно роковое начало тех смятений, какие должна вытерпеть Россия, пока она не упрочит и не определит своего нравственного и политического существования? Но неужели ей необходимо пройти этот путь? Неужели необходимо, чтобы двигатели ее будущности возникли из гнездилища всякого рода безобразных умствований, утопий, из воспаления незрелых голов?
Говорят, арестовано много студентов Медико-хирургической академии.
Муравьев на обеде дворянства сказал: «Я стар, но или лягу костьми моими, или дойду до корня зла».
Говорят, первая мысль о назначении Муравьева пришла в голову Антонине Дмитриевне Блудовой.
12 апреля 1866 года, вторник
В сегодняшнем номере «С.-Петербургских ведомостей» напечатана жестокая статья против полиции и вообще против администрации. В ней сказано, что одно земство предано государю, а что администрация думает только о расширении своей власти и об утверждении своего произвола. Колюбакина, заменившего Корша на время отсутствия последнего, призывали для нотации в III отделение.
Толки о том, кто преступник, продолжают распространяться в несметном количестве и, разумеется, противоречат одни другим. Теперь говорят, что это какой-то помещик. Это с руки демократизирующей партии, которая, вероятно, и распускает это.
13 апреля 1866 года, среда
Князь Долгорукий поступил честно. Он просил государя уволить его от должности жандармского шефа не по просьбе его, но как человека неспособного, не умевшего принять мер к охранению особы государя. Хорошо бы, если б так же поступили и другие, особенно генерал-губернатор.
Посягнувший на жизнь государя — уроженец Саратовской губернии, Сердобского уезда, сын помещика, Димитрий Владимиров Каракозов. Это татарская фамилия, означающая «черный глаз». Он был вольнослушателем Московского университета. Об этом напечатано в N 93 «Русского инвалида».
14 апреля 1866 года, четверг
Отвратительное состояние духа и головы. Всю ночь сильно барабанило в последней. Несколько сквернейших толчков в правый висок, где постоянный шум в ухе, а потом и во всю голову.
15 апреля 1866 года, пятница
Министр народного просвещения не хотел, чтобы адресы государю, шедшие через его руки, печатались. «К чему печатать, — сказал он: — ведь это все риторика». Итак, он не верил искренности чувств, выраженных в этих адресах.
Комиссаров не пьет никакого, даже самого легкого, вина. Во время обедов, на которые его приглашают, ему в бокал для тостов обыкновенно наливают меду. Его посетили земляки и начали уговаривать выпить с ними рюмочку. «Нет, братцы, — отвечал он им, — пить я не буду. Я должен гореть чисто, как свеча пред образом».
Головнин уволен от должности министра народного просвещения, и на место его определен министром граф Димитрий Андреевич Толстой, с оставлением его вместе и обер-прокурором св. синода.
С графом Толстым я лет восемнадцать очень хорошо знаком. Живя на даче за Лесным корпусом, мы часто бывали друг у друга и делились дружески мыслями нашими и даже мечтами. Мы тогда были помоложе.