«Вы нас арестовывали в апреле, а теперь сидите вместе с нами. Во-первых, вам поделом, а во-вторых, учитесь истории, — Николай Михайлович был известным историком, — в революционной борьбе нет середины. Если вы не идете с последовательными революционерами, то, как видите, вы оказываетесь за одной решеткой с нами»{384}.
А.И. Солженицын со всей силой своего таланта и значительной долей художественной составляющей (в отношении Верховского) изложил эпизод со спасением Верховским от кровавой расправы над офицерами Севастопольского гарнизона: «Затем выступил начальник штаба десантной дивизии, молодой подполковник Генерального штаба Верховский. Это был типичный интеллигент, забредший в армию, переодетый в штаб-офицера, вся фигура с мягким извивом и такой же голос со вкрадчивой зачарованностью, и очки интеллигентские, и мысли, но изложенные находчиво. Перенимая теперешний тон, он обернулся лягнуть «старый строй»: не было снарядов, а теперь совершилось великое чудо — единение всех классов населения, и вот во Временном правительстве рабочий Керенский и помещик Львов стали рядом для спасения отечества. А в петроградском Совете рабочих депутатов заседают такие же русские патриоты, как и все мы здесь. Офицеры не имеют права стоять в стороне, предоставив событиям саморазвиваться, иначе мы потеряем доверие солдат. Родина у нас одна, и мы должны строить ту, которая вышла из революции. Верховскому хлопали не кадровые, а младшие офицеры военного времени, такие же интеллигенты, как и оратор. Но получалось так, что его выводы о братстве и сотрудничестве с солдатами сомкнулись с выводами Колчака»{385}.
А.И. Верховский действительно в полной мере обладал ораторским искусством, что отмечалось многими современниками: выступал ярко, аргументированно, искусно оперируя фактами, подчас с излишней жестикуляцией. Толпе это нравилось, и она становилась управляемой — сильная страсть передается окружающим быстрее, чем доводы рассудка.
А.И. Солженицын восторженно-иронично писал: «Севастопольское чудо! — так уже называли в Петрограде первые успешные революционные недели Колчака… Повсюду в России пошел развал — а Севастополя как бы не касался!»
Все начиналось с мартовского офицерско-матросского собрания, где прибывший думский делегат Туляков «искренне нес социалистическую галиматью…»{386}.
Адмирал Колчак, воспользовавшись советом подполковника Верховского, вдруг ясно понял, что нужно действовать без промедления, срочно создать матросские и солдатские комитеты — две трети от команд, треть от офицеров, поставив к руководству «нужных» людей. Верховским были срочно разработаны демократические правила судовой жизни, внедренные в повседневную практику приказом за подписью Колчака. Самым важным было правило, чтобы любые решения комитетов должны были утверждаться и центральным комитетом и Колчаком, без чего они были недействительны. Против такого порядка Севастопольский Совет не возражал.
Автору «Красного колеса» А.И. Солженицыну решительные и разумные действия Верховского явно нравились, но в своей книге облик Верховского он описывал все же с известной долей иронии: «А что злокачественно развивалось по всей армии, как чирьи, как нарывы, — это комитеты. Они передавались от части к части эпидемически. Невозможно было их подавить — но вот уже месяц бились, как их использовать на пользу боеспособности. В конце марта, как раз при Гучкове, приезжал в Ставку из Севастополя вкрадчиво-сладкий подполковник Верховский и с воодушевлением описывал, как, будто бы, севастопольские комитеты разумно регулируют стихийное солдатское движение в направлении государственной пользы. И Гучкову понравилось, и он поручил Ставке разработать единое положение о комитетах. Да если уж все равно зараза лилась, то лучше было забрать ее в твердые каналы: стараться ограничить их хозяйственными функциями, усилить в них влияние офицеров. И Алексеев тогда же подписал приказ “о переходе к новым формам жизни”»{387}.
В действительности, идея Верховского перенести севастопольский опыт примирения офицеров и солдат, матросов, на все вооруженные силы России была в то время новаторской, несущей надежду на выживание армии и стабилизацию обстановки в стране. Других идей просто никто не выдвигал. В личном архиве сохранились записи, из которых видно, как в действительности зарождалась и получала развитие идея, «чтобы офицерство вошло в комитеты и, работая в них, направляла их в лучшую сторону. С другой стороны, чтобы комитеты были приняты сверху и с согласия начальства, ибо помешать им нельзя все равно, и они будут гораздо вреднее если придут явочным порядком» (л. арх.).
19 марта Верховский был вызван в Петроград в комиссию Поливанова. Здесь он посетил Думу, познакомился с членами военной комиссии, и в т.ч. с Гильбиком и Пальчинским, много выступал в различных политических организациях и «революционных салонах», которых после Февральской революции расплодилось великое множество, и везде имел «отличный прием» (л. арх.).
Вскоре, прибыв в Ставку, подполковник Верховский сделал доклад о комитетах генералу Алексееву. В состоявшейся дальнейшей беседе Алексеев был «уклончив», хотя положение было тревожное и в Ставку стекались «горы телеграмм о развале армии». Верховский сделал доклад о комитетах также генералам Деникину, Клембовскому и Лукомскому, отметив «особое сочувствие от последнего, но и все остальные согласны, как с необходимостью» (л. арх.).
В специализированной исторической литературе советского периода встречалась интерпретация таких действий: «Командование, понимая всю безнадежность борьбы за запрещение комитетов, постепенно переходило по отношению к ним к новой тактике. Эта тактика заключалась в том, чтобы «обезвредить» комитеты, признав их и, по возможности, поставив под свой контроль. Одним из инициаторов и теоретиков этой линии был подполковник Генерального штаба А.И. Верховский, занимавший в те дни пост начальника штаба Черноморской дивизии, дислоцированной в Севастополе»{388}.
Что же все-таки побудило подполковника Верховского войти в Совет солдатских и матросских депутатов представителем офицерства и даже стать заместителем председателя? Это непростой вопрос. Отчасти ответ на него можно найти в книге «Россия на Голгофе», в которой Верховский сделал весьма показательную запись о так называемом приказе № 1, по сути, отменявшем воинскую дисциплину, отменявшем отдание чести и пр. и в конце концов погубившем армию: «Как бомба с ядовитыми газами, упал к нам приказ номер первый. Будь проклят человек придумавший эту гадость». Причем новые власти постарались выпустить этот приказ в количестве 9 млн. экземпляров!»{389}
Непосредственным составителем этого документа был секретарь ЦИК, известный тогда адвокат Николай Дмитриевич Соколов (1870-1928), сделавший блистательную карьеру на многочисленных политических процессах. По смыслу Приказа №1, исходившего от Центрального исполнительного комитета (ЦИК) Петроградского (по существу, всероссийского) совета рабочих и солдатских депутатов, солдаты всех родов войск приглашались новыми правителями сформировать свои собственные административные комитеты «Советы» и избрать на командные должности угодных им офицеров. Развал русской армии становился неизбежным и не мог не привести к поражению в войне с Германией. Национальные интересы России были принесены в жертву ради так называемых революционных идей. В таких условиях нужно было незамедлительно действовать, попытаться спасти положение, и Верховский решился на опасный эксперимент…
Александр Иванович действительно весьма умело использовал комитеты. И в Севастополе, и позже, находясь в должности командующего Московским военным округом, он, опираясь на решения Советов, успешно проводил в жизнь свои самые смелые решения… И все-таки правда состоит в том, что через много лет, в 1937 году, А.И. Верховский пересмотрел свои взгляды. Можно сказать, что покаялся. Он вспоминал с тяжелым чувством на душе: «Алексеев не оказал сопротивления, и положение о комитетах было проведено приказом по армии. Но старик низко склонил голову, подписывая этот документ, и слеза затуманила его взор. Ему казалось, что он приложил руку к гибели армии. Я же считал, что он делает большое и нужное дело для ее спасения. Если бы будущее открылось нам обоим, то я бы с горечью должен был бы отвернуться от своего дела, а Алексеев мог бы злорадно улыбнуться»{390}.
Перспективы дальнейшего развития событий после Февральской революции были довольно туманные, ввиду повсеместного распространения анархии. Вместо «командармов» появились, как мрачно шутили офицеры, «убеждармы»; Керенского за глаза называли «главноуговаривающим»; приказы не исполнялись, теперь каждого нужно было убедить. Опасное двоевластие грозило новыми потрясениями. По этому поводу Верховский отмечал: «Перед нами открывается новая тернистая дорога. Далеко, далеко впереди светится мечта, видится родина наша действительно свободной и счастливой. Далеко только до этой свободы, обеспеченной законами. Столько черной ненависти, скопленной веками, столько грязи и лени, раньше скованных дисциплиной, вырвалось теперь на свободу.
И этот новый враг страшен особенно потому, что он облекается в красную мантию революции»{391}. Кажется — лучше не скажешь.
Глава V.КОМАНДУЮЩИЙ МОСКОВСКИМ ВОЕННЫМ ОКРУГОМ
6 июня 1917 года А.И. Верховский был произведен в полковники и назначен командующим Московским военным округом (МВО). Командовать войсками округа, считал Верховский, это — венец жизненной дороги офицера в мирное время. О работе такого масштаба он все время мечтал, и вот такая возможность представилась. Штаб округа тогда размещался в Кремле, что не могло не придавать дополнительные импульсы к активной деятельности его, тридцатилетнего подполковника Верховского, получившего назначение на должность, на которой служили (в основном) генералы от инфантерии. Смог ли молодой офицер оправдать такое назначение?