22 февраля 1868 года, четверг
Вечер у Тройницкого. У него больше никого не было, и я пробеседовал с ним часа два с половиною.
Он, между прочим, объяснил мне настоящую причину запрещения «Москвича». Причина тому — статья о данковских крестьянах. Валуев, прочитав эту статью, послал ее к государю с своим докладом о необходимости остановить эти дерзкие нападки на администрацию и просил о дозволении запретить газету. Государь согласился с тем, чтобы дело это было внесено в Комитет министров. Последствия известны. В опубликованном решении, однако, приведена не эта причина, а та, что «Москвич» есть не иное что, как замаскированная «Москва». Мотивирование это принадлежит М. А. Корфу. Лучше было бы сказать прямо, за что.
25 февраля 1868 года, воскресенье
Вторая книжка «Всемирного труда» конфискована. Там есть повесть Боборыкина «Жертва вечерняя», в которой представлены разные лица, говорят, из высшего круга в очень непристойном виде и притом так, что их очень легко узнать. Если это правда, то это выходит пасквиль, и в таком случае подобные произведения могут только вредить делу литературы, а не служить ему.
Обед в Римско-католической академии по случаю храмового праздника академической церкви. Епископ ко мне очень дружелюбен. За столом я сидел возле него, и он очень юмористично подшучивал над своими собратьями — канониками, ксендзами и проч. «Вот великие христианские постники, — говорил он, — вот где поучиться бы постничать и умерщвлять свою плоть. Посмотрите, например, вот на этого каноника: какой он жирный, красный, а все оттого, что вот он постится с такими соусами и пирогами, запивая их хересом и шампанским». Все это он говорил не только мне, но и самим каноникам, которые только улыбались. Кроме того, он говорил со мною о папе и не очень благосклонно о нем отзывался. Провозгласили тост государю; прокричали «ура»; воспитанники пропели «Боже, царя храни».
Все ли поняла в тайнах жизни современная наука, чтобы иметь право отрицать потребность и истину верований?
1 марта 1868 года, пятница
Вечер у Боткина, Василия Петровича. Граф А. К. Толстой читал свою новую драму — «Царь Федор Иоаннович». Тут были: Гончаров, Костомаров, Майков, Стасюлевич, Тютчев Федор Иванович. Трудно судить о сочинении в беглом чтении, да еще не в своем, а чужом. Однако характеры Федора и Годунова показались мне обработанными очень искусно. Автор сумел создать из совершенного нравственного и политического ничтожества, каков Федор, замечательную психологическую фигуру.
Графиня А. Д. Блудова прислала мне свою книжку «Для немногих» — о пребывании своем в Остроге, на Волыни и об основании там православной церкви и женской школы. Книга написана умно и тепло.
Ум его похож на плющ, который широко раскидывается и обвивается около тычин и деревьев по всевозможным направлениям, но он ни к чему не прикрепляется прочно и не приносит плодов.
Одно может удовлетворить человека на всякой степени умственного развития — общеполезный труд и успешная деятельность.
4 марта 1868 года, понедельник
Валуев оставил министерство или министерство оставило его. Место его занял Тимашев.
Об отставке Валуева, кажется, никто не сетует, разве кроме нескольких преданных ему чиновников. Общество сильно не расположено к нему за земство и за его распоряжения по делам печати. Но решительный удар, кажется, нанесен ему голодом, который по непонятным причинам он скрывал и против которого не принял никаких деятельных мер. Будет ли лучше при его преемнике? Сколько я знал Тимашева лично, он казался мне человеком умным и человеком с русским сердцем. Но у нас как-то добродетели, таланты и ум недолговечны. Посмотрим.
9 марта 1868 года, суббота
Общее заседание комиссии в Академии наук для установления открытых для публики заседаний. Много было споров и толков, но ни к чему решительному не пришли. Впрочем, почти все согласились в надобности этих заседаний.
10 марта 1868 года, воскресенье
Мы живем в такую эпоху всяческих треволнений — умственных, нравственных, политических и Общественных, что едва ли найдется ум, который не заблуждался бы в своих суждениях о лицах и событиях.
Заходил сегодня к старому своему профессору Шнейдеру. Он очень обрадовался мне. Бедный сидит безвыходно в креслах; паралич отнял у него ноги. Но духом старик еще бодр. От него услышал я о смерти Порошина в Париже, а я только что собирался писать ему. Порошин был один из лучших наших профессоров (он читал политическую экономию) уваровского времени. Он был умен, даровит, сведущ, но очень эксцентричен. Уж много лет он жил в Париже, не забывая, однако, России. Он написал несколько сочинений о ней на французском языке, стараясь растолковать французам, что Россия, хотя во многом отстала от Европы, или, лучше сказать, еще не успела догнать ее, однако вовсе не такая варварская страна, как они думают. Он старался опровергать клеветы их на нас по поводу польских дел — разумеется, тщетно, потому что ничто не устойчиво так, как преднамеренная ложь.
14 марта 1868 года, четверг
Сердце ищет сердца, но ум почти неприязнен уму. Кто борется, тот если не всегда побеждает, то всегда сохраняет за собою достоинство и честь человека мужественного.
Тимашев был директором тайной полиции, или начальником III отделения. Восторжествуют ли в нем полицейские инстинкты или призвания государственного человека?
16 марта 1868 года, суббота
Валуев дурно распорядился своею судьбою: притеснением земских учреждений, неблагоразумными и опрометчивыми действиями по делам печати он вооружил против себя общественное мнение, а странным индифферентизмом к голоду он дал против себя оружие в руки враждебной ему партии.
Надо быть дураком, чтобы быть довольным собою.
21 марта 1868 года, четверг
Обедал у графини АД.Блудовой. Встретил там Кояловича, занимающегося ныне изданием какого-то исторического памятника, касающегося Северо-Западного края. Были еще какие-то три неизвестные мне лица. Графиня меня смутила, начав елико возможно восхвалять мою речь о Крылове, и даже прочла вслух некоторые места из нее.
В сегодняшнем заседании отделения нашей Академии возникли компликации между Срезневским и Пекарским. Пекарский сильно обиделся на одно замечание, сделанное Срезневским на его весьма незначительную заметку, но которую он, по своему обыкновению, ценил очень высоко. Замечание не заключало в себе ничего обидного, но Пекарский так рассердился, что ушел, ни с кем не простившись. Так-то наши самолюбия не умеют снести ни малейшего противоречия.
Люди с особенным дарованием, призванные действовать на массы, на общество, достигают славы, какой никогда не достигают специалисты-труженики, посвящающие труды свои разработке какого-нибудь вопроса науки или практического дела. Но слава первых чрезвычайно непрочна и изменчива. Она часто зависит от прихоти публики, и малейшей ошибки, а часто и просто поворота во вкусах общества достаточно, чтобы развенчать сегодня героя, которого превозносили до небес. Чуть ли не больше всего подвержены этому кризису писатели, художники.
27 марта 1868 года, среда
В номере 66-м «Северной почты» напечатано предостережение «Петербургскому листку» уже от нового министра. Замечательное формулирование и тон предостережения, обнаруживающие решимость защищать от нападок печати полицейские и административные власти.
3 апреля. 1868 года, среда
Провел в беседе более двух часов у моего бывшего старого наставника Шнейдера, Василия Васильевича. Паралич отнял у него ноги, но не коснулся головы, которая совершенно свежа. Память его в полной силе. Он рассказывал мне разные интересные вещи из истории прошлого времени. Он был в тесных связях с разными значительными лицами, особенно со Сперанским, и многое знает из секретного хода событий. Вот, между прочим, что он мне рассказал об обстоятельствах, сопровождавших падение Сперанского.
Известно, что князь А. И. Чернышев, впоследствии военный министр, в 1811 году был послан императором Александром I в Париж с секретным поручением. Чернышев был тогда во цвете лет и красоты и отличался любезностью и ловкостью в обращении. В Париже он очень сблизился с главным директором военного министерства Наполеона, а еще больше с его женою. Однажды, вечером, директор был позван к императору в Сен-Клу, где и провел всю ночь. Чернышев занял его [директора] место у жены и воспользовался этим случаем, чтобы наполнить свой портфель бумагами из директорского кабинета. Вероятно, это было подготовлено заранее. На другой день, рано утром, Чернышев уже скакал к границам Франции, и прежде, чем пропажа бумаг была замечена, он уже был за пределами ее. Похищенные бумаги оказались весьма важными: тут были планы похода в Россию, чертежи, расположение войск и проч. и в том числе также и шифрованные бумаги. Все это было доставлено императору Александру. Государь обо всем сообщил Сперанскому, и так как ни тот, ни другой не могли прочесть шифрованных бумаг, то положено было призвать. некоего Бека, славившегося уменьем разбирать всевозможные шифры. Все, что заключалось в этих бумагах, разумеется, составляло государственную тайну, которая была известна только государю, Сперанскому и Беку.
Случилось как-то, что Магницкий, состоявший в дружбе со Сперанским, приехал к нему в то время, когда тот занимался в своем кабинете, сумел подсмотреть содержание секретных бумаг и затем из хвастовства разгласил это между членами дипломатического корпуса. Это дошло до государя, который, разумеется, должен был подумать, что Сперанский выдал государственную тайну, — и вот причина его падения и объяснение слов государя, обращенных к Парроту: «Сперанский сделал то, за что его следовало бы расстрелять». (В моем дневнике записан уже другой рассказ об этом, но Шнейдер стоит за верность своей версии, которую слышал от лиц, близких к Сперанскому.)
4 апреля 1868 года, четверг