«что-де нельзя подделываться к большевикам». Брат Леонид, фронтовик, капитан Л.-Гв. Егерского полка бранился и спрашивал, как он думает выйти из этой грязной истории. «Офицеры, — говорил он, — просто обвиняют тебя в том, что ты ведешь двойную игру и из карьеристских соображений заискиваешь перед большевиками»{457}.
Историческая возможность исправить ситуацию была упущена еще раз. На этот раз — окончательно. Верховский вспоминал: «Выступление мое было подготовлено до заключения о невозможности воевать (стр. 33 «Былого»). Дальше я говорил уже под давлением безотчетно больного чувства разочарования в людях, с которыми шла работа во главе страны. Временное правительство не понимало вопроса мира, а Ц.И.К. необходимости борьбы с анархией силой. А при этих 2-х данных гибель была неизбежна, что и случилось. И здесь мне захотелось в последний раз бросить все результаты всех наблюдений, чтобы заставить людей думать. Этого требовало логическое развитие, ибо за ним, конечно, оставался вопрос: «Ну так что же делать?». И этот ответ был дан и жизнь его подтвердила. 23 октября Терещенко получил от Австрии предложение сепаратного мира и этот козырь не сумел использовать. Потом, сидя в тюрьме, он говорил об этом Пальчинскому а тот мне» (л. арх.).
Американский посол в России Френсис признавал, уже после Гражданской войны, что Терещенко дважды у него обедал и уверял посла, что он первого августа получил от Германии выгодные предложения о мире. Эти предложения Терещенко показал только Керенскому{458}.
Разочарование постигает большей частью близоруких людей. Эмигрант Керенский дал интересное интервью:
«Макс. Смогли бы вы одолеть большевиков, если бы заключили сами сепаратный мир?
Керенский. Мы были бы сейчас в Москве.
Макс. Почему же вы этого не сделали?
Керенский. Мы были слишком наивны»{459}.
В результате такой «наивности» Первая мировая война окончилась для России «позорным», по мнению Верховского, миром, а некогда могущественная Российская империя оказалась на Голгофе. Последствия той войны известны. По образному выражению Сталина: «Кому достались пироги и пышки, а кому синяки и шишки».
Примечательно, что граф Павел Граббе, сын графа А.Н. Граббе[47], начальника Конвоя Его Императорского Величества Николая II, в своих мемуарах назвал Ленина гением именно за понимание им насущных народных нужд, за то, что «солдаты хотели вернуться домой, а крестьянам нужна была земля»{460}.
В книге А.Г. Авторханова «Ленин в судьбах России» приведена интересная цитата из книги американского профессора Стефана Поссони (1913—1995), характеризующая политическую обстановку в конце октября. Он писал: «Верховский оказался прав не только как военный, но и как проницательный политик в силу своего природного дара трезво анализировать обстановку. Какие же выводы сделало правительство из дискуссии между Терещенко и Верховским? Подтвердило “верность” союзникам (поистине верность до могилы!) и выгнало Верховского из кабинета…»{461}.
Генерал Верховский был вынужден подать в отставку. Это, с его слов, происходило так: «На заседании 19 октября, где я заявил об отставке, причина, окончательно меня толкнувшая, была следующая. Целый вечер они обсуждали, что делать ввиду готовившегося движения большевиков. Кишкин дал единственное предложение — новое воззвание к лучшим чувствам. Обсуждалось, кому дать власть в городе: Полковников не хорош, Пальчинский одиозен. Обо мне ни слова, как будто меня нет. Керенский снимает вопрос с обсуждения. Говорит, что подумает, как сделать. Военному человеку это не переносимо. Надо драться и сегодня же, а потому если не решают, то весь разговор “скучно слушать! Вздор говорят “. Это я и сказал». (л. арх.).
А.Ф. Керенский, однако, не решился сказать всю правду об отставке военного министра, и 24 октября 1917 года под рубрикой: СОБЫТИЕ ДНЯ появилось правительственное сообщение: «…генерал Верховский уволен в отпуск с освобождением от должности военного министра»{462}.
Этот судьбоносный момент самим Верховским изложен иначе: «Я хотел уйти так, чтобы это не произвело вредного впечатления на армию. Военный министр уходит в отставку вследствие несогласия Временного Правительства идти на мир с Германией, а я боялся, что именно так в упрощенной психологии толпы, будет истолкован мой уход. Вопрос о мире в армии стал столь больным, что мои товарищи по кабинету нашли невозможным громко сказать причины моего ухода. Я подал в отставку 19 октября, а они 22 поместили приказ, что я увольняюсь в отпуск на 2 недели без прошения. Поэтому мне пришлось молчать и слушать весь вздор, все гадкие сплетни, всю грязь, которую тогда обо мне говорили…»{463}.
Добавим, что не только говорили, но и писали… После отставки чрезвычайный интерес российской периодической печати к Верховскому пропал надолго, и только обозреватель французской газеты «Le Progres» 14 ноября 1917 года с опозданием сообщил публике «сенсацию», заключающуюся в том, что, оказывается, во Временном правительстве находился человек, который пошел на сговор с большевиками и это, мол, значительно упростило переворот. Этим человеком оказался… военный министр генерал Верховский, предательство которого стало для Керенского очевидным слишком поздно…
В лукавых словах французского обозревателя можно найти и рациональное зерно. Хотя никакого отношения к большевикам Верховский не имел, можно согласиться, что его уход с поста военного министра действительно «значительно упростил переворот».
Союзникам Керенский объяснил увольнение Верховского тем обстоятельством, что он пытался захватить власть. Такое признание означает, что А.Ф. Керенский был не таким уж простачком, как его аттестуют, и понимал опасность, исходящую от молодого генерала, готовящегося в наполеоны. «Керенский, — писал Верховский, — взял даже с меня слово, что я срочно уеду из Петрограда»{464}.
Очевидно, что Временному правительству пришлось — выражаясь гоголевским языком, — решать сложную задачу: такой ли был человек генерал Верховский, «которого нужно задержать и схватить как неблагонамеренного, или же он такой человек, который может сам схватить и задержать их всех, как неблагонамеренных»{465}.
А.И. Верховский вспоминал другие подробности своей отставки: «Последняя сцена, где мне заявили о решении Временного правительства меня освободить, были Керенский, Коновалов и Милянтович. Прочли и мое заявление: «Вы так слабы, что не можете далее меня арестовать, а я беру на себя делать, и не выступать нельзя». Я еще сказал, что Керенский должен уходить, и поскорее» (л. арх.).
После отставки Верховского «диктатора» Петрограда с исключительными полномочиями «по водвореннию порядка» все-таки назначили. Словно в насмешку над здравым смыслом, им стал один из руководителей кадетской партии, доктор медицины, по профессии физиотерапевт — Николай Михайлович Кишкин. Примечательно, что когда военный министр Верховский при посещении 20 сентября Преображенского, Егерского и Волынского полков столкнулся с митинговым оратором большевиком-прапорщиком, провозглашавшим сверхпопулярный лозунг «Долой войну!», то он увидел, что солдаты испытывали «бешеное удовольствие, когда он нападал на Временное правительство, состоящее из буржуев, разных Кишкиных-Бурышкиных». Только личная популярность помогла тогда Верховскому одержать верх, и, как он вспоминал, «победить» (л. арх.).
Вдовствующая императрица Мария Федоровна, хорошо знавшая Верховского с его юных лет, но не располагавшая всей полнотой информации, отметила в своем дневнике:
«21 октября [пятница] 1917 <….> Все более тревожные и грозные вести приходят из Петербурга. Верховский, занимавший пост военного м[инистра], ушел в отставку, он, впрочем, на эту должность не слишком-то годился. Газеты полны сообщений о самом ужасном, что только можно себе представить. Повсюду царит анархия, и никто ничего не делает, чтобы этому помешать. Говорят, нынешнее правительство низложено»{466}.
21 октября 1917 года Верховский сдал полномочия своему заместителю генералу А.А. Маниковскому и в тот же день покинул столицу. Находясь вместе с женой в ссылке на острове Валаам, в девственной тишине, где не было ни телефона, ни телеграфа, ни писем, Александр Иванович сожалел, что упустил исторический шанс для себя и для России, — «все-таки можно и нужно было прогнать Временное правительство “силой штыков”»{467}.
Бывший член Временного правительства Ф. Степун вполне обоснованно считал: «Законности власти Керенского можно было и не признавать, так как он не был ни помазанником Божиим, ни всенародным избранником, а всего только ставленником цензовой Думы и самозваного Совета рабочих и солдатских депутатов»{468}. Философ Ф. Степун был прав: начиналась долгая эпоха самозванцев…
После отставки военного министра дальнейшие исторические события происходили по сценарию, который отчетливо предвидел Верховский. 24 октября примерно в десять часов утра Керенский созвал в своем кабинете в Зимнем дворце совещание министров и сообщил им о «захвате инициативы в свои руки». После этого он, получив одобрение своей заранее заготовленной для выступления в Предпарламенте речи, уехал в Мариинский дворец.