Амнистия полякам.
24 и 25 мая 1867 года, среда и четверг
Эти два дня провел в „Пустыньке“ у графа Алексея Константиновича Толстого, автора „Иоанна Грозного“. Тут были еще Маркович, Благовещенский и Костомаров. „Пустынька“ — нечто вроде роскошного замка на берегу Тосны, на расстоянии от Петербурга в час с четвертью езды по Московской железной дороге и в четырех или пяти верстах от станции Саблино. Жена графа С.А., бывшая Бахметьева, оказалась одною из моих бывших учениц. Мы были приняты и угощены с самым дружеским радушием. Тут, между прочим, встретил я премилую шотландку, мисс Брезе, которая говорит по-русски, хотя и плохо, но понятно. Графиня — женщина очень умная, любезная и хорошо образованная. Все в этом доме изящно, удобно и просто. Самая местность усадьбы интересна. Едешь к ней по гнусному ингерманландскому болоту и вдруг неожиданно натыкаешься на реку Тосну, окаймленную высокими и живописными берегами. На противоположном берегу ее дом, который таким образом представляет красивое и поэтическое убежище. Погода оба дня стояла прескверная — холод и дождь. На высотах около реки лежал снег. Деревья обнажены: никакого признака весны.
26 мая 1867 года, пятница
Получена телеграмма из Парижа о новом покушении на жизнь государя. На этот раз это уже поляк, какой-то Березовский, уроженец Волынской губернии. Покушение совершилось в Булонском лесу, когда государь ехал в коляске вместе с Наполеоном, с наследником и великим князем Владимиром. Негодяй выстрелил из двухствольного пистолета, который разорвало в руках самого злодея и повредило ему одну из его предательских рук. Тут уже ничья сторонняя сила, а просто счастливая случайность спасла доброго, благородного государя. А ведь всего несколько дней тому назад Польше объявлена амнистия!
28 мая 1867 года, воскресенье
Вчера и третьего дня сильное движение в городе по случаю злодейского покушения на жизнь государя. Всеобщая радость о новом спасении.
Некоторые утешают себя тем, что покушение было единичное, что дело это не есть общее польское. Но поляки обнаружили столько единодушия в нанесении вреда России, что всякое частное дело в этом роде невольно приписываешь всем, которые если и не участвовали в заговоре, то непременно сочувствовали ему, а многие и помогали тайно. Ведь раздавались же в Париже крики: „Да здравствует Польша!“ во время проезда государя по улицам, где, как пишут, сами французы встречали его с подобающим почетом. Кричали, должно полагать, поляки, а может быть, и французские сотрудники газет, ругающих нас наповал.
Говорят, государыня глубоко поражена этим несчастным событием, но в то же время и счастлива, что зло не совершилось. Впрочем, есть от чего прийти в ужас.
Вечером был В. К. Ржевский. Его произвели в тайные советники, а места губернатора все-таки ему не дали, как он его ни добивается.
30 мая1867 года, вторник
Для так называемого счастья чуть ли не всего нужнее известная доля умственного ничтожества.
31 мая 1867 года, среда
Вчера экзамен в Римско-католической академии. Как всегда — хорошо.
Что бы вы сказали о человеке, который, занимая в вашем доме несколько времени квартиру, вдруг пришел бы к вам и сказал: „Выбирайтесь вон, я хочу жить здесь один, это мой дом“? Вы, конечно, сочли бы этого человека за сумасшедшего, и так как он беспокоил бы вас своим домогательством, то вы употребили бы все от вас зависящее, дабы избавиться от него. Таковы точь-в-точь поляки наших западных губерний.
1 июня 1867 года, четверг
Сегодня в окружном суде в качестве присяжного заседателя.
Переехали на дачу в Павловск, на ту же самую, что и в прошедшие года, то есть к Мердеру.
В суде ничего не было. Присяжные собрались только для того, чтобы узнать дни, в которые им придется являться в суд. Эти дни: 3, 6, 8, 10, 13 и 15 июня.
2 июня 1867 года, пятница
Заседание в Академии и в комиссии для назначения Уваровских премий. Я припомнил происшествие прошлого года, когда некоторые члены не хотели присудить премии графу Толстому под тем предлогом, что посторонний рецензент не доставил своего мнения. Я, между прочим, сказал, что если Академия не считает себя компетентною в суждении о вопросах эстетических и нравственных, то лучше пусть прямо откажется от этой обязанности: это достойнее, чем быть только передатчицею сочинений из рук авторов в руки посторонних рецензентов. Это принято было с глубоким молчанием. Никто не решился признать Академию неспособною судить об означенных вопросах. Решено — поступившие ныне на Уваровскую премию драмы предоставить моей критике.
3 июня 1867 года, суббота
В суде опять напрасно. Привели каких-то трех воров со взломом, но дело не разбиралось, потому что полиция, на основании прежних порядков, занялась перепискою бумаг и не озаботилась представить в суд одного необходимого свидетеля. Поэтому суд и не мог начать дела и только определил отнестись к кому следует о взыскании с полиции за это упущение. Затем публика и присяжные разошлись до вторника.
Ночевал уже на даче. Вечером был на музыке, где видел греческого короля. На вид он более чем молод.
4 июня 1867 года, воскресенье
Большие деревья — липы, березы и дубы — еще не оделись листьями и едва-едва начинают ими опушаться. В овраге, около брюлловской дачи, я еще нашел снег. Но сегодня день теплый, хотя пасмурный.
6 июня 1867 года, вторник
В суде от одиннадцати часов утра до четверти девятого вечера безвыходно, так что я пообедал в Павловске уже в одиннадцать часов. В заседании суда разбиралось два дела о краже со взломом. В первое дело я не попал по жребию в присяжные, но нам не ведено было уходить, так как впереди еще дело. Тут и я уже попал в присяжные, и, кроме того, меня еще выбрали старшиною. Судили двух воров, укравших деньги из питейной лавочки со взломом в ней дверей. Один был мальчуган, лет восемнадцати, с очень выразительным лицом, крестьянин, промышлявший поденною работою. Он тотчас признался, что деньги украл он, и он один. Другой, глуповатый мужик, пойманный вместе с первым, когда они оба гуляли в трактире, решительно отказывался от соучастия. Замечательно, что молодой вор тоже упорно отвергал это участие, говоря, что не хочет никого подвергать ответственности за дело, которое совершил он один. Заседание затянулось, потому что надо было допрашивать много свидетелей. Мы, присяжные, толковали недолго, потому что дело было очевидно. Вопрос состоял в том: следует ли просить о снисхождении к молодому вору, в уважение к его летам и признанию? Большинство голосов решило просить. Суд приговорил молодого на год в смирительный дом, а старшего на год и четыре месяца. Адвокаты говорили в пользу своих клиентов очень усердно и хорошо, а прокурор, еще очень молодой человек, несколько растянуто и неумело. Но вообще я вынес из суда самое благоприятное впечатление. Все велось с большим достоинством, добросовестно и с строгим соблюдением всех законных требований. Подсудимые видели, что ничего не было упущено для облегчения их судьбы и если они подверглись каре, то эту кару наложил на них закон, а не произвол судей.
9 июня 1867 года, пятница
Великое зависит от малого столько же, если не больше, сколько малое от великого. Неприметность и ничтожество малого служат ему лучшею защитою от внешних нападений; великое же, по своей крупности и заметности, открыто этим нападениям со всех сторон. На эту мысль навели меня два комара, которые сегодня ночью не давали мне спать и которых я, сколько ни старался, никак не мог поймать.
10 июня 1867 года, суббота
В суде. Меня опять выбрали старшиною. Судили жалкого воришку лет семнадцати, который украл образа у иконописца. Так как он во всем признался и, по-видимому, раскаялся, то его приговорили к четырехмесячному заключению в смирительном доме.
12 июня 1867 года, понедельник
Нет хуже и отвратительнее животного, как слуга, сделавшийся господином.
Самые опасные внутренние враги наши не поляки, не нигилисты, а те государственные люди, которые делают нигилистов, возбуждая негодование и отвращение к правительству: это закрыватели земских учреждений и подкапыватели судов.
Ничего нет невозможного, если наше земство и суды наши будут подорваны этими врагами. Говорят, на днях министр юстиции К. И. Пален объяснялся с председателем здешнего окружного суда и, между прочим, заметил, что присяжные не оправдывают ожиданий правительства, которое надеялось найти в них консервативный элемент, а находит противное.
15 июня 1867 года, четверг
Сегодня последнее мое заседание в суде. По окончании, перед уходом, я долго беседовал с прокурором. Он с глубоким прискорбием жаловался на то, что администрация всячески старается вредить судам. И если, к сожалению, встретится какая-нибудь ошибка со стороны последних, как, например, незаконный приговор, постановленный мировым судьею над священником Борисоглебским по делу о публичном оскорблении одной дамы, — то администрация чуть с ума не сходит от радости.
Прокурор, между прочим, говорил мне, что когда ездил с заседателями по уездам, он удивлен был здравомыслием и беспристрастием присяжных из крестьян.
18 июня 1867 года, воскресенье
Лучше не давать ничего, чем, давши, брать назад. У крепкого, здорового тела выросла на носу небольшая бородавка. Вместо того чтобы прижечь ее ляписом, или употребить какое-либо другое местное средство, или даже оставить ее так, потому что она в сущности ничему не мешала, невежда доктор определил отрезать нос.
19 июня 1867 года, понедельник
В политической будущности России я не отчаиваюсь, потому что народ есть все-таки сила, но я отчаиваюсь в том, чтобы в России установилась когда-нибудь хорошая администрация.
Странное дело; бывали многие хорошие государи, которые думали, что они должны делать добро, но чрезвычайная редкость найти в истории государя, который бы добровольно захотел подчинить свою волю законам.