Постепенно, задатки — почтенный историк ужасно насилует здесь самые вещи и перестает быть беспристрастным историком. Где сидят все эти задатки? В киевской науке?!
Костомаров многих из наших исторических знаменитостей лишил славы, которую приписывал им народ. Оставался нетронутым еще Петр; но вот он добрался и до него. И все это во имя науки, во имя исторической истины!
1 февраля 1875 года, суббота
Нет на свете животного опаснее и вреднее, как человек с умом без сердца. Правительство, желающее воспитать нравственно здоровое и честное поколение, должно быть само нравственно здоровым и честным.
2 февраля 1875 года, воскресенье
Каждый день происходят по нескольку самоубийств. На днях Ковалевский, сын бывшего министра, человек уже не молодой, застрелился, а другой, Порфирий Ламанский, распорол себе живот кинжалом. А там какая-то девочка, восьми лет, повесилась…
3 февраля 1875 года, понедельник
Был у меня разговор с одним умным и занимающим значительную должность лицом о том, что у нас в настоящее время нет настоящих государственных людей, а есть только чиновники высших разрядов. «Вы ошибаетесь — сказал мне мой собеседник, — я знаю по крайней мере одного умного и истинно государственного человека». — «Кто же этот феникс?» — спросил я. «А вот Делянов». — «Неужели? — возразил я не без крайнего удивления, потому что знаю хорошо Делянова. — Чем же он ознаменовал свою государственность, свой ум?» — «Тем, — отвечал мне мой собеседник, — что он ничего не делает». Пожалуй, можно было бы с этим согласиться, если бы такое ничегонеделание было плодом какой-нибудь мысли, а не плодом решительной неспособности и лености, прикидывающихся чем-то без ничего.
Но во всяком случае, если главная задача министра состоит в ничегонеделании, то почему и швейцару его министерства не занять его места, тем более что он согласился бы нести это бремя государственного управления за несравненно меньшее жалование?
7 февраля 1875 года, пятница
Обед с несколькими из моих товарищей академиков в новом великолепном отеле «Европа». Веселовский, Чебышев, Грот, Безобразов, Сомов и я.
Чего нам недостает? И в правительстве и в общественности определенности стремлений и вместе с тем и последовательности. Мы все чего-то ищем, чего-то хотим; но с точностью никак не можем сказать самим себе: чего? Правительство не хочет быть, по-видимому, ни ретроградным, ни деспотическим на манер прошлого времени. Однако ему не хочется допустить и тех последствий, какие должны произойти из его же либеральных реформ. А общество? Оно мечется туда и сюда, желая как будто поддерживать дарованные ему льготы, а между тем его мучит жажда денег; и оно все вертится около материальных интересов. Молодое поколение рвется к радикальным переворотам, а между тем оно худо учится, ничему не верит и не признает нравственных принципов. Оно бессильно именно отсутствием нравственных идеалов и горячность молодой крови считает за нравственную силу. Из всего этого выходит что-то очень похожее на хаос.
Мы не лишены общей всем людям способности говорить, но мы не умеем разговаривать.
8 февраля 1875 года, суббота
На акте в университете. Отчет отменно дурно составлен и так же дурно прочитан. Ничего не сказано о внутренней жизни университета, и длиннейшее изложение будто бы ученых трудов профессоров — трудов, состоящих в разных статьях и статейках, раскиданных по разным газетам и журналам. Это голое исчисление имен и названий этих трудов, надоевших как нельзя более слушателям, и более ничего. Тут же о разных командировках профессоров. Все это бестактно, скучно и ничтожно. Так как за три дня до акта ходили слухи о приготовляющемся скандале, то есть намерении освистать профессора Григорьева, занявшего место Лонгинова, то из высокопоставленных лиц никого не было, не исключая самого министра. Скандал действительно начинался: раздалось несколько свистков после речи Григорьева, которую читал Срезневский. Но громадная масса студентов дружными рукоплесканиями совершенно подавила свистки, которые, однако, долетели до слуха публики. Студенческое благоразумие восторжествовало над немногими покушениями немногих шалунов-студентов. Я ушел тотчас после отчета.
9 февраля 1875 года, воскресенье
Большой вечер у М. И. Семевского. Праздновали пятилетие «Русской старины». И. Ф. Горбунов занимал целый вечер своими мастерскими рассказами из народной и общественной жизни.
13 февраля 1875 года, четверг
Письмо к князю Вяземскому в Гомбург.
Я предвидел, что скандал, устроенный на университетском акте Григорьеву, будет скорее и лучше содействовать его назначению на место Лонгинова. Весы склонялись в пользу В. П. Мансурова, определение его было почти решено, как вдруг скандал, хотя и не вполне удавшийся, упал на сторону Григорьева — и перетянул.
17 февраля 1875 года, понедельник
Новый скандал. Министр народного просвещения поручил Б. М. Марковичу, как ближайшему к себе доверенному лицу, составить с Ф. П. Баймаковым контракт по аренде на «Петербургские ведомости». Редактором министр назначил графа Е. А. Салиаса, а Маркович внес в контракт статью, по которой арендатор имеет право отказать редактору от газеты, когда найдет его неудобным для нее. За это взял с Бай-макова отличную взятку. Министр утвердил контракт, не читавши… Когда дело вышло наружу, министр поехал к государю и нажаловался, что вот, дескать, его надули и проч. С Марковича тотчас сняли камергерство и выбросили его из Совета министра.
20 февраля 1875 года, четверг
С добродетелью обращаются как со светскою дамой: ее осыпают учтивостями и любезностями, в присутствии ее не употребляют скверных слов и проч. Но все очень хорошо понимают, что это только исполнение светского этикета, и никто не считает себя обязанным жертвовать ей существенными своими интересами и угождать ей серьезно.
23 февраля 1875 года, воскресенье
Познакомился с архиепископом Василием, бывшим в Витебске во время воссоединения униатов. Он рассказывал много любопытного из времени управления своего витебскою епархиею и об участии в восстании униатов, об обращении своем с католиками. Системою его было вообще кроткое христианское обращение со всеми. Самые католики его любили. Я застал его у Чистовича, Иллариона Алексеевича, к которому заезжал отдать визит.
За что «Голосу» воспрещена розничная продажа, — покрыто мраком неизвестности. Вечером мы с Любощинским заезжали к Краевскому, но не застали его дома.
24 февраля 1875 года, понедельник
Розничная продажа «Голоса» воспрещена за фельетонную статью в N 47. По духу нашей цензурной администрации она, конечно, должна была вызвать ее неудовольствие. В статье довольно резко говорится о том, что у нас невозможно рассуждать о действиях нашей администрации.
Весьма важное дело — найти способ сказать правду тому, кто требует ее от вас, не оскорбляя его.
2 марта 1875 года, воскресенье
Нынешняя зима будет памятна. Она отличалась редким в Петербурге постоянством и умеренностью; но в то же время в ней сильно свирепствовала эпидемия тифозных и возвратных горячек. Больных было больше 15 тысяч, умерших великое множество. Разумеется, как всегда, доставалось больше всего низшим классам населения.
5 марта 1875 года, среда
Милое, умное письмо от князя П. А. Вяземского из Гомбурга.
8 марта 1875 года, суббота
Над нами господствуют всевозможные произволы так, что из этого выходит какая-то анархия административная, нравственная и умственная, и, однако, нам живется не хуже, как жилось в предшествовавшее время, где всех оковывала одна деспотическая воля. Из этого я вывожу заключение, что можно жить и при известных принципах или вовсе без них.
9 марта 1875 года, воскресенье
Обычный годовой обед в Римско-католической академии. Нынешний раз студенты особенно выразили свою преданность мне, при питии тоста за меня, шумными и продолжительными криками и дружным «многая лета» на латинском языке.
10 марта 1875 года, понедельник
Продолжается серьезная, глубокая зима. Холодно, снежно, отличная санная дорога.
16 марта 1875 года, воскресенье
Содействие общественному благу! Но ведь только одни сумасшедшие или Дон-Кихоты могут мечтать об этом, не имея в наличности никаких для того сил — ни политических, ни общественных, ни нравственных.
В свое время и я донкихотствовал и истратил на это довольно-таки из отпущенного мне природою запаса способностей. Мне, видите, хотелось пробуждать в людях уважение к человеческому достоинству, к нравственным идеалам! Но только особенному счастью обязан я тем, что мне прямо не наплевали в глаза те, на которых я хотел действовать таким образом, хотя стороною, вероятно, втихомолку и величали меня ослом. На базаре житейской суеты требуются и оплачиваются только вещи ценные. А какую цену могут иметь мысли о человеческом достоинстве, нравственные или эстетические идеалы и тому подобный мыслительный вздор?
Но в сущности я всегда был слишком недоверчив к самому себе, чтобы считать себя деятелем, как теперь в моде называть всякого фельетониста или кропателя стихов и повестей, хотя в молодости моей я не был чужд честолюбия.
Вообще же надобно правду сказать: я ничего не умел сделать из довольно порядочного капитала способностей, отпущенных мне природою.
22 марта 1875 года, суббота
Если общество потребует от тебя для своего удовольствия, чтобы ты на значительном расстоянии попадал горошиной в крошечное отверстие стены, считал, сколько будет капель в ковше с водою, — ты должен все это делать, если хочешь, чтобы оно считало тебя своим членом, на что-нибудь годным. Делать что-нибудь не по заказу — значит все равно, что вколачивать гвозди в воздух. Только то хорошо, что требуется по времени.
23 марта 1875 года, воскресенье