ительство направляет его туда, мыслители и передовые пихают его сюда; но ни те, ни эти не хотят знать, способен ли, может ли, должен ли он идти туда или сюда? Будущее русского народа в нем самом. Или он выработает его в себе своеобразно и надлежащим образом, или сопьется с круга — но ничто не будет препятствовать его нраву.
Это не значит, что надо сидеть сложа руки, — этого не допускает простой закон: всякий неудержимо побуждается к какой-нибудь деятельности; но дело в том, что все перемелется, и будет мука.
Но есть множество таких дел, которые не стоят того, чтобы их делали умные люди.
Но если человек в развитии не насилует и не извращает природы, он все-таки меньше терпит.
8 октября 1869 года, среда
Сегодня навестил меня А. В. Тимофеев, с которым мы не видались лет двадцать пять. Он когда-то много писал, и его читали, а Сенковский было произвел его даже чуть не в гении. Впрочем, он не лишен дарования и умен, только не было твердости в его идеях и обдуманности в распорядке их. Да он и мало имел познаний. С нравственной стороны он всегда отличался добротою и благородством. Мы были с ним близки, когда он жил в Петербурге. Он женился на богатой девушке и затем жил в Москве, где и поднесь живет в независимости и спокойствии.
Оргия идей — наш век богат ими до излишества. Многие упиваются ими и так называемыми доктринами до чертиков, когда им начинают мечтаться такие чудеса, которым и места нет на земном шаре, а есть только место в мозгу их изобретателей да разве в доме сумасшедших, да еще в восторге всевозможных равенств — равенство достояний, умов — трепещет «святая каналья», и Виктор Гюго требует из Лозанны всеобщей резни как залога будущих неисповедимых благ. Странно, что никто не спросит у этого яркого защитника демократии и бедных, почему он своих полмиллиона франков, взятых с книгопродавцев за плохой роман, не разделит между собою и страждущею меньшею братиею? Хоть бы половину отдал им! Но он даже пожалел ста франков на памятник Ламартину, который хоть был тоже порядочный мечтатель, но честный человек и не был ни таким свирепым кровопроливцем, ни таким пустозвонным защитником низших братьев. Фразы, фразы и фразы!
Министр внутренних дел приготовил ко внесению в Государственный совет проект о некоторых изменениях и дополнениях в законах о печати стеснительного свойства. Несколько времени тому назад начали появляться по этому поводу статьи в газетах: «Московских ведомостях», в «Голосе», в «С.-Петербургских ведомостях», сильно нападавшие на этот проект, известный в публике, впрочем, еще только по слухам. Теперь министр остановился с ним и не дал ему ходу. Говорят, причиною тому был великий князь Константин Николаевич, который даже выразился, что мы, то есть общество и правительство, многим обязаны печати и что потому было бы крайне несправедливо и неблагоразумно ограничивать ее новыми стеснениями.
14 октября 1869 года, вторник
Древо жизни зеленеет и цветет под влиянием светлых надежд и теплых верований юности, но недолго. Потом холод опыта и бури общественных превратностей поражают его, листья опадают; обнаженное, ободранное дерево жизни стоит одиноким и пугает прохожего своим безобразием.
25 октября 1869 года, суббота
Вечер у Ивана Петровича Корнилова. Исполнение по циркуляру Потапова насчет земли крестьян Северо-Западного края приостановлено. Но Потапов остается во всем своем блеске и могуществе. П. Н. Батюшков и Шестаков уволены. Проект Тимашева о некоторых ограничениях по делам печати, говорят, опять пойдет в ход. Все это производит много толков и неудовольствий в известной части публики, то есть интеллигентной и патриотической.
Человек не был бы человеком, если бы он не делал глупостей, не работал, не страдал, не умирал.
Вот одна черта из характера покойного государя Николая Павловича.
У Норова Авраама Сергеевича был старший брат Василий, человек очень умный, как о том свидетельствуют находившиеся у меня письма его к родным, история 1812 и 1813 годов (напечатана, но у меня была в рукописи) и многие его литературные заметки, находившиеся у меня также в рукописи. Этот Василий Норов служил в гвардии, в полку, которым командовал Николай Павлович, в то время великий князь. Был смотр полка. Великий князь приехал в дурном расположении духа. Обходя ряды солдат, он остановился против одного офицера, возле Норова.
Физиономия ли этого офицера не понравилась великому князю, или он неловко, как-нибудь не по темпу пристукнул ногою, только его высочество сильно разгневался на него, схватил его за руку и ущипнул. Затем он направился к Норову, но тот, не допуская его к себе на два шага, сказал: «Ваше высочество, я щекотлив».
Через два или три месяца случился новый смотр. Был день ненастный, и как раз у места, где стоял Норов со своим взводом, образовалась огромная лужа. Великий князь был на коне; приближаясь к луже, он дал шпоры лошади, которая, прянув в лужу, окатила Норова с ног до головы. По окончании смотра Норов явился к своему полковнику и подал просьбу об отставке. Его любили все товарищи в полку и тоже объявили, что и они подают в отставку. Полковник не знал, что делать, и довел обо всем до сведения государя. Его величество сделал выговор его высочеству, и дело уладилось.
Прошло несколько лет. Николай Павлович вступил на престол. Настало злосчастное 14 декабря. Норов был привлечен к делу, не как участник бунта — чего не было, но как знакомый со многими из его участников. Тут дорого пришлось поплатиться бедному Норову. Его посадили в крепость, продержали несколько лет в заключении, кажется в Ревеле или в Риге; потом, по просьбе матери, выпустили из крепости и отправили солдатом на Кавказ. Там он тоже пил горькую чашу несколько лет. Наконец мать, чувствуя близость своей кончины, написала слезное моление к государю о дозволении приехать сыну принять ее последний вздох. На это было дано соизволение, а потом Норова уволили от службы солдатом и запретили ему въезд в обе столицы. Измученный таким образом и полуубитый, этот даровитый, умный и честный человек еще просуществовал кое-как несколько времени в деревне. Авраам Сергеевич не мог без глубокой скорби вспоминать об этом брате, которого он горячо любил и который заслуживал любви всех, кто сколько-нибудь знал его.
(Анекдот этот я слышал из уст Аврааму Сергеевича, сестры его жены — Веры Егоровны Паниной, и племянника его, Поливанова. Вариант: Василий Сергеевич Норов, бывши еще мальчиком и находясь в обществе великого князя Николая Павловича, тоже еще ребенка, в игре чем-то огорчил его, и это вспомнил его высочество на смотру. О щипке я слышал не от самого Авраама Сергеевича, но от других названных лиц).
1 ноября 1869 года, суббота
Пишу биографию А. С. Норова к 29 декабря. Ужасно трудно добывать сведения.
Потапов явился в новом блеске славы и придворного величия, хотя и доказано в Главном крестьянском комитете, что он действовал не умно и вредно. Виленский губернатор Шестаков и Батюшков сменены, говорят, за то, что они сообщили точные сведения о потаповских деяниях в редакцию «Московских ведомостей». Первый, сверх того, приехал в Петербург и подал записку, сущность которой в том, что он затрудняется исполнять предписания генерал-губернатора, извращающие высочайшие повеления.
2 ноября 1869 года, воскресенье
Туча, грозящая печати, все ближе и ближе надвигается. Князю Урусову поручено составить комиссию для начертания новых законов о печати. Но так как комиссии этой заранее дана задача составить законы репрессивного свойства, то немного находится охотников быть ее членами. Приходится назначать членов, не спрося предварительно их согласия. Так Урусов и поступает. Он, между прочим, назначил кассационного сенатора, моего благородного дядю Марка. Сегодня он заезжал ко мне поведать свое горе. Он был у министра юстиции для объяснений, но выходит так, что ему, кажется, не миновать этой чаши.
5 ноября 1869 года, среда
Указ князю Урусову о назначении его председателем комиссии для составления правил о печати.
Князю Урусову поручено отыскать философский камень, то есть издать такие законы о печати, которые бы равно удовлетворяли и правительство и общество и, ограничивая свободу мысли, в то же время не мешали бы ходу науки и образования.
Надо поставить вопрос честно и ясно: хочет ли правительство разделить с обществом, то есть с интеллигентною частью его, заботы о безопасности и благе народа или оно думает достигнуть этого единственно посредством своих агентов — своей администрации?
Не годится дождаться того, чтобы общество, вразумленное горькими опытами, вырвало само из рук правительства возможность распоряжаться своими интересами. Когда-то были сказаны очень умные слова: надо начать сверху, чтобы не начали снизу.
Есть пороки омерзительно гнусные, есть страшные, пагубные, есть грубые, но глупее гордости нет ни одного.
11 ноября 1869 года, вторник
Печать есть символ времени.
Хотите ли, законодатели, чтобы в обществе уважались и исполнялись ваши законы? Уважайте же и исполняйте их сами.
В высшей степени безнравственно заставлять других исполнять то, чего я сам не признаю и не уважаю.
Я знаю много глупых вещей на свете, но глупее гордости нет ничего.
20 ноября 1869 года, четверг
Начинать многое и ничего не кончать — это одно из свойств нашей русской натуры.
22 ноября 1869 года, суббота
Превосходная статья А. Д. Градовского в «Судебном вестнике», в которой разбирается вопрос: совместна ли свобода печати с самодержавием? Автор решает вопрос, конечно, утвердительно. Разумеется, истины, высказанные им, не вразумят тех, кому всего нужнее вразумляться подобными истинами: для этого надобно иметь ум пошире и посолиднее ума жандармского офицера — а там, увы, таковых не имеется.
Обычный вечер у Корнилова. Много посетителей. Все умы заняты одним — судьбою печати. Самые зловещие слухи ходят. Повторяют фразу, сказанную, как его называют, новым Аракчеевым, Шуваловым: «Надо зажать рот печати». Словом, паника всеобщая. Ожидают худшего, чем во времена николаевские.