Но вот однажды Джейн зашла, когда мы с Кэм не то чтобы ругались, но сильно спорили, и я выкрикивала всякие там слова. Еще как-то она зашла, когда я сидела и дулась в своей «пещере». Позже я слышала, как она говорила Кэм, что глупо терпеть все мои выходки. Да, она слышала, что я много пережила, но это не дает мне никакого права быть такой наглой.
Я долго думала, что Лиз нормальная. Сначала я волновалась — ведь она учительница, но оказалось, что Лиз совсем не такая, как миссис В. Б. Знает все неприличные анекдоты, любит посмешить… У нее есть собственные ролики, и однажды она дала мне на них покататься. Вот было классно! А как я здорово на них смотрелась! Носилась туда-сюда и ни разу не упала. Потом я стала приставать к Кэм и говорить, что давно пора купить мне такие же. Увидев, как я здорово катаюсь, Лиз вдруг задергалась и сказала, что Кэм сама денег не печатает.
Вот жалость!
Потом Лиз завела старую шарманку: мол, любовь и трата денег — это не одно и то же. Будто прямо на глазах превратилась в В. Б.!
Я все равно думала, что в Лиз что-то есть, но однажды она зашла поздно вечером, и из своей «пещеры» я услышала, как Кэм плачет после нашей очередной стычки — точно уж не помню из-за чего. Ну, на самом-то деле помню. Кажется, я взяла у нее из кошелька десятку — ведь не украла же! Во всяком случае, она моя приемная мама и должна на меня пахать, а не быть такой жадной и экономить на моих карманных деньгах. И чего реветь из-за какой-то несчастной бумажки в десять фунтов? Я могла бы взять двадцать! Нечего всюду оставлять кошельки, если потом переживаешь из-за того, что деньги пропадают. Старушка Кэм не от мира сего. В детском доме она бы не продержалась и десяти минут.
Так вот, когда Лиз пришла, я обвилась вокруг своей двери, как мой питон, чтобы подслушать, о чем это они разговаривают. Как я и предполагала, говорили обо мне. Лиз все спрашивала, что произошло на этот раз, и Кэм сначала держала язык за зубами, а потом раскололась: видите ли, маленькая озорная Трейси — воровка. Кэм припомнила и другие пропажи. Да, однажды я действительно взяла у нее на время ручку. Ну ладно, не одну, а несколько. Ну еще этот дурацкий медальон, который ей мама подарила. Не собиралась я его красть! Только хотела посмотреть, что там внутри.
Ведь знала, какая Кэм ябеда! А Лиз-то хороша! Все ей пела, что не надо копить переживания в себе — лучше как следует выплакаться. А потом села на своего любимого конька и поехала: будто я ворую, чтобы привлечь к себе внимание и завоевать любовь. Все учителя и социальные работники одинаковые, все дуют в одну дуду. Я своровала деньги, потому что они мне были нужны. И ручка мне тоже была нужна. Ну а медальон мне понадобился, потому что в него можно было вложить фотографию моей настоящей мамы.
У меня есть одна фотография, на которой она потрясающе выглядит: настоящая кинозвезда с улыбкой от уха до уха. Догадайтесь, кому это она улыбается? Малышке, которую держит на руках, а та вцепилась в ее роскошные белокурые волосы… Да это же я!
Вот бы у Кэм были длинные волосы! Мне бы так хотелось, чтобы и она классно выглядела. И тоже была необыкновенной, как кинозвезда. И больше улыбалась. А не сутулилась и не переживала бы из-за меня.
Когда у нас сидела Лиз, Кэм наплакалась вволю и сказала, что ничегошеньки у нее со мной не получается. Все не так, как она думала. Так я и знала! Ведь чувствовала, что она от меня откажется. Ну и ладно. Подумаешь! Буду я еще переживать! Лиз сказала, что это пройдет, просто я лезу вон из шкурки, пытаясь показать все, на что только способна.
— А я тебе говорю — это она проверяет, насколько хватит моих сил, выдержу я ее выходки или нет, — сказала Кэм.
— Не позволяй ей так себя доводить, — ответила Лиз. — Встряхнись, Кэм! Нельзя ставить свою жизнь в зависимость от Трейси! Никуда не ходишь! Даже свои курсы забросила!
— Не могу же я оставлять Трейси по вечерам! Я заикнулась было о приходящей няне, но девочка оскорбилась.
— Тогда почему по утрам ты не ходишь в бассейн? Ты ведь была в такой прекрасной форме! Почему вы с Трейси не ходите плавать до начала занятий? Джейн сказала, что ей в бассейне очень понравилось.
— Просто времени ни на что не хватает. Такая морока собирать ее к девяти в школу! О, господи! Вот еще что… Трейси никак не может там ужиться, мне постоянно звонит директор… Просто не знаю, что делать.
— А почему бы не поговорить с Трейси и не рассказать ей о своих переживаниях?
— Трейси на них наплевать. Ее интересуют только собственные чувства. Ей самой сейчас не очень легко, вот она на мне и отыгрывается.
— А ты не иди у нее на поводу. Попробуй хоть раз сказать «нет», поставь ее на место, — говорит ужасная Лиз.
— В этом-то все и дело — она не может найти своего места. У нее никогда не было дома.
С одной стороны, мне стало легче оттого, что она все выплеснула, а с другой, — не хочу, чтобы меня жалели. Не хочу думать, что меня взяли на воспитание из жалости. Гораздо приятнее считать, что все произошло по-другому: Кэм была одинока, а теперь у нее есть цель в жизни. И еще думать, что она от меня без ума. Кэм говорит, что меня любит, но она не может любить меня так, как настоящая мать. Она не хочет каждый день покупать мне угощения и давать кучу денег, а еще не разрешает оставаться дома, прогуливать эту ужасную школу.
Никогда туда не вернусь! Хоть каждый день буду прогуливать — мне это раз плюнуть! Я все правильно рассчитала и явилась домой точно в срок. Кэм сидела на нашем старом диване и писала в блокноте очередную печальную историю. Она вздрогнула, когда я ввалилась в дверь, но нашла в себе силы улыбнуться. И тут на меня что-то нашло, будто я по ней соскучилась, и все такое… Я подбежала к ней и плюхнулась рядом.
— Эй, Трейси, поосторожней! — сказала она и попыталась вернуться в прежнее положение. — Ты диван сломаешь. И меня тоже.
— Все равно половина пружин сломана.
— Послушай, я тебе никогда не обещала, что ты будешь жить во дворце.
— Скажи лучше — в убогом шалаше, — буркнула я и поднялась с дивана. Затем прошлась по комнате и попинала ногой старую рухлядь.
— Прекрати, Трейси! — резко сказала Кэм.
Ага! Решила не идти на поводу у Трейси! Это я ей не поддамся да пройдусь по ней ногами! Кэм заметила мои кривляния и испугалась.
— Не надо, Трейси! У меня был тяжелый день. Помнишь статью, которую я писала?
— Не приняли?
— Да нет. Просто у меня нет вдохновения. К тому же застряла на половине четвертой главы романа.
— А надо писать то, что будет продаваться! Что-нибудь захватывающее, где много действия. — И я притворилась, что показываю на ней прием карате. Даже не дотронулась до нее, но Кэм заморгала. — Что-нибудь поживей и посексуальней! — Я завиляла бедрами и захлопала ресницами.
— Как бы не так! — сказала Кэм.
— Подожди, вот стану писательницей и разбогатею.
Я посмотрела на отрывки, которые Кэм нацарапала в блокноте.
— Я могу написать гораздо больше. Сегодня столько страниц исписала — почти целую книгу.
— К уроку по английскому?
— Да нет… — О-о, осторожно, Трейси. — Так, кое-что личное. Пишу на перемене и во время обеда.
— А можно почитать?
— Нет!
Не желаю, чтобы она знала о фиолетовом блокноте. Я спрятала его в школьный рюкзак. Иначе начнет гадать, когда я его купила и откуда у меня деньги. Опять полезет в кошелек, а нам не нужны скандалы.
— Ладно, ладно. Личное так личное. Ну хоть одним глазком можно взглянуть?
— Ты становишься прямо как В. Б. Она заставила нас писать автобиографию. Противная и любопытная старая кошелка! Да еще попросила написать о семье!
Кэм напряглась и забыла о моих сочинениях на личную тему. Так и было задумано!
— Она сказала, что нужно писать о приемной матери…
— А ты?
— Я написала о своей маме. О том, что она голливудская актриса и так занята, что не может со мной встретиться. Ты же знаешь.
— Да, знаю.
— Только В. Б. мне не поверила, да еще поиздевалась надо мной!
— Это ужасно!
— Ты ведь мне веришь, Кэм? Веришь в то, что я рассказываю про свою маму? — Я очень внимательно наблюдала за ее реакцией.
— Ну… Я знаю, как много мама для тебя значит, Трейси.
— Ха! Ты думаешь, все это чушь? Очередной рассказ, который я придумала?
— Нет! Но если… если ты веришь, что это правда…
— Неправда! — вдруг закричала я. — Все неправда! Я все придумала. Глупо и по-детски. Никакая она не актриса — просто ей нет до меня дела.
— Ты этого не знаешь, Трейси. — Кэм попыталась меня обнять, но я вырвалась.
— Все я знаю. Уж сколько лет ее не видела! Все ждала, ждала и ждала ее в детском доме. С ума я, наверное, тогда сошла. А она и не собиралась за мной приходить. Если бы кто-то ее спросил, помнит ли она такую Трейси Бикер, она бы только рассеянно взглянула и сказала: «Погодите — Трейси? Знакомое имя. А кто это?» — Черта с два она переживает! Ну и мне на нее наплевать. Не хочу, чтобы она была моей мамой.
Я не собиралась все это говорить. Кэм уставилась на меня, а я на нее. В горле пересохло, а в глазах защипало, и я чуть не расплакалась, только, конечно, я ведь никогда не плачу!
Кэм смотрела на меня, а я почти не видела ее сквозь слезы. Протянула к ней руки и шагнула навстречу, как в тумане.
И вот тогда зазвонил телефон. Мы обе вздрогнули. Я заморгала. Кэм сказала:
— Пусть звонит!
А я не могу, чтобы он звонил, и сняла трубку.
Это была Илень-Мигрень. Со мной она разговаривать не захотела. Ей была нужна Кэм. Всегда так! Ее ко мне прикрепили! И звонила она из-за меня, но сначала ей нужно было поговорить с Кэм. Потом она и мне рассказала.
Никогда не догадаетесь! Моя мама звонила! Она хочет меня видеть!
Дома у Илень
Я никогда не была у Илень дома. Только в офисе. Она постаралась, чтобы там было уютно, как дома. На стене висят фотографии детдомовцев, и я среди них тоже есть. Она повесила тот снимок, на котором я скосила глаза и высунула язык. Еще у Илень есть огромный медведь, который взгромоздился на шкаф с картотекой и терроризирует маленького сиреневого кролика с поникшими ушами.