Ян, руководящий крупной неправительственной европейской организацией в области здравоохранения, не разделяет всеобщего ликования. Он обеспокоен.
* * *
Ну все, хватит! Я буду бороться с расслабленностью, расхлябанностью и пофигизмом.
Назначена куча обследований: я хочу вылечить ногу.
* * *
Ужинаю в Париже с Коломбой и Танкредом. Их счастье заразительно.
Колониальный декор азиатского ресторана являет собой поблекший шик французского Индокитая. Танкред поглощает блюда с непривычным для него аппетитом, а Коломбу все время тошнит, и она для вида ковыряется в тарелке. Неужели будущий отец ест за двоих, тьфу ты – за троих?
* * *
Операция через неделю. Спешу стать здоровым!
Мама – или воспоминание о маме – одобряет.
* * *
Я вхожу в комнату. Ее величество Фуки поднимает голову с мягких подушек, смотрит мутным взглядом. Потом узнает меня, глаза зажигаются: она благосклонно соглашается на мое присутствие в своем дворце. Собака еще несколько секунд рассматривает меня, желая убедиться, что я сейчас же успокоюсь, лягу почитать или сяду писать, короче, больше ее не потревожу, и засыпает: Фуки желает досмотреть свои судьбоносные сны!
Я работаю над текстом.
Внезапно ощущаю чье-то присутствие.
Фуки глядит на меня, как кот на мышь. Нападать не собирается, просто хочет отдать приказ. Ее величество желает получить ломтик ветчины. Мы спускаемся в кухню.
Ее дети выпрашивают жевательные палочки, она смотрит и думает: «Ах да, вы это любите… странно…» Дафна и Люлю хватают угощение и устраиваются в гостиной, а Фуки награждает меня скептическим взглядом, потом медленно и деликатно берет палочку в зубы, почти нехотя, как будто хочет сказать: «Так и быть, раз уж тебе будет приятно…»
Несколько мгновений спустя я стою у приоткрытой двери и вижу, как Фуки с восторгом разжевывает лакомство, сверкая глазами от удовольствия. Заметив меня, она теряется и замирает. Наверное, думает: «Он меня застукал за едой, как поступить?» – и решает, что правильнее всего будет проигнорировать человека, и снова вгрызается в палочку, что означает: «Тебя не существует».
Ее меховое величество дает мне уроки жизни: ни счастье, ни здоровье недостижимы без щедрой дозы эгоизма.
* * *
Операцию делали утром. Весь медперсонал – от санитарок до хирургов – обезоруживающе доброжелателен.
Лечить – значит заботиться. Я никогда не ощущал эту заботу так остро, как сегодня.
* * *
Едва успев покинуть операционный стол, я два дня записываю на камеру «мастер-класс», посвященный писательству. Лекции организовала команда элегантных бодрых женщин. Мне понравился их напор.
Говорить о моей страсти со страстью перед страстными дамами – верх блаженства.
А вдруг я излечусь? Я не о ноге – об апатии…
* * *
Коломба не набирает вес, несмотря на беременность. Дело не только в тошноте, но и в несварении, а ребенок в утробе усугубляет трудности с дыханием.
– Все хорошо, – уверяет она. – Я только что из больницы. Малыш в полном порядке. Нужно держаться.
Коломба не теряет присутствия духа, отделив ребенка от себя. У ее беременности два лица – мученическое и умиротворенное. Как самая настоящая мать, она уже заботится о младенце и готова страдать ради него!
* * *
Когда рождается ребенок, в мир приходит и мать.
Каждые роды – парное выступление.
* * *
Безумная затея – фестиваль книги в Ницце предлагает мне выступить на открытии и представить «Мадам Пылинску и тайну Шопена», сценическую версию для артиста и пианиста. Я, естественно, артист, Николя Стави – пианист.
Брюно беспокоится:
– Тебе хватит времени? Придется переработать текст, выучить его, выбрать музыкальные пьесы, порепетировать с режиссером. И все это плюс к заграничным поездкам с презентациями книг и с гастролями с «Мсье Ибрагимом».
– Нет, времени не хватит, потому я и берусь.
* * *
Иногда я убеждаю себя, что управляю временем, а не проживаю его. Иллюзию рождает мой волюнтаризм.
Время проходит, говорят фаталисты. Не мимо меня. Во всяком случае, я этого не замечаю. Не вопреки мне, если я могу его заполнить.
– Ты перегружаешь лодку, – ворчит Брюно.
– Согласен, но я едва ее не упустил.
Он улыбается – чувствует, что мне немного лучше.
* * *
Я учу текст, переиначиваю его и постепенно воспаряю духом.
* * *
Коломба проводит неделю за городом. Нам поручена великая миссия – кормить ее любимыми блюдами. Задача безотлагательная: с начала беременности она потеряла пять кило.
Все с энтузиазмом берутся за дело, но мы настроены пессимистично. Танкред решил раньше вернуться из Лос-Анджелеса. Желудок Коломбы не удерживает никакую пищу, а дышит она так плохо, что почти не двигается.
Сегодня, во второй половине дня, она шептала ребенку, похлопывая себя по животу:
– Зато ты сможешь хвастаться, как сильно тебя хотели!
* * *
Сегодня, как и каждый день, умирает мать, и на земле становится чуть меньше любви.
Сегодня, как и каждый день, рождается ребенок, и на земле становится намного больше любви.
* * *
Ее меховое величество Фуки спит по двадцать часов в сутки. Дело в возрасте – японской императрице пошел семнадцатый год, по человеческим меркам ей за сто лет.
Впрочем, когда она появляется среди нас, все смотрят только на нее.
Каждый раз, когда Дафна и Люлю радостно взвизгивают, приветствуя мать, она удостаивает их незаметным касанием носом: «Знаю-знаю, вы счастливы, это нормально…»
* * *
После твоего ухода я шептал по утрам: «Еще один день, которого ты не увидишь».
Второй… Третий…
Мы приближаемся к мрачной годовщине. Я больше не считаю дни.
* * *
Ночью машина увезла Коломбу и Танкреда в Париж. Она совсем не может дышать, и ее придется положить в клинику.
* * *
Мы сутки напролет терзаемся неизвестностью в ожидании новостей от Коломбы, а получив их, впадаем в отчаяние. Ее легкие не работают, пища не задерживается в организме, она еще больше похудела. Выхода нет – Коломбу переводят в реанимацию.
Брюно сначала борется, надеясь выстоять, но в конце концов ломается, терзаемый страхом за Коломбу. Он не может справиться с несколькими драмами сразу, все время что-то бормочет как одержимый, никого не слушает, живет в ощущении грядущей катастрофы.
В довершение всех бед я скоро улетаю в Канаду, потому что три года назад согласился председательствовать на Книжном салоне в Квебеке.
Что делать?
«Всегда выбирай жизнь», – говорила мама.
* * *
Я собираю чемоданы. Наблюдаю за Фуки. Она стремительно дряхлеет. Моя бесценная собака, вскакивавшая с постели свежей, нарядной, с гладкой шерстью, теперь не просыпается сама – ее требуется встряхнуть, – а форму набирает только к середине дня.
Я опускаюсь на колени, ласкаю Фуки, шепчу ей на ухо:
– Держись, милая! Только не умирай! Я этого не вынесу.
Она серьезно смотрит на меня глазами цвета красного янтаря.
* * *
Коломбу занесли в национальный реестр на срочную пересадку легких. Врачи считают, что это единственный способ спасти ей жизнь.
Но вот беда: чтобы оперировать – если появится донор, – придется прервать беременность.
Коломба поняла и уже две недели оплакивает свое дитя.
* * *
Человек меньше думает о смерти, когда сражается за жизнь.
В этот момент я не множу философские размышления о краткости бытия, невыносимости человеческого существования и абсурдности судьбы. Я больше не вопрошаю жизнь. Я ее жажду. Для Коломбы.
Жизнь, только жизнь! Я изобью любого пресыщенного денди, который попробует умалить ее значение. Счастье, что Эмиль Чоран и другие дотошные исследователи подобного рода, лелеющие нарциссические сетования, не почтят своим присутствием Салон, иначе я устроил бы драку, журналистам на радость.
* * *
Коломба родила под гипнозом. Танкред держал ее за руку. Ребенок, доношенный до четырех с половиной месяцев, не выжил. А она?
* * *
Я живу в пандан с квебекской природой, серой и бледной, не осень – скорее бессезонье. До зимы далеко, но повсюду лежат кучи грязного, черного, оплывающего снега. Голые, искривленные деревья-страдальцы с бубонами вместо почек, самим фактом своего существования подтверждают, что жизнь подобна долгой болезни.
Приехав в Квебек, я оказался далеко от всего, что меня сейчас волнует. Несмотря на телефон, из-за разницы во времени я остро чувствую расстояние и свое одиночество.
* * *
Легкие Коломбы отказали.
Машина качает кровь из паховой вены, фильтрует ее, меняет углекислый газ на кислород и возвращает в кровеносную систему.
* * *
Коломба ждет донора или смерти.
Я хорошо знаю эту женщину: даже под наркозом и совсем без сил, она не теряет сознания. И иногда, кажется, даже говорит, улыбается, шутит.
* * *
Извилистые пути приемлемого и неприемлемого…
Еще несколько месяцев назад мы и помыслить не могли, что в ближайшее время Коломбе придется делать пересадку легких.
Сегодня все мы страстно этого желаем и страшимся, что не получится. Древнее суеверие – чтобы спасти жизнь, нужна смерть – снова сбывается.
* * *
Я хочу срочно вернуться домой, но меня останавливают: бессмысленно – в больницу пускают только мать, отца и жениха.
* * *
Утром Ян сообщил, что в больницу Фош везут трансплантат. Коломбу прооперируют в ближайшие часы.
* * *
Я не сплю. Смотрю в потолок. Я жду.
В шести тысячах километров от моего отеля Коломбе пересаживают легкие.
Я падаю на колени и начинаю молиться.
Истово прошу Бога: «Услышь мою молитву!»