в сущности же они преданы единственно своим личным интересам. Самое большое зло, что к такой администрации никто не питает ни доверия, ни уважения.
Вот, например, министр юстиции сильно заботится тем или другим образом вытеснить из судебных институтов людей достойных, дабы ослабить эти институты и привести их в упадок, ибо они ему не нравятся. Личная преданность все извиняет и на все уполномочивает.
Россия не была государством до Петра Великого. Это было скопище людей без всяких связующих идей, без всякого понятия о праве и обязанностях, которое одно существенно отличает государство от толпы. Во главе стоял царь — не государь, а господин; подвластные ему люди были не подданные, а рабы. Явился беспримерный плотник, который из этого материала срубил топором государство.
16 августа 1875 года, суббота
Август, как говорится, ни то ни се: выпадают дни ясные, иногда дождь-ливняк, вообще довольно холодно, особенно по вечерам.
«Это все теория», — сказал один практический господин своему приятелю, рассуждавшему с ним о важных предметах. «А что такое теория?» — спросил он в заключение презрительным, доктринерским тоном. «Теория, — отвечал его приятель, — это такая вещь, которой глупцы не понимают».
Это одно из тех нравственных и умственных ничтожеств, из которых в России делают генералов и министров.
26 августа 1875 года, вторник
Настоящая новая история России начинается с отменой крепостного состояния. До этого времени народа русского не было, а были: царь, дворянство или помещики и чиновники.
Все говорят о Боге, а живут так, как будто его совсем не было.
30 августа 1875 года, суббота
Суматошный день. Поздравлений было множество, — я устал, принимая их и отвечая. Телеграмм получено пять. Приезжали из Царского Села. Прекрасные букеты. Никогда в этот день у меня не было такого привала людей.
10 сентября 1875 года, среда
Я люблю читать биографии великих людей, особенно прославившихся на поприще умственной деятельности, и размышлять о них. Знакомство с ними укрепляет и возвышает душу. Оно производит на нее то же действие, какое мы испытываем физически, когда дышим воздухом на вершине высоких гор. Мы чувствуем себя нравственно здоровее, бодрее, разумнее в их присутствии.
Я не верю в так называемые переходные состояния. Всякий век есть переход к другому, и каждый хлопочет за себя и установляется по-своему, как умеет и как велит судьба. Он колеблется, — значит, живет. Это главное.
Более всего познал я человеческое ничтожество из обращения с людьми так называемыми интеллигентными, литераторами и учеными. Тут только вполне узнаешь, до какой степени человек лжив, мелочен, самолюбив, высокомерен и проч. И все это от того, что каждый из этих людей считает себя умнее всех остальных.
18 сентября 1875 года, четверг
В «Голосе» мой бедный Миллер обруган за то, что осмелился (в «Русской старине») сказать о Гоголе, что как человек он был дрянной человек. По статье «Голоса» выходит, что Гоголь был человек дрянной, да отличный писатель, а до нравственности его никому нет дела. Вот видите, человеку даровитому все позволено, — он может быть гадок, сколько душе его угодно. Это его право. Нравственный характер у этих господ, современных русских передовых людей, нипочем, — будь только их приход. Мой сапожник очень хорошо шьет сапоги, но он вор и мошенник. Об этом надобно молчать. Этого они требуют и от истории знаменитых людей. Нет нужды, что эти знаменитые люди поступками своими опровергают все то, что проповедуют словами.
20 сентября 1875 года, суббота
Власть есть самая привлекательная игрушка для детей. Редкий из получивших ее употребляет ее не для своей забавы. Она такая красивая, что из-за нее легко забыть, что на свете есть что-нибудь, кроме игры в нее.
26 сентября 1876 года, пятница
Сегодня был у меня Ламанский (В.И.) с предложением от литераторов взять на себя председательство в комитете, который намерен что-то издать в пользу несчастных герцеговинцев. Я, разумеется, согласился, хотя и сомневаюсь, чтобы из этого что-нибудь вышло.
Вечер прошел приятно, в беседе с Неверовым. Исправление и очищение нравов возможно только тогда, когда заботящиеся об этом заимствуют нравственные идеалы из внутренних оснований общественного духа и передают их другим как образцы, воодушевляющие сердца и служащие им примером.
30 сентября 1875 года, вторник
Собрание Славянского комитета и комиссии для издания литературного сборника в пользу герцеговинцев. По моему убеждению, из этого ничего не выйдет.
Прежде всего нужны материалы, статьи, а их нет. «Будут», — говорят. Увидим.
12 октября 1875 года, воскресенье
В толках о сборнике в пользу герцеговинцев никакого толка нет. Однако собирают статьи.
22 октября 1875 года, среда
Заседание комиссии для составления сборника в помощь герцеговинцам.
Добраться кое-как до могилы без больших дорожных неприятностей, сохраняя по возможности бодрый вид, — вот все, что мне теперь предстоит.
Чувствовать свое ничтожество и не склониться под его бременем, — не правда ли, это своего рода достоинство?
Если платье вам не впору, его можно еще носить по крайней мере без большого огорчения. Но если сапоги жмут вам ноги, да еще с мозолями, то приходится плохо. Поневоле иногда вскрикнешь и пошлешь к черту сапожника, сшившего вам обувь не по ноге. Однако и с этим надобно кое-как ладить: не в лапти же обуться!
23 октября 1875 года, четверг
Заседание в Обществе христианского просвещения. Филиппов прочел очерк о жизни и трудах Горского. Он буквально осыпал цветами его могилу. Потом Осинин прочитал тоже род похвального слова Попову, бывшему священнику при нашей миссии в Лондоне, человеку, впрочем, вполне заслужившему уважение и любовь всех его знавших, в том числе и мою, своими нравственными качествами. Он же, Осинин, прочитал в отчете о Боннской конференции старокатоликов, где он был в числе наших делегатов. Дело шло о соединении нашей церкви с старокатолическою. Главный вопрос, затруднявший это соединение, касался Святого Духа. Прения, происходившие по этому предмету, чрезвычайно любопытны. Дело в том, что никто ничего не знает о Святом Духе, и от Отца ли он исходит или от Отца и Сына. Странно видеть, как люди, кажется серьезные, с важностью ловят воздух руками и думают, что они что-то в них держат.
Впрочем, если существует общество, то есть церковь, то надобно же, чтобы она утверждалась на чем-нибудь. А что такое это что-нибудь, — это совершенно все равно. Лишь бы верили и твердо стояли. Без истины можно жить, но нельзя жить без убеждений.
28 октября 1875 года, вторник
Всяким новейшим непрошенным учителям я сказал бы:
«Господа! Ведь вы ничего не знаете относительно высших вопросов, в решении которых стараетесь меня убедить. Оставьте же мне право думать самому на себя в этих случаях. Ведь и я ничего не знаю. Но по крайней мере я не играю роли невежды, который отвергает все то, чего не знает и чего узнать не может».
На днях, в пятницу, заезжал ко мне князь Дмитрий Александрович Оболенский с просьбой пересмотреть издаваемые им записки из его семейного архива, где, между прочим, очень много содержится любопытных подробностей о Нелединском-Мелецком. При этом князь прочитал статью князя П. А. Вяземского, которая будет приложена к книге. Эта статья прелестна по остроумию, изяществу и свежести изложения, несмотря на 83 года автора. Ее выслушали вместе со мною Любощинский (дядя Марк), Небольсин (Григорий Павлович) и Воронов.
5 ноября 1875 года, среда
Самое скверное из современных нравов, при полном отсутствии веры во что-нибудь высшее и нравственное, — это своего рода презрение к жизни. Не понравилось то или другое, или слишком что-нибудь понравилось, да не дается в руки — трах! — застрелился, повесился или утопился.
Обедал у князя Д. А. Оболенского вместе с академиком, моим сотоварищем, Гротом. Мы вместе рассматривали, приготовленные князем записки о Нелединском-Мелецком.
6 ноября 1875 года, четверг
Заупокойная обедня и панихида по графе А. К. Толстом. Я пришел рано, когда обедня еще не начиналась. Тут было несколько литераторов: Гончаров, Краевский, Стасюлевич, Миллер (Орест), Костомаров. А. К. Толстой был одним из даровитейших наших поэтов и моим хорошим знакомым.
17 ноября 1875 года, понедельник
Пошлы общие места, что все на свете превратно, особенно человек, но с ними приходится на каждом шагу ведаться. В пятницу прошедшую у меня было человек 15 гостей, и между ними мой дорогой, старый друг А. С. Воронов, не подававший никакого признака или предзнаменования того, что случилось с ним вечером в субботу на педагогическом собрании. Случившееся с ним ни более ни менее, как удар, отнявший у него половину тела с левой стороны. Сегодня я заезжал к нему, но он до сих пор остается в гимназии (во 2-й): его нельзя трогать, чтобы перевезти домой. От служанок я узнал, что ему не лучше, а главное, что он не говорит. Вся семья, разумеется, там около него. Попозже поеду в гимназию.
Был у Воронова, но не мог его видеть. Он не пришел еще в сознание и не владеет языком. Бедное семейство в отчаянии. Я просидел с ним долго, стараясь, разумеется, сколько можно умягчить его тревоги и скорбь. Положение Андрея Степановича гораздо опаснее, чем я думал. Более всего боятся за мозг. Он все еще лежит в гимназии. Состояние его таково, что его нельзя тронуть с места. Все это тяжело легло на мое сердце. Кроме многолетней дружбы, меня с ним связывавшей, я всегда находил в нем лучшего из людей. Он соединяет в себе здравый и просвещенный ум с редкою добротою и кротостью сердца.
19 ноября 1875 года, среда
Трудно решить, чего более люди достойны — презрения или сожаления. Дело в том, каким оком мы на них будем смотреть. Если оком холодного ума, — их нельзя не презирать; если оком сердца, — станешь глубоко сожалеть о них. Человеку мыслящему и великодушному чаще всего приходится колебаться между тем и другим.