Пишут из Одессы, что там умер Билярский, Петр Спиридонович, наш академик и профессор Одесского университета.
Уничтожение земских собраний Петербургской губернии — гибельная мера. Не предвещает ли оно впереди их общего уничтожения, то есть подчинения власти министров и губернаторов? Понимают ли это стоящие на высоте — неизвестно, но Валуев это, конечно, хорошо понимает. Стать выше закона, дать своему произволу полный простор — всегда было его задачею. В нынешнее время и нетрудно достигнуть этого. Стоит только преувеличить движение в обществе и в земстве, обвинить их в нигилизме — и с этим можно достигнуть всего, чего угодно. Ведь посягают уже и на суды. Говорят, на днях еще был внесен в Комитет министров проект об учреждении какого-то контроля из высших административных лиц над судами и над всеми судебными учреждениями, не исключая и сената. Вот что дело, так дело! К чему, в самом деле, правосудие нам, свыкшимся с отсутствием всякого закона и права и с господством всяческих лжей? На этот раз проект о подчинении судов административной власти не прошел, но разве «это не может состояться в будущем?
18 января 1867 года, среда
В N 8 газеты „Москва“ напечатана статья по поводу панихиды по убиенным кандиотам. На эту панихиду надо было испрашивать разрешение от высшей петербургской администрации. Редактор газеты очень сильно осуждает необходимость испрашивать дозволение на проявление всякого общественного чувства и еще смелее касается зависимости церкви от светских властей. Главное управление по делам печати хотело дать предостережение редакции, но ограничилось внушением.
20 января 1867 года, пятница
Крузе, председатель с. — петербургской земской управы, сослан в Оренбург, граф Шувалов — в Париж, сенатору Любощинскому ведено подать в отставку.
Газете „Москва“ дано первое предостережение.
21 января 1867 года, суббота
Двадцать пять лет правил нами страх. И что же вышло? Пагубная Крымская война, закончившаяся постыдным миром, польская революция, страшное расстройство финансов и вообще всякое расстройство, деморализация всех сословий, нигилизм с гнусным посягательством на цареубийство.
Спор в заседании Академии наук. Грот говорил в своей небольшой статье, что Карамзин сделал много нового для письменного нашего языка. Другие это отрицали. Пекарский, как подобает великому демократу, вовсе отрицал значение гениальных личностей в деле образования и языка. Срезневский вступил в обычные свои педантические объяснения, в которых тоже отвергал значение таланта. Бычков принес с собою Ф. Эмина и доказывал, что у нас и до Карамзина писали не хуже его.
Был у Марка. Он очень расстроен.
Несколько часов спустя получил от него известие, что сенаторство ему возвращено.
22 января 1867 года, воскресенье
Вчера настала оттепель в природе; если бы она принесла оттепель и в наших делах, а именно — смягчение указа об уничтожении с. — петербургского земского собрания.
Человек есть сила самообразующаяся. По крайней мере он способен развиться до степени этой силы.
Сильные и мрачные толки о судьбе наших земских учреждений. Всеобщее неодобрение меры, принятой относительно Петербургской губернии. В N 15 „Московских ведомостей“ целиком напечатан акт тамбовского собрания, в котором оно исчисляет крайние затруднения, порожденные законом 21 ноября, и просит правительство обратить на это внимание. Акт написан умно.
23 января 1867 года, понедельник
Какое странное сопоставление нигилизма с земскими учреждениями! А между тем оно сделано, потому что петербургское земское собрание уничтожено, как какое-нибудь тайное нигилистическое общество.
24 января 1867 года, вторник
Замечательная статья в N 18 газеты „Москва“ в ответ на сделанное ей предостережение.
27 января 1867 года, пятница
Сетования и ропот на уничтожение петербургского земского собрания не прекращаются. Нет никого, кто не порицал бы Валуева и Петра Шувалова, которых считают виновниками этого дела.
Между тем, говорят, и за границей общественное мнение все больше и больше настраивается против России. Фонды наши везде страшно упали; кредит окончательно подорван; сделки по железнодорожным делам приняли самый невыгодный оборот. В „Таймсе“, в передовой статье, прямо говорится по поводу наших земских учреждений, что в России все так ненадежно и смутно, что с ней нельзя вступать ни в какие сделки. Бисмарк еще до катастрофы с этими учреждениями произнес в прусской палате речь о нас в весьма обидном, насмешливом тоне — и это в близкой, дружественной нам державе. Положение России становится день ото дня мрачнее и затруднительнее.
28 января 1867 года, суббота
В N 20 „Народного голоса“ напечатана чрезвычайно резкая статья против министерства внутренних дел. Издает эту газету какое-то странное, загадочное существо — Литвинов-Юркевич. Он прямо, без всяких околичностей, выдает себя за агента его императорского величества. Ему дано пособие на издание газеты. В ней участвует с ним С. С. Джунковский, который перешел из православия в католичество, пребывал в нем двадцать лет в качестве монаха и занимал высокие в духовной иерархии должности, потом снова обратился в православие и теперь живет в Петербурге. Он студент нашего университета, и я хорошо его знал. Он отличался страстью к писательству и закидывал меня сочинениями о всевозможных предметах, которых вовсе не знал или знал плохо, за что получал от меня профессорские нотации. Потом, едва умея читать по-гречески, он вздумал переводить „Одиссею“. Впрочем, он обнаруживал способности. Вскоре по выходе из университета он участвовал в „Маяке“, издававшемся Бурачком, а в заключение уехал из России и обратился в католичество. Монахом он вздумал жениться, на что, разумеется, не получил разрешения от папы. Но он все-таки женился, бросил католичество и возвратился в Россию, где начал писать злые, обличительные статьи и на папу и на католиков. Говорят, жена его бросила, и он теперь здесь живет одиноким.
Вечер провел у добрейшего и почтенного Княжевича.
29 января 1867 года, воскресенье
Вечер у Тютчева. Писемский читал свою трагедию „Гладкий“ из времен Бирона, регентства Анны Леопольдовны и вступления на престол Елизаветы. Пьеса не лишена достоинств. Она чище других пьес Писемского.
30 января 1867 года, понедельник
Я никогда не принадлежал ни к какой партии и оттого остаюсь одиноким. Хотя это лишает меня известного рода популярности, к чему в свое время я, конечно, не был нечувствителен, однако теперь я не ропщу на мое одиночество. Оно избавило меня от зависимости и тревог, неразлучных с прилепленностью к известному образу мыслей, который не возник из тебя самого. Оно дало уму моему силу расширить горизонт свой и уберегло его от односторонности и мелочности, и если я до сих пор сохранил некоторую свободу духа и характера, то этим я обязан моему одиночеству.
Делать и говорить можно горячо, но ни говорить, ни делать не должно сгоряча.
1 февраля 1867 года, среда
Вечер у Гончарова. Множество всяких людей — мужчин и женщин. Хозяин познакомил меня с Ф. Ф. Витте, директором народного просвещения в Царстве Польском. Мне показался он человеком вполне обыкновенным. Он говорит очень много, но у него все выходят больше слова, чем мысли. Он сам себе придает цену за то, что служил с пользою русскому делу в Польше. Мы что-то мало слышали про русский патриотизм, да и вообще про высшие достоинства Витте, а известно только, что его, как говорится, вывел в люди принц Ольденбургский, у которого он был домашним человеком.
3 февраля 1867 года, пятница
Иное дело знание, и иное дело мышление. Знание невозможно без мышления, но мышление само по себе составляет непреодолимую потребность человеческого духа. К чему бы оно ни стремилось, каких бы результатов ни достигало, оно является основным законом нашей природы. В нем и из него возникают вопросы о жизни, о сущности всего сущего, о боге, о судьбе и назначении человека. Ограничить мышление областью знания, осудить его стремления под предлогом недостоверности его выводов и недостижимости его цели — все равно, что воспретить дышать.
7 февраля 1867 года, вторник
Граф Шувалов вносил два проекта в Государственный совет. Один по поводу того, что все Поволжье исполнено дурного духа, и потому необходимо все это пространство оцепить жандармскими агентами, разделив их на группы. Для этого граф требовал кредита в восемьдесят тысяч рублей. Другой проект его касался усиления карательных мер против тайных обществ и против зловредных покушений в земских собраниях. Нашелся один из членов Государственного совета, который заметил, что крайне неприлично смешивать тайные общества с земством.
Был Чижов. Обычная с ним дружеская беседа.
8 февраля 1867 года, среда
Раут у министра народного просвещения. Тут, между прочим, занимал общество своими рассказами Горбунов.
Он действительно мастерски схватывает и передает черты народных типов. Министр был очень озабочен известным скандальным происшествием в Московском университете. Профессора Дмитриев и Чичерин со своими приверженцами — всего семь человек — подняли настоящее восстание против ректора и совета. Университет хотел выбрать на следующее пятилетие профессора Лешкова, а те не хотели, и Чичерин написал и прочитал в совете обидную бумагу по этому поводу. Дошло дело до министра, который не одобрил действий меньшинства. И вот теперь лица, составляющие это меньшинство: Чичерин, Дмитриев, Соловьев, Бабст и кто-то еще подают в отставку.
11 февраля 1867 года, суббота
Вечер у графини Блудовой. Там встретил мою бывшую ученицу, фрейлину Воейкову. Она мало переменилась.
Мы считаем правительство каким-то богом; думаем, что оно, как само небо, должно стоять выше общества и по умственным качествам, и по добродетели, и по знанию — и оттого требуем от него чуть не безошибочных дел. Но разве оно не есть продукт того же народа, каким управляет? Ум, добродетели и пороки последнего действуют в нем бессознательно и бывают причиною всего, что делается им дурного или хорошего. Если правительство шатко, непоследовательно, опрометчиво и проч., то это оттого, что все мы, русские люди, шатки, непоследовательно, опрометчивы и проч.