14 января 1871 года, четверг
Опять после теплой погоды двадцатиградусные морозы. Вечер у одной из моих бывших учениц, Елены Карловны Богдановой. До сих пор мне не известный поэт Апухтин читал свои стихи «Гадальщица» и «Севастополь». Я вообще мало доверяю стихам нынешних новых поэтов, но настоящие, к моему удовольствию, оказались прекрасными, особенно «Севастополь». Собрание было большое для маленьких комнат хозяйки. Разговор вертелся около Ферзена, который, как оказывается теперь, убил нечаянно Скарятина на царской охоте, и около Франции. И здесь, как почти во всех обществах, где мне случается бывать, выражались неприязнь к победоносным пруссакам и сочувствие к бедствиям Франции. От мала до велика, мужчины и женщины, люди простые и образованные — все единомышленны в этом отношении.
Один артиллерийский генерал рассказал мне следующее, ручаясь за правдивость своих слов. Некто из его знакомых недавно проезжал через Германию и виделся там с одним весьма известным ученым немцем, с которым он находится в дружеских отношениях. Зашел между ними разговор о войне. «Знаете ли вы, — сказал русскому путешественнику немецкий ученый, — кто виноват во всех ужасах и в продолжительности этой варварской войны? — вы!» — «Как мы?» — воскликнул наш россиянин. «Да, вы! Если б вы в самом начале этой бойни приняли твердое положение и стали в позицию настоящего, а не притворного нейтралитета, думали только об истинных интересах своих и Европы, держась здравой политики, то, поверьте, этих ужасов не было бы. Тут не было никакой нужды в деятельном вмешательстве в войну со стороны России. Дела были такого свойства, что одно разумно и твердо сказанное Россией слово остановило бы притязания военного властолюбия, и далее намеченной ею черты пруссаки не пошли бы». «Вот как судят сами немцы», — заключил свой рассказ артиллерийский генерал.
В качестве противника связанных с радикальными переворотами кровавых потрясений я иногда видел в Наполеоне III если и зло, то зло, необходимое для отвращения другого, большего зла — кровавых анархических оргий. Каюсь, я жестоко ошибался. Видно, плохо клин клином выбивается. Этот человек своим грубым эгоизмом погубил Францию. Подобных ему немного найдется в истории. А теперь в Европе распоряжается Бисмарк — конечно, одаренный несравненно большим умом, но такой же эгоист и представитель материальной силы. И вот кто двигатели истории и властелины народных судеб! На Пруссию хотя и надели императорскую корону, но из-под нее торчат ослиные уши, за которые Бисмарк ее держит и ведет куда угодно.
18 января 1871 года, понедельник
Собрание у Ильи Ильича Ростовцева для разбора и приготовления к изданию сочинений, оставшихся после Щербины. В собрании участвовали, кроме хозяина: Корнилов, Благовещенский, Николаевский, Филиппов и я.
20 января 1871 года, среда
Смотри корреспонденцию из Пермской губернии в «Московских ведомостях». Пермская губерния является в ней сценою такого административного произвола, который кажется необыкновенным даже в такой классической стране произвола, как Россия. А между тем наши мудрые государственные мужи стараются как можно больше увеличить в губерниях, то есть сделать там почти неограниченною, власть губернаторов и полиции.
24 января 1871 года, воскресенье
Вечером у Т. И. Филиппова. Толпа народу. Как и всегда, в толпе почувствовал себя тоскливо и скоро ушел.
25 января 1871 года, понедельник
У меня была на рассмотрении для Уваровской премии комедия Потехина «Рыцари». Несмотря на кое-какие достоинства, я не нашел ее достойною премии. Недавно она была поставлена на сцену и, говорят, превосходно, не без успеха разыграна, но уже под другим названием: «Мутная вода». В комедии, между прочим, два главные действующие лица: баронесса немка и немец Кукук — оба мошенники, оплетающие и надувающие русских. Театральное начальство признало это непозволительным и велело немцев преобразовать в русских, из чего выходит, что русские могут быть подлецами, а немцы нет. Так поняла это публика, и об этом много говорят.
26 января 1871 года, вторник
Любопытно знать, как история и философское глубокомыслие объяснят падение Франции. Немецкие философы, вероятно, скажут, что человечество должно много от этого выиграть и, конечно, порадуется этой смене всемирного значения французов в политическом и социальном смысле прусско-германскою грубою материальною силою. Францию, скажут, развратили идеи, а она развратила мир. Назначение Пруссии — возвратить его разуму и здравым понятиям, конечно не иначе, как посредством крови, железа и казарменной дисциплины. Под сенью благодетельных прусских штыков мир успокоится, и все вопросы, волнующие общество, будут разрешаться в главном прусском штабе.
«Я не вижу Европы», — сказал Бейст, и сказал на этот раз очень верно. Действительно, мудрено видеть то, чего нет. Нынешняя Европа — это страна мертвых, умирающих и только начинающих еще жить, но начинающих под ферулою тех, которые захотят ими командовать и их учить.
Религия поучает нас покоряться воле Божией, философия — закону необходимости. Да и что же, в самом деле, остается, как не покориться такому ничтожному существу, как человек? Но можно ли оставаться равнодушным к бедствиям человеческим? Можно ли спокойно смотреть на миллионы погибших и гибнущих человеческих существ в предположении, что эта гибель необходима для устроений лучшего порядка вещей, для достижения благой цели? Ужели, в чувстве глубокого сострадания к ним, не позволено спросить: почему одни должны так жестоко страдать, чтобы другие немного лучше пожили? Да, много надо веры, почти больше, чем может вместить в себе сердце человеческое, чтобы согласить все это с идеею беспредельного милосердия и всемогущества.
29 января 1871 года, пятница
Итак, Франция гибнет, и гибнет не потому только, что ее сокрушает материальная внешняя сила, но потому, что благодаря Наполеону в ней самой недостаток великого духа, способного отстаивать свою честь и самостоятельность. Она должна склонить голову перед позорным условием мира, который ей предписывает Бисмарк, должна потому, что в ней нет единства, нет моральной силы, которая в минуту опасности одушевила бы ее сынов. Один Л. Гамбетта, но один в поле не воин, да он и не воин. Но неужели в самом деле историческая роль Франции кончена? Нет, быть не может. Она воспрянет, должна воспрянуть и снова занять передовое место в кругу европейской семьи. Но когда, каким путем, какие жертвы и страдания ожидают ее еще впереди?
30 января 1871 года, суббота
Большая конфузия в административной сфере по поводу напечатанных в «Московских ведомостях» статей о делах, чинившихся в Пермской губернии администрацией. Разыскивается, кто сообщил в московскую газету сведения об этих делах, которые почему-то должны были считаться секретом даже тогда, когда о них производил расследование сенатор Клушин.
Самое прискорбное явление нашей эпохи это то, что принципы, казавшиеся способными одушевлять людей в дни кризисов, то есть патриотизм, свобода, оказываются несостоятельными перед напором грубой материальной силы. Франция — эта классическая страна чести, патриотизма и свободы — склоняется в прах перед Пруссией. Сорокамиллионный народ не может соединиться и настроиться в одном духе, чтобы отстоять свое, чем мог он, по справедливости, гордиться, или чтобы иметь право сказать вместе с Франциском I: «Все погибло, кроме чести». Прусские пленные офицеры в Лионе ведут себя на улицах с непозволительным нахальством, а французские граждане тешат себя остроумными против них выходками на словах.
31 января 1871 года, воскресенье
Напрасно полагают, что с принижением дворянства у нас образуется настоящая демократия, а с нею вместе и свобода. Забывают при этом одно, что у нас не может быть сплошной демократии, что народ наш всегда разделялся и всегда, или еще по крайней мере очень долго, будет разделяться на народ собственно и на чиновничество, или бюрократию, которая и будет стоять во главе его, потому что она непосредственно связана с самодержавием.
2 февраля 1871 года, вторник
В лице Бисмарка Европа подпадает под власть, подобную той, хотя в другой форме, которая тяготела над нею в лице Меттерниха. Там был Священный союз властителей против их народов, прикрытый идеями человечности и христианства. Здесь выдвигается вперед Пруссия в союзе с грубою материальною силою. Но о чем они бьются — все эти обскуранты и деспоты? О том, чтобы властвовать беспрепятственно. Но на какой же конец? Они прикрываются желанием содействовать благу народов посредством всякого рода угнетений и воспрещений. Но разве возможно благо на этом основании? Вот и у нас бюрократия бьется из всех сил, чтобы задушить участие народа в собственных делах при самом его рождении, обещая царю спокойное возлежание на его прерогативах, а народу — безмятежное пребывание во сне, которое она считает величайшим благом. Но утешительно по крайней мере то, что судьба если и смеется над усилиями людей окончательно выбиться из-под ига грубого самовластия и произвола, то, с другой стороны, она не меньше издевается и над усилиями этого произвола вконец поработить себе дух человеческий.
Я имею привычку каждый день перед сном пересматривать и контролировать все, что я делал, говорил и даже думал в течение дня. Всегда почти оказывается, что я имею причину быть недовольным собою в одном из этих отношений, а чаще всего — во всех трех. Хуже всего, что контроль этот не мешает и в следующие дни иногда повторяться тем же ошибкам. Тем не менее этот метод обращаться с самим собою нельзя считать совсем бесплодным. Если накануне произнесенный над самим собою приговор не ускользает при обычном житейском волнении из моей памяти, то он содействует по крайней мере уменьшению глупости, готовой повториться. Значит, надо особенно налечь на память.
4 февраля 1871 года, четверг
В первые годы нынешнего царствования я был пленен прекрасными и благородными начатками, обещавшими России лучший порядок вещей, без потрясений и жертв. Способным людям было тогда стыдно и преступно не помогать правительству в его благих намерениях, и так как меня тоже считали в числе людей способных и вызывали на деятельность, то я с жаром устремлялся на подобные призвания, помимо моей ученой и литературной карьеры. Воодушевленный этими стремлениями, я находился при министре Норове, принимал участие в комитете из графа Адлерберга, Тимашева и Муханова, взялся за основание, официальной газеты и проч., несмотря на порицания крайней партии. Но немного времени прошло, как мне пришлось горько разочароваться и убедиться, что всему хорошему у нас суждено начинаться, но никак не продолжаться и доходить до цели. Может быть, и я сам действовал не с тем тонким благоразумием, которое в борьбе различных мнений, интересов и страстей все-таки успевает что-нибудь приобрести в пользу добра.