Ухаживая за Зои, он делает то же, что в своем классе: обращает внимание на мельчайшие детали, проявляет сострадание, смеется над собой и нелепыми ситуациями. Он нежный, любящий и жизнерадостный. Наблюдая за тем, как он помогает Зои, я понимаю, что это настоящий учитель и мне с ним не сравниться.
Комната для молитв
На собрании администрации мы изучаем письмо, написанное несколькими мусульманскими учениками на имя директора. Они просят выделить класс, где могли бы молиться.
Мы хотим удовлетворить их просьбу. Написать такое письмо директору – это зрелый поступок. В такой инклюзивной школе, как наша, должно быть место, где дети смогут молиться. Кто-то из коллег отмечает, что ученики любого вероисповедания должны иметь возможность пользоваться этим классом, чтобы молиться там или размышлять. Таким образом, мы решаем организовать общее пространство для исповедующих любую веру.
Мы обсуждаем, какой кабинет для этого подойдет, и решаем, кто будет следить за тем, чтобы дверь была открыта и закрыта в нужное время, а после на время забываем об этом.
Здравствуй, незнакомец!
Я лениво зависаю в телефоне, пока жду друга у станции Холборн в Центральном Лондоне. Краем глаза я замечаю силуэт человека, который крутится рядом со мной. Я предполагаю, что он раздает листовки, и мне совсем неинтересно слушать об очередной вечеринке в каком-нибудь ночном клубе. Он стоит близко и подходит еще ближе. Я чувствую на себе его взгляд и таращусь в телефон. Он приближается, протягивает руку и говорит:
– Извините!
Я поверить не могу, что он вступает со мной в коммуникацию, несмотря на то что я посылаю все сигналы о нежелании получать рекламные материалы.
– Простите за беспокойство! – говорит он. – Я просто хотел сказать, что мне очень нравились ваши уроки литературы. Я до сих пор иногда перечитываю «О мышах и людях».
Я поворачиваюсь и впервые всматриваюсь в его лицо. Проходит несколько секунд, прежде чем я понимаю, что это Азад, который считал, что у Маргарет Тэтчер и Кэрол Энн Даффи был бурный лесбийский роман.
Он широко улыбается. Я пожимаю ему руку и спрашиваю, как сложилась его жизнь. Он вовсе не раздает листовки, а работает в офисе неподалеку, но копит деньги, чтобы пойти в колледж изучать спортивный менеджмент. Мне очень приятно видеть его, и я решаю пересмотреть свой язык тела на улице.
Нападки на исполнительного директора
В рамках менеджерского обучения я оказываюсь на масштабном учебном мероприятии, основным докладчиком которого значится Дэйм Гленис Стейси. Это исполнительный директор Управления регулирования норм квалификации и экзаменов – сторожевого пса аттестации в школах. Об этой организации мне известно лишь то, что она поддержала экзаменационный комитет, который изменил границы отметок за экзамен по литературе в 2012 году, в результате чего множество детей по всей стране получили баллы ниже ожидаемых. Объединения учителей подали в суд на Управление с требованием пересмотреть границы и поднять учащимся отметки, но проиграли дело.
Когда под веселую музыку и аплодисменты зала Стейси выходит на сцену, я снова чувствую негодование, обиду и гнев. Я помню лица детей, которые нетерпеливо открывали конверты с результатами, ожидая, что получили хотя бы «три», но видели, что им это не удалось. И когда она начинает свою речь, я уже нахожусь на грани. Стоя перед группой учителей, многие из которых пережили фиаско 2012 года, она читает лекцию о важности справедливости в системе образования. Мне хочется кричать. Это уже слишком! Наконец она заканчивает выступление и спрашивает, есть ли у кого-нибудь вопросы.
У меня есть один существенный недостаток. Его отлично охарактеризовала моя учительница экономики миссис Уайлд, когда мне было лет тринадцать. Она раздала нам проверенные контрольные работы, которые мы вместе разобрали на уроке. Я был твердо убежден, что моя отметка должна быть на два балла выше. Дети с нормальным характером подумали бы: «А, ладно! Это всего лишь контрольная работа по экономике в конце девятого класса. Учительница все равно лучше знает, что делает, потому что у нее большой опыт».
К сожалению, ко мне это не относилось. Я отстаивал свою позицию всю большую перемену. Я спорил, как адвокат, который борется за клиента, ставшего жертвой самой серьезной судебной ошибки XX века. Учительница подняла мне отметку, только чтобы я отстал. Я ушел, чувствуя, что смог постоять за себя, хотя на самом деле выглядел идиотом. Мне не хватило эмпатии, чтобы понять, что я лишил замечательную миссис Уайлд большой перемены. Позднее она сказала моим родителям, что у меня, по ее мнению, «гипертрофированное чувство справедливости». Она была права, но это слишком мягкая характеристика моего поведения.
Дэйм Гленис пробудила во мне то же самое гипертрофированное чувство справедливости. Когда она спрашивает, если у кого-нибудь вопросы, я чувствую, как моя рука сама поднимается, а сердце выпрыгивает из груди. Осматриваясь, я вижу десятки поднятых рук и сразу расслабляюсь: какова вероятность, что она подойдет именно ко мне? Но она смотрит прямо на меня и говорит:
– Да, мужчина в синей рубашке!
На мне рубашка синего цвета. Она подает мне микрофон, и, прежде чем я успеваю опомниться, мой голос расходится эхом по всему залу.
– Многим людям в этом зале трудно принять то, что вы говорите, поскольку произошедшее на экзамене по литературе в 2012 году было совсем не справедливым, и вы даже предстали перед судом по этой причине. Я хочу поинтересоваться, что бы вы сказали замечательным учителям из моей команды, которые рвали задницы ради детей и чей моральный дух пострадал из-за ваших действий? Что бы вы сказали ученикам, чью жизнь изменила эта несправедливость?
В зале устанавливается звенящая тишина. Думаю, она ожидала вопроса вроде: «Не могли бы вы подробнее рассказать о важности справедливости в образовании?» В итоге она отвечает:
– Что ж, во-первых, я очень хотела бы поговорить с вашей командой и все ей объяснить…
Я уже не слышу, что она говорит, потому что пребываю в шоке: теперь Дэйм Гленис, исполнительный директор Управления регулирования норм квалификации и экзаменов, придет к нам в школу.
Она сдерживает слово и через два месяца приезжает к нам. Она объясняет процесс установления границ отметок и рассказывает, почему в тот год их пришлось изменить. Суд решил, что процедура была проведена корректно, но это не значит, что произошедшее справедливо.
Многие дети не получили отметку, которую они (и их учителя) ожидали. В той или иной форме это будет преследовать их до конца жизни.
Пол говорит, что отныне мне строго запрещено провоцировать высокопоставленных лиц приезжать к нам в школу.
И снова комната для молитв
Нам приходится возвращаться к теме класса для молитв скорее, чем планировалось. В последние несколько дней все газеты пишут о трех девочках-подростках из школы в Восточном Лондоне, которые сбежали из дома, чтобы присоединиться к ИГИЛ[40] в Сирии. Это шокирующий случай. Девочек радикализовали в Великобритании, после чего они охотно покинули свои дома ради экстремистской военной организации. Они верили, что станут частью чего-то глобального и божественного, а еще им пообещали любовь и замужество. Они украли украшения у родителей и продали их, чтобы купить билеты. Вылетев в Стамбул из аэропорта Гатвик в окрестностях Лондона, они пропали, мгновенно оказавшись под черной мантией жестокой и воинственной организации.
Как мы можем защитить учеников-мусульман, которые будут молиться в специально отведенном для этого пространстве, от потенциальной радикализации?
Мы обязаны сделать это. Но после того, как один из учителей заглянул в комнату для молитв и увидел, что ученики вовсе не молились, наш страх усилился. Один из них на арабском языке зачитывал остальным отрывки из Корана. Вполне возможно, что в этом не было никакого злого умысла, но мы обеспокоились и решили разработать несколько правил. Отныне в классе для молитв на большой перемене всегда будет присутствовать дежурный учитель. Все разговоры должны вестись на английском. Если кто-то откажется соблюдать эти правила, мы поставим вопрос о закрытии класса для молитв.
Мы считаем, что благодаря этим правилам удовлетворим желание детей иметь место для молитв, но при этом сможем их обезопасить. Мы даже не догадываемся, что скоро этот вопрос окажется в центре всеобщего внимания.
В любое время
Я разбираюсь с очередной жалобой. Одна из матерей считает, что ее дочь гораздо умнее, чем мы думаем и чем показывают все ее работы, поэтому просит энергичнее ее стимулировать. В ответном электронном письме я заверяю, что мы сделаем все возможное, чтобы раскрыть потенциал девочки, который до сих пор почему-то не проявлялся. Я перечитываю его, чтобы удостовериться, что в нем обозначена моя позиция и оно не звучит слишком саркастично или неуважительно. Затем я подписываюсь и нажимаю «Отправить».
С уверенностью отправив письмо, я снова его перечитываю. Я когда-то читал о законе Вселенной, который называется «Закон Мефри»[41]. Он гласит, что вы заметите опечатку через долю секунды после того, как нажмете «Печать» или «Отправить». Вместо дружелюбного и располагающего «Я готов помочь в любое время» я написал: «Я не готов помочь в любое время». Ни днем, ни ночью. Мне все равно.
Главное, не сделать подобных опечаток, когда я в очередной раз буду писать заместителю директора, вселяющему в меня ужас.
Сирия
Нам сообщают, что для руководства школы в понедельник утром проводится экстренное совещание. Когда мы рассаживаемся, Пол сообщает, что известно на этот момент. В выходные трех подростков, двух семнадцатилетних братьев и их девятнадцатилетнего знакомого, задержали в стамбульском аэропорту. Очевидно, они планировали попасть в Сирию, чтобы присоединиться к ИГИЛ. Один из братьев учится в нашей школе. Когда Пол называет его имя, все ахают: это очень умный старшеклассник, который вполне мог поступить в один из лучших университетов.