Университет потребовал от меня сведений о моей жизни и учено-литературных трудах для составления биографии, которая должна войти в словарь профессоров живых и умерших, издаваемый ко дню пятидесятилетия университета в следующем году. Обо мне поручено написать Оресту Миллеру. Я указал на мой послужной список и хотел этим отделаться, но ко мне пристали, чтобы я указал все мои сочинения. Я было решительно этому воспротивился, так как сам я мало уважаю собственные писания, и если бы их позабыли другие, как позабыл их я сам, то, право, не огорчился бы этим. Но в заключение мне пришлось сдаться на следующий довод: хорошо ли, дурно ли я действовал, но деятельность моя среди общества выразилась в такой форме, какую оно полагало для себя нужною и для осуществления которой дало мне и средства, — следовательно, оно вправе подвести итог всего, что мною сделано, и внести этот итог, куда ему угодно, в летопись ли своей науки, в какой-нибудь словарь и проч. Да притом Орест Миллер заметил, что если я не возьму на себя труда сделать перечень моих сочинений, то он должен будет сам это сделать, а для того ему придется перерыть массу журналов, сборников и т. д., что отнимет у него недели три времени и заставит опоздать с представлением своей статьи к назначенному сроку. Таким образом, волей-неволей, мне пришлось самому рыться и кое-как составить требуемый перечень.
Сущность моей деятельности на кафедре следующая:
1) элемент изящного, неразлучный с элементом идеального, я считал важным необходимым деятелем в истории человечества. Я всегда старался и психологически и исторически поддерживать его достоинство, самостоятельную образовательную силу и значение; 2) преобладание этого элемента я считал немыслимым без тесной связи его с нравственным назначением человека и без благотворного влияния на нравственное развитие последнего. Этими началами я старался осветить мою литературную критику и трудился над тем, чтобы внести их в ум и в сердце юношества.
7 апреля 1868 года, воскресенье
Вечер у А. С. Норова, который, между прочим, рассказал мне следующий анекдот, слышанный им из уст князя А. Н. Голицына. Императрице Екатерине II вздумалось посетить Ревель. Там устроили для нее бал с масками. Готовясь к нему, она сидела в уборной за туалетом. Вдруг приезжает из Петербурга курьер с секретным донесением о заговоре Мировича и о катастрофе с Иоанном Антоновичем в Шлиссельбурге. Весть эта сильно поразила ее. Приходилось немедленно действовать, и ей было уже не до бала. Но и не показаться в бальной зале было бы крайне неудобно, особенно при этих обстоятельствах. Находчивая императрица быстро нашла средство, как выйти из затруднения. Она позвала к себе графа Строганова.
— Послушайте, граф, — сказала она ему, — прошу у вас одолжения: сделаете ли вы его для меня?
Строганов, разумеется, изъявил полную готовность.
— Вот о чем я попрошу. Сядьте вот здесь в кресла перед зеркалом на мое место.
Граф немного удивился, однако повиновался. В ту же минуту одна из находившихся в уборной камер-фрау накинула на него пеньюар, другая начала его пудрить, а третья держала наготове, собираясь на него надеть, женское маскарадное платье. Строганов, уже не удивленный, а взбешенный, вскакивает с кресла и говорит;
— Государыня, я все готов отдать вам — и кровь мою и жизнь, но быть посмешищем и играть роль шута мне не по силам.
Тогда императрица выслала из комнаты всех посторонних, сообщила графу о полученном известии и с обычною своею прелестью прибавила:
— Вы понимаете, как это важно. Я должна целую ночь работать за письменным столом, мне не до бала, но и бал нельзя оставить: иначе возбудятся толки, неудовольствия, а я этого не могу допустить. Вот мой план. Вы оденетесь здесь в мое маскарадное платье: оно как раз вам по росту, скроете лицо под маскою и отправитесь на бал вместо меня. Там вы пробудете минут двадцать, затем скажетесь усталою и, как бы ослабев, опуститесь в приготовленное для меня кресло. Затем подзовите к себе князя Орлова, объявите ему, что чувствуете себя не совсем здоровою, и попросите его сказать присутствующим о том с извинением, что вы не можете дольше остаться на балу. Потом возвратитесь сюда обратно.
Все это было исполнено с точностью. Граф Строганов разыграл роль императрицы, и ревельцы были в восторге, что государыня, даже не совсем здоровая, не отказалась удостоить их бал своим присутствием. Должно полагать, что Строганов был мастер на подобные штуки, и Екатерина знала, кому вверяет такое щекотливое дело.
9 апреля 1868 года, вторник
С первого дня праздника и по сегодня включительно чудесная погода. Ингерманландское солнце не на шутку расщедрилось. Оно льет такие потоки света и тепла, что становится страшно: не скрывается ли тут какой козни относительно будущего? Что-то слишком хорошо, ненатурально.
10 апреля 1868 года, среда
На праздниках был у меня Ф. П. Литке и оставил карточку. Без сомнения, он почувствовал, что по случаю крыловского юбилея со мной поступлено нехорошо, и как он был весьма причастен к этому делу, то и решился выразить нечто вроде сожаления и первый протянуть мне руку… Этому, конечно, не мало содействовал общий голос публики, громко обвинявший тех, которые устроили такую проделку. Я решился принять протянутую руку, во-первых, потому, что помнить долго сделанную мне лично гадость не в моей натуре. Сделав по закону самоохранения отпор направленному против меня нападению и отразив его, я тотчас успокаиваюсь в чувстве сохраненного своего достоинства. Длить борьбу вне этого принципа я считаю совершенно мелочным, нелепым, недостойным хорошо организованного характера. Главное дело — не уронить себя в глазах самого себя и не оскорбить собственного чувства справедливости, а прочее до меня уже не касается. Во-вторых, ведь мне приходится два раза в неделю сидеть рядом с ними, и тут очень неудобно бросать друг на друга косые взгляды. С людьми надо вообще держать себя как с Наполеоном III — всегда готовым к войне, но не надо никогда быть зачинщиком войны, ни презирать мир уже по одному тому, что худой мир лучше доброй брани.
12 апреля 1868 года, пятница
У нас умный человек, состоя на государственной службе, точно стыдится заниматься такими пустяками, как общая польза, долг и тому подобное. Главная и единственная достойная его задача — соблюдать собственные интересы, признавая своим долгом перед обществом только уменье не попасть под суд, так как это произвело бы скандал.
Счастлив честный человек, если ему удастся приобрести настолько самостоятельности, чтобы не преклоняться перед этою шайкой эгоистов, а подчас и плутов, именами которых наполнена часть наших адрес-календарей. Что он будет беден и забыт — это само собою разумеется.
Всеми замечено, что ни в одно царствование не раздавалось у нас столько наград чинами и орденами, как в настоящее. Это настоящий рог изобилия. Мне говорил один человек, знакомый со статистикою этого предмета, что обыкновенная пропорция наград в николаевское время составляла во всей империи цифру от четырех до пяти тысяч в год, в нынешнее же время доходит до десяти и одиннадцати тысяч.
Говорят и пишут в газетах, особенно в «Голосе», что мы в Северо-Западном крае с Потаповым снова меняем систему наших действий.
15 апреля 1868 года, понедельник
Есть у нас многие юные и не юные женщины среднего круга, которые сильно желают, чтобы им дозволено было слушать в университете лекции или бы основали для них особый женский университет. Положение бедной женщины, которая, кроме иглы, не имеет других средств добывать честный хлеб, действительно заслуживает особенного внимания, и стоит подумать о том, чтобы открыть для нее новые источники труда.
Достигнуть в наших административных сферах значения, которое давало бы возможность оказывать обществу существенные и серьезные услуги, иначе нельзя, как разными эволюциями перед начальством. Люди, способные и честные, оказываются большею частью к этому непригодными, и вместо них обыкновенно на сцене являются плуты или те мелкие честолюбцы, которые за чин или ленту готовы ко всему, кроме общественных интересов. Эти-то искатели фортуны большею частью и располагают ходом дел. Разумеется, и они толкуют об общем благе, о своем бескорыстии и проч. Но для дела это ничего не значит: оно все-таки сводится на чин, на ленту или аренду.
Первое предостережение «Москве» за статьи в первом номере. Этим новый министр дает знать, что он в делах печати намерен следовать системе своего предшественника. К сожалению, и Аксаков дает повод к нему придираться своею неумеренностью и озлоблением, которое поневоле заставляет думать правительство, что оно имеет в нем врага, — ну а с врагом нечего церемониться. Вообще москвичи страшно самолюбивы. Они хлопочут не только о том, чтобы сказать истину, но еще и о том, чтобы доказать целому свету, что всякая истина может быть сказана только ими одними, а потому у них нет уже спасения никому и ничему, что не спешит повергнуться в прах перед их победоносным пером. Ведь вот Катков всех, кто осмеливался иметь другое мнение, чем он, провозглашал изменниками и предателями отечества. Право, иногда кажется, что его одушевляет не чувство своего достоинства — чувство высокое и законное во всяком человеке, а чувство бесконечного превосходства над всяким, кто мыслит и пишет в России.
17 апреля 1868 года, среда
Замечательно, что если у нас в настоящее время есть в должностной сфере люди способные и честные, так это среди юристов. Административный круг содержит в себе или эгоистов и плутов, или посредственности и совершенные бездарности.
Уезжая за границу, Валуев сказал одному из своих знакомых: «Я рад, что уезжаю, наконец, из этой татарщины».
Неужели такая реформа, как реформа Петра Великого, неужели все жертвы народа, какие для нее потребовались, должны остаться бесплодными? А ведь те, которые желали стеснить у нас науку, и те, которые стараются убить всякое проявление у нас самостоятельной, свободной гражданственности, добиваются не более не менее, как уничтожить всякое развитие того, чему положено начало реформою Петра.