По прибытии в Геную, делегацию прямо на перроне встречал советский посол в Италии Вацлав Вацлавович Воровский (1871–1923). Он тотчас поднялся в вагон, и на первом же «заседании» был решен вопрос о размещении. Было решено разместить советскую делегацию в гостинице «Палаццо Империалле», расположенной в пригороде в Сан-Маргарет. Резиденция усиленно охранялась итальянской полицией. 10 апреля 1922 года во дворце «Сан-Джорджио» открылась Генуэзская конференция. Примечательно, что представители советской делегации, в основном, не нуждались в переводчиках. Например, свою речь Чичерин произнес на французском языке, чем немало изумил представителей европейских держав. Они представляли себе советских дипломатов малограмотными, неотесаными мужиками, а тут услышали речь на прекрасном французском языке, видели хорошо, хотя и просто одетых джентльменов…
Генуэзская конференция имела для Советской России огромное значение. Выбор на Верховского пал не случайно – он как военный аналитик еще накануне этой конференции опубликовал в печати свое мнение о моральной необоснованности материальных претензий бывших союзников по Антанте к России. Верховский, опираясь в своей статье в «Военном вестнике» на опубликованную работу бывшего английского военного агента в Росссии Нокса, благожелательно настроенного к России, смог убедительно показать весь цинизм таких претензий. Эти претензии опирались на лживый тезис об «измене» России, и наоборот, он наглядно показал, что Россия своей кровью постоянно спасала, в первую очередь Францию, от разгрома немецкими армиями. Он приводил примеры, когда французы цинично требовали переброски на французский фронт даже наших солдат в качестве «пушечного мяса». Цель бывших союзников была узко-эгоистической – сохранить Россию как боевую силу, и Верховский также обвинял бывших союзников в поддержке генерала Корнилова, что и привело, в конечном итоге, к катастрофе. «Теперь нам хотят предъявить старый счет, – писал Верховский, – укоряя нас в измене; мы вправе отклонить его, высоко подняв голову»[568]. Верховский напомнил бывшим союзникам, что в Гражданскую войну к 1919 году при численности населения в 146 млн чел. общее число белых сил составляло 700 тыс. чел. Из них только 225 тысяч были готовые русские белые части, а еще 100 тысяч формировались в тылу Колчака. Главные массы белых, 385 тысяч, составляли: французы, англичане, сербы, итальянцы, чехи, эстонцы, литовцы, поляки, румыны и т. п. Все эти иностранные войска, напоминал Верховский бывшим союзникам, «сначала были нами остановлены в открытом бою, а потом опрокинуты, и едва спаслись на свои корабли»[569].
Верховский в своей статье коснулся лишь военной проблематики, но ничего не написал о фактах небывалого грабежа материальных ресурсов, устроенного бывшими союзниками, которые воспользовались сложной ситуацией в охваченной Гражданской войной России. Правда, грабили несчастную страну не только союзники…
Твердая позиция российской делегации позволила отклонить все претензии к России. В статье «Письмо из Генуи» Верховский проявил себя и как дальновидный политик, сумевший разглядеть первые признаки нарождающегося в Италии фашизма. Заметил он и другое: в итальянских деревеньках можно было увидеть нарисованными серп и молот, и даже портрет Ленина с надписью «EVVIVO» – да здравствует, как символический протест против войны в Европе[570].
Эта служебная командировка в Геную еще скажется на судьбе Верховского, когда в пресловутом деле «Весна» ему в числе прочих нелепых обвинений предъявят, что он якобы был завербован английской разведкой в период проведения Генуэзской конференции.
Наконец, в Рапалло (Италия) был заключен советско-германский договор. Советская Россия и Германия отказывались от претензий друг к другу, от старых долгов и согласились развивать взаимовыгодные экономические отношения. «Договор, – отметил в докладе Рудзутак, – создал определенную брешь в том едином капиталистическом фронте против нас, который создался в Генуе»[571].
Вскоре по возвращении из Генуи Александра Ивановича поджидал новый сюрприз. Начинался так называемый «Судебный процесс над социалистами-революционерами». Решение провести процесс против лидеров ПСР было принято ЦК РКП(б) еще в декабре 1921 года, по предложению председателя ЧК Феликса Дзержинского. Официальное объявление о предстоящем процессе было опубликовано в печати в феврале 1922 года. Процесс планировался как образцовый, понятный народным массам, должен быть широко освещаем в печати. Судьи должны были руководствоваться «революционным правосознанием», считаться не только с буквой, но и духом коммунистического законодательства и не отступить перед приговором к расстрелу. Партия должна была воздействовать на судей и «шельмовать и выгонять» тех, которые поступали иначе. «Таким образом, целью процесса эсеров не было выявление правды, – он должен был служить средством пропаганды против политических противников»[572].
Следует признать, что задача эта была не из легких: с одной стороны, эсеры были активными «борцами с самодержавием», а с другой стороны, за этой партией тянулся шлейф терактов, взрывов, экпроприаций, пустых обещаний и тому подобных деяний. Новые власти вполне логично опасались своих бывших партнеров.
Процесс над эсерами проходил в Колонном зале Дома cоюзов с 8 июля по 7 августа. Заседания шли шесть дней в неделю с полудня до 17 час. и вечером с 19 час. до полуночи. Председателем трибунала был Георгий Пятаков (расстрелян в 1937), государственным обвинителем – Николай Крыленко (расстрелян в 1838). Верховский не был членом партии эсеров. Тем не менее 18 июня 1922 года заведующим следственным производством Верхтриба было подписано постановление, согласно которому следствием по «преступным действиям» 17 подсудимых, и в их числе А. И. Верховский, может быть прекращено при согласии каждого из них подписаться под специальным текстом. Юридическая основа для этого действия, хотя и весьма относительная, все же имелась – амнистия ВЦИК от 26 февраля 1919 года. Документ, имеющий название «подписка», гласил: «Я, нижепоименованный, настоящим заявляю, что с момента принятия партией социалистов-революционеров (правые) на партийной конференции от 8.II 1919 года резолюции о прекращении вооруженой борьбы с Советской властью и опубликования Всероссийским Центральным Исполнительным Комитетом об амнистии тем группам и отдельным лицам партии правых эсеров, которые разделяют решения и постановления указанной конференции и подписавшего соглашение с Советской властью Комитета Членов Учредительного Собрания – я, разделяя упомянутое постановление, действительно не принимал и не принимаю участие в какой-либо деятельности правых эсеров или просто групп, направленных к подрыву или свержению Советской власти или поддержке прямо или косвенно внутренней или внешней контрреволюции. Постановление о том, что настоящей амнистией не покрывается деятельность, направленная на организацию убийств отдельных представителей Советской власти (террор) и подготовку или участие в вооруженных ограблениях (экспроприация), мне объявлено»[573]. Подпись заверялась следователем Верхтриба и секретарем Следственного отдела Верхтриба при ВЦИК с приложением последним печати отдела. Сила подписки заключалась в том, что давший ее (как стали говорить десятилетие спустя) «морально разоружился» и фактически получал себе свободу путем унизительной процедуры (юридически совершенно лишней). Подписка Верховского была написана им собственноручно и в свободной форме. Это было вполне логично, поскольку, по его же словам, он «никогда в партии эсеров не состоял» и типовой текст не был на него рассчитан.
Заслуживает внимания также определение, вынесенное Верхтрибом 21 июня 1922 года. В нем обращалось внимание на «явную неправильность» в деле допроса свидетеля Верховского следователем Яковом Сауловичем Аграновым (Сорендзон) (расстрелян 1 августа 1938). Дело состояло в том, что А. И. Верховский дал показания Агранову, который уверил его от имени коллегии ГПУ и ЦК РКП(б), что эти показания необходимы для исторического выяснения роли партии эсеров, а не для привлечения ее членов к ответственности, но затем использовал его показания на суде, т. е. просто обманул Верховского. После этого заявления Верховского на суде, ГПУ и ЦК РКП(б) прислал в Верхтриб письма с опровержением возможностей такой ссылки, т. к. подобного решения ни те, ни другие не выносили. Впрочем, определение вынесли не только в отношении Агранова, но и в отношении бывшего генерала, а ныне главного инспектора военно-учебных заведений РСФСР Верховского, считавшего «своим правом давать или не давать соответствующим органам Рабоче-Крестьянской Республики сведения о ее врагах». Позицию Верховского Верхтриб посчитал совершенно неприемлемой – генерал является активным и ответственным работником Красной Армии и, следовательно, Трудовая Республика вправе требовать от него наивысшего проявления бдительности и непримеримости по отношению ко всем врагам Рабоче-Крестьянской России»[574].
Но на этом дело не кончилось. На заседании Агиткомиссии по эсеровской кампании было отмечено в протоколе, что «показания свидетеля Верховского в номере “Правды” от 22 июня изложены так, что, прочтя их, читатель совершенно не поймет, при чем здесь последующее постановление трибунала о привлечении Верховского к ответствености, ибо его заявления, давшие повод к постановлению трибунала, из показаний устранены…»[575].
После процесса партия эсеров была обречена. Организованный властями 18–20 марта 1923 года «съезд бывших эсеров» собрал около полсотни делегатов. Социальный заказ, однако, съезд выполнил – признал распад партии, лишил полномочий ЦК партии эсеров и призвал бывших эсеров вступать в РКП(б). Так закончила свое существование в России партия эсеров, грезившая социалистическими утопиями, но так и не получившая возможность строить «светлое будущее» по своему проекту. Практически все ее члены в 1930-е годы были репрессированы.