7 января 1873 года, воскресенье
Есть истины, которых бремя тяжело ложится на душу. Мудрено ли, что люди ищут часто утешения в мечте, в иллюзии. Счастливы те люди и достойны уважения, у которых эти мечты и иллюзии не отнимают благородства чувств, не превращают их в пошлых эгоистов.
Есть одна великая истина, не подлежащая сомнению, — это необходимость быть справедливым.
Наш двор, следуя примеру прусского, наложил траур по Наполеону на две недели.
На днях случился удар с бедным Ф. И. Тютчевым. У него отнялся левый бок и язык. Но Бессер (доктор) говорит, что он выкарабкается из этой беды, хотя не без потери сил. Ему, кажется, 72 года.
10 января 1873 года, среда
Великая княгиня Елена Павловна умерла вчера. Последняя умственная сила отнята у двора. Она была высокообразованная женщина и принимала живое участие во всех разумно-свободных явлениях нашего времени. Есть также несколько благотворительных учреждений, обязанных ей своим существованием. Успехи музыкальной консерватории также ее дело.
11 января 1873 года, четверг
Третий день уже как сильная вьюга и мороз в 8 и 10 градусов.
В манифесте о смерти великой княгини Елены Павловны сказано, что она между прочим радела о полезном просвещении, как будто просвещение может быть не полезным. Свет может быть более или менее, но как сказать о нем, что он может быть полезен или не полезен. Для сов он вовсе не годится, но ведь это — совы. Точно как будто манифест был на цензуре у М. Н. Лонгинова, который, найдя слово просвещение слишком либеральным, велел для избежания соблазна прибавить слово полезное.
Чаще и чаще стали повторяться закрытия земских губернских собраний за неприбытием законного числа членов. Какая причина этому? Кажется, неудовольствие помещиков, род пассивной оппозиции. А это отчего? Помещики наши состоят из двух родов; одни крепостники, и понятно, почему они недовольны; другие не были против освобождения крестьян даже с наделом землею, но они ожидали, что взамен их пожертвований им предоставлены будут какие-нибудь новые права. Ожидания их не сбылись, и вот они недовольны. А тут еще подоспели разные стеснения самых собраний. Крестьяне же погружены в невежество, и поэтому от их выборных немного можно ожидать полезных соображений в собраниях. Хотя и помещики наши не орлы просвещения, однако все-таки они гораздо образованнее своих земских сочленов из крестьян, мещан и купцов и могли бы что-нибудь делать, но у них нет одушевления.
13 января 1873 года, суббота
Вчера Аникита Озерский прочитал мне стишонки, кажется им самим написанные, на немцев. Смысл тот, что вот, дескать, у нас немцы всем распоряжаются, а мы перед ними во всем должны уступать и проч. Часто приходится слышать эти иеремиады против немцев, вместо того чтобы подражать им в честности и единодушии. Ведь подражаем же мы иностранцам во многом другом.
Третьего дня и вчера мороз до 18R.
Во втором томе «Девятнадцатого века», издаваемого П. И. Бартеневым, помещены разные проекты об освобождении крестьян, составлявшиеся по воле императора Николая Павловича. Несколько комитетов для этого было учреждаемо один за другим. Проекты эти очень разнообразны — видно только одно общее стремление не давать свободы вдруг, не наделять крестьян землей и подвергнуть их опеке помещиков. Таким образом дело отдалялось, усложнялось и запутывалось. Оттого подвиг нынешнего государя оказывается еще блистательнее и выше. Он разрубил этот Гордиев узел, который без него еще более мог бы запутаться. Полумеры тут не годились.
Процесс Нечаева окончился, о чем публиковано в сегодняшних газетах. Во все время процесса он не признавал себя подсудным русским судам и настаивал на том, что он не простой убийца, а политический преступник. По всему видно, что это политический фанатик. Он осужден на двадцатилетнюю каторгу за убийство. Он кричал на пороге, когда его выводили из суда: «Рабом вашего деспота я быть перестал. Да здравствует земский собор!» Публика тоже кричала: «Вон его! Вон!» — за что председатель сделал ей строгое и приличное внушение.
21 января 1873 года, воскресенье
Они историю хотят превратить в догматику.
Все явления в истории имеют свои причины; но причины производят иногда такое действие, иногда другое, а иногда не производят никакого действия и остаются бесплодными, как бы замирают, пока на место их не явятся другие, от которых произойдут следствия, каких напрасно ожидали от прежних и которые будут значить совсем другое, а не то, что предвиделось и о чем мечтали люди иного времени. Угнетение производит недовольство и страдание: вот причина, которая должна бы произвести революцию. Но значит ли это, что она действительно произведет ее?
Власть бестолковая и эгоистическая действительно может возбудить ее. Но властитель умирает. Место его заступает другой, с умом просвещенным и благими намерениями; он действует совершенно иначе, чем его предшественник, — и революция устранена.
22 января 1873 года, понедельник
Французское Национальное собрание приготовляет новую революцию во Франции. Своими гнусными проделками, вместе с клерикалами, иезуитами, орлеанистами и проч., всякого рода стеснениями законной свободы оно бросает Францию прямо в руки радикалов. Едва ли старческим плечам Тьера снести такую ношу судеб Франции в настоящее время. Его ловкость и искусство разбиваются о грубую и сплошную массу эгоистических партий; тут уже нужна сила.
Самое лучшее средство держать власть в своих сетях, поработить ее и сделать послушным орудием своих своекорыстных целей — это отнять у общества слово, то есть парализировать печать так, чтобы до общества не доходило никакого сведения о том, что делается вокруг.
М. Н. Лонгинов, как он сам о себе говорит, писатель не для дам. Он прямой наследник Баркова и держится его мировоззрения, отличаясь от него только удесятеренной распущенностью и с присоединением к последнему кощунства. И из этой-то помойной ямы умственного разврата вытащили это нечистое животное, чтоб сделать его начальником по Делам печати, то есть охранителем умственной чистоты и нравственности русского народа. Впрочем, почему же и нет? Ведь это никого в нашем обществе не удивляет и не оскорбляет.
Вот уж тут не знаешь, что такое, недозрелы ли мы, как сказал некогда Ламанский, или перезрели, как яблоко, готовое упасть и сгнить.
23 января 1873 года, вторник
Вечер у графини А. Д. Блудовой. Тут собралось несколько дам, все графини или княгини и княжны. Была также моя старая приятельница и ученица (из Екатерининского института) А. А. Воейкова, умная, бойкая, добрая, хотя и старая девица. Я большую часть вечера проговорил с княгиней
Трубецкой, муж которой был губернатором в Воронеже. Она показалась мне очень умной и приятною женщиною. Муж ее и она были дружны с Далем. Этот умный даровитый Даль в последнее время сильно пристрастился к спиритизму, вертел столы и особенно высоко ценил Сведенборга. Немного побеседовал с Посьетом и с бароном Бюлером, старым моим сослуживцем по Главному управлению цензуры и теперь назначенным на место умершего князя М. А. Оболенского — бывшего в числе друзей моей юности — начальником Московского государственного архива.
24 января 1873 года, среда
Настоящее время у нас — время колебаний и тревог, среди которых чрезвычайно трудно честному человеку найти для себя точку опоры. С одной стороны, стремления, возбуждаемые реформами, слишком рьяно рвутся вперед, захватывая больше, чем сколько нужно и возможно по настоящему состоянию вещей и умов, наследованному от прошедшего. С другой — власть старается удержать в пределах эти стремления и положить преграду пылким желаниям и видам. И там и здесь есть свои значительные доли справедливости. Там жизнь, здесь рассудок. Но дело в том, что общественность наша, незрелая и шаткая, нуждается в руководстве сильных умов, в характерах столько же благородных, сколько и просвещенных, — а где их взять? К сожалению, в административных сферах чувствуется в них такой же недостаток, как и в общественных. По крайней мере, они не настолько себя заявили, чтобы можно было питать к ним доверие, которое бы честных людей расположило действовать с ними заодно. И вот это-то составляет беду нашего времени.
Нелепы и пагубны также демократические тенденции некоторых недозрелых умов, которые готовы взывать к народному движению и запутать народ в сети своих утопических идей. Они забывают, что народ наш, при своей полудикости, способен производить Пугачевых и Разиных, а не граждан, которые были бы в состоянии участвовать в решении высших общественных задач. Ему нужны еще воспитание и опека — разумеется, и то и другое, честно и разумно направленные.
29 января 1873 года, понедельник
Национальное собрание во Франции состоит из посредственностей или людей нечестных. Одни, как быки, бодают республику Тьера, другие лягают ее. Но те и другие топчутся на одном месте, не двигаясь по пути, который один может привести Францию к возрождению. Вся политика Тьера заключается в том, чтобы разными маневрами загнать их в такую трущобу или нору, из которой, чтобы не задохнуться, они должны выйти и невольно дать ему требуемое большинство.
1 февраля 1873 года, четверг
Только и разговоров, что о ссоре московского городского головы, Ланина, с тамошним губернатором, Дурново. Ланин сделал визит губернатору и, не застав его дома, оставил у него карточку. Потом Ланин не явился на другой или третий день к нему вместе с разными служащими лицами, а приехал после один и во фраке. За это, то есть за визитную карточку и за фрак, губернатор сделал строгое внушение городскому голове, видя в нем не больше, как своего подчиненного. Вследствие этого Ланин подал в отставку. Общее мнение обвиняет губернатора, который забыл, что Ланин — представитель целого города, получившего недавно новый устав и с ним значительную долю автономии и независимости от местных административных властей. Достается и Ланину, за то, что он не обнаружил достаточно самостоятельности и уронил своею предупредительностью достоинство городского головы. «Московские ведомости» подшучивают над тем, что он как будто сам признал себя подчиненным губернатору и назвался на оскорбление.