Да тут же, кстати, или, вернее, некстати, многие заговорили и о моем юбилее. Противлюсь этому сколько возможно, в глубоком убеждении, что мне вовсе не подобают подобные овации. По этому поводу у меня сложилась сказочка. Один добрый человек, приехавший откуда-то издали, вздумал, между прочим, осмотреть здесь сады, парки и огороды. «Вот, братцы, — сказал он занимающимся этими делами, — я видел, как усердно вы работаете над капустою, картофелем, репою, огурцами и другими такими же полезными вещами: они выходят у вас прекрасные. Все это хорошо потому именно, что полезно. Но зачем у всех занимающихся этим родом культуры такая односторонность? Знаете ли вы, зачем я прибыл сюда? Я хочу развести здесь ананасы, померанцевые и лимонные деревья». Слушавшие улыбнулись и ничего не отвечали. А между тем новый деятель купил землю, начал ее всячески взрывать, удобрять и насаждать свои прекрасные растения. Но вышло то, чему надлежало быть. Все его насаждения пропали от мороза и жестоких северо-восточных ветров. Земля оказалась также вовсе неспособною принять то, что ей навязывали. Труд и издержки пропали даром, и, конечно, жалкий предприниматель остался ни при чем.
Скажите же, друзья мои, следует ли ему воздвигать за его, впрочем, добрые намерения памятник? И сам он разве поверит, что заслужил его? Примените это прямо ко мне, и выйдет, что я совершенно прав, не соглашаясь на мой юбилей. Ведь я то же делал, что этот добрый, но нелепый садовник, проведя всю жизнь свою в насаждении в умах возвышенных нравственных идеалов, понятий о человеческом достоинстве там, где в них вовсе не видят надобности. Вместо картофеля и капусты я хотел разводить лимоны и померанцы.
Хорошо еще, что меня совсем не прогнали, а относились ко мне великодушно, давали мне хлеб, без сомнения видя во мне забавного ребенка.
Делянов более всех расточал мне любезностей и за мою речь и за биографию Муравьева, напечатанную в министерском журнале.
Обед был, как обыкновенно, шумный и со множеством спичей, которые, разумеется, под влиянием шампанского были еще великолепнее. Грот, впрочем, сказал очень милую вещь, выкопав где-то стихи, которые некогда писал Буняковский. Они и послужили ему темою для искусного оборота, что Виктор Яковлевич не был односторонним ученым.
20 мая 1875 года, вторник
Вот и я на даче. Она мне очень понравилась. Мой кабинет прелесть. Мои домашние приняли все меры к его выбору и устройству. Право, они меня балуют.
22 мая 1875 года, четверг
О жизнь, пучина недоумений, сомнений и тревог! Тщетно бедный ум силится понять тебя! Что ты такое для мириада мириадов существ? Что такое ты для человека, на долю которого выпали нескончаемые страдания и нестерпимая, жажда истины и внутреннего успокоения? Вера, вера и вера! Но как заглушить в себе голос сочувствия к этим бесконечным бедствиям, удручающим человечество, для которого один конец, одно утешение — смерть? А надежда будущей жизни? Да! Она тоже истекает из веры.
24 мая 1875 года, суббота
Кстати подвести теперь итог моего здоровья за весь год, от дачи до дачи. Во все это время оно было хорошо, кроме изредка посещавших меня головных болей, от которых я по вечерам избавлялся стаканами двумя крепкого чая. В последний месяц меня преследовал кашель, да раз, ни с того ни с сего, поднялись было колоти в груди. Толчки, вследствие выдуманной мною системы спанья, являлись реже. Зато глаза меня озабочивали.
25 мая 1875 года, воскресенье
Великолепная гроза, проливной дождь, теплота, деревья облеклись в радостные зеленые одежды, благоухание в воздухе. Настоящая весна.
Не отгоняй немногих светлых минут, когда они как-нибудь случайно забегут в твою душу, опасениями возможности грядущего зла или обычною мрачною мыслью о ничтожестве и непрочности всего радостного на земле. Пусть это будет хоть не более, как станциями на тернистом пути жизни. Надобно же иногда отдохнуть и переменить лошадей.
В сердце человеческом столько накопляется нечистот всякого рода, что никакой Ф. Ф. Трепов не в состоянии их очистить.
27 мая 1875 года, вторник
В городе, в заседании комитета правления Академии наук. Выручил у Веселовского мою речь (приветствие Буняковскому) и отдал Безобразову для напечатания в «Новом времени». Этого желал и Виктор Яковлевич.
На свете дивные бывают приключения. Таковое случилось с «С.-П. ведомостями». Вот уже несколько дней они не выходят так, сами по себе, а не по цензурному воспрещению. Забавнее всего, что вы получаете лист за заглавием: «С.-Петербургские ведомости, газета политическая и литературная», а под ним красуются объявления о продажах, покупках и проч., и только. Что же это значит? Редактора не имеется: Салиас удалился в Москву, и остался один издатель Баймаков. Этот злополучный издатель шесть раз избирал и представлял редактора: ни одного из них не утверждали — то министр народного просвещения, то министр внутренних дел. Эти высокопоставленные господа, очевидно, забавляются недоумением публики и отчаянием издателя, быстрыми шагами идущего к разорению. А кто же виноват в этом? Конечно, сам Баймаков. Всякий человек, встретив на пути своем лужу, обходит ее, а этот прямо влез в нее. Да это и не лужа, а целое болото. Мудрено ли, что он завяз в нем по шею, карабкается и не может никак из него выбиться.
28 мая 1875 года, среда
Холодновато. Целую ночь шел дождь. А все-таки похоже на весну. Сирень готова совсем расцвести. Наш садик прелестен. Тут, между прочим, есть огромная яблоня с бесчисленным множеством ветвей. Она до того покрыта цветами, что листьев совсем не видно.
29 мая 1875 года, четверг
Можно ли иметь какое-нибудь доверие к науке, проповедуемой немецкими устами, после того как немецкие ученые Блюнчли, Гнейст, первоклассные знаменитости, стараются оправдать и возвести в принципы наглое покушение Пруссии напасть на Францию без малейшего со стороны последней повода? Франция, видите, занимается устройством своих военных сил, она хочет мстить Германии за недавно нанесенные ей поражения, а поэтому Германия должна ее предупредить и дотла разорить ее, чтобы она уже не имела ни войск и никаких средств к отмщению или к защите. Слыхана ли была когда-нибудь такая логика?
Тщетно Франция доказывает, что, заботясь о своих внутренних делах и возводя войско свое на степень, соответствующую великой державе, она вовсе и не помышляет о войне. Значит, ни одно государство в Европе не может заниматься своими внутренними делами, не спрося на то согласия г. Бисмарка. Ведь в таком смысле отнесся он и к Бельгии и к Италии. И вот ученые и высокомыслящие люди немецкие пустились научным образом доказывать справедливость такой разбойничьей политики. И война во Франции была бы неизбежна, и потоки крови полились бы снова, и открытый грабеж германских рыцарей пронесся бы губительным ураганом по лучшей части Европы единственно потому, что так угодно Бисмарку. Могут ли далее простираться политическое высокомерие и алчность нации, которая так много толковала о прогрессе науки и цивилизации! Облагородила ли сколько-нибудь и очеловечила ли их наука? К счастью, на этот раз у России нашлось столько здравого смысла, что обожание Пруссии не помешало ей, как говорится, несколько окрыситься на ее замыслы, и Англия тоже вошла в свою роль великой державы и решительно подняла и свой голос против предпринимаемого разбоя в Европе.
У всякого найдется довольно способности, чтобы повредить полезному делу или начинанию; помочь ему — другое дело.
7 июня 1875 года, воскресенье
Дурно прощается с нами май. Последние его дни холодны и дождливы. Вот тем же приветствует нас и июнь.
Когда человек приближается к концу, он чувствует то же, что зритель в театре по окончании пьесы. Все, что казалось ему таким действительным на сцене жизни, что возбуждало его участие, представляется ему сущим вздором. Все это комедия, обман, выдумка, опасная игра. В заключение серьезною оказывается одна вещь, — опущение занавеси, смерть. Умирая, Август-император сказал окружающим его: «Друзья! Пьеса сыграна, — рукоплещите». Тоже один знаменитый человек, кажется, Мориц Саксонский, перед смертью произнес: «Друзья! Какой прекрасный сон видел я!»
Речь моя напечатана в 129 номере «Нового времени». Я отовсюду слышу о ней самые лестные отзывы.
5 июня 1875 года, четверг
Правительство в больших заботах: говорят, в губерниях найдено множество разных воззваний к народу революционного свойства. Беспрестанно забирают распространителей их. А между тем всеобщая деморализация растет все более и более во всех слоях общества. Если это правда, то положение наше очень печально. Что должна делать тут интеллигентная часть общества? Она должна дружно противодействовать этому разрушительному, разлагающему направлению. Правительство должно это понять и привлечь к союзу с собою эту лучшую часть общества. Вот почему, например, проект о лишении университетов их прав чрезвычайно несвоевременен.
Я имел длинный разговор с Деляновым. Он описывал мне подробно печальное состояние наших университетов, их полнейшую деморализацию, будто бы в сословии самих профессоров. Это-то, по его словам, вынуждает министерство ограничить автономию их. Но время ли к этому? Никак не следует принимать крутых мер.
Мы, книжные люди, думаем, что нужна истина, чтобы общества жили добропорядочно и благополучно по возможности. А вот Китай более 4000 лет живет ложно… Дело не в истине, а в убеждении и вере. Если вы верите во что-нибудь, что это истина, то верование ваше обеспечивает известный порядок вещей, — и это все, что нужно.
Природа в отношении к человеку — страшный деспот. Если она преследует тебя, — удирай от нее по возможности: настигнет — беда! Приспособляйся к ее велениям и законам, как умеешь.
11 июня 1875 года, среда
Одна из остроумнейших пословиц, выражающих здравый смысл народа, это «до Бога высоко, до царя далеко».