[54]. Хотя уже давно я не верил в то, что увижу его когда бы то ни было, но все-таки эта надежда где-то теплилась. Эта проклятая гражданская война. Жизнь теперь не для таких людей, как Леня <…>. Он никак не хотел понять то, что делается, и оказался в лагере мертвых людей. Но все-таки подумать, что нет его больше, и никогда больше он не придет и не сядет и не начнет болтать всякий вздор, от которого делается так просто и покойно, — это тяжело бесконечно. Что делает мама, я не могу понять совершенно. Чем дальше, тем больше расходятся наши дороги. Иногда я даже и не могу ее понять.
Жизнь моя идет здесь все так же. Забота о куске хлеба для всех моих и работа очень интересная и полезная над улучшением и военным воспитанием будущих офицеров. Работа эта удовлетворяет. Но дома все так — ни шатко, ни валко, а теперь Коленька болен…
К тебе приедет мой посланный, если у тебя есть возможность, приезжай к нам. Он тебе покажет дорогу и поможет.
У Веры Веревкиной в Москве, я думаю, можно остановиться М.Дмитровка 23, угол Пименовского переулка (по переулку № 11, кв.12). С посланным пришли то, что Лида тебе напишет. Мы здесь просто, как нищие. Ничего нет.
Шлю привет мужу. Саша»
(Из Казани. 26.IV. 1920, л. арх.)
Очередной этап своей жизни, казанский период, названный Верховским «опалой» (первой опалой была «царская» — исключение из Пажеского корпуса), заканчивался; впереди вновь начала открываться перспектива. Александр Иванович мог быть спокоен, ведь он с самого основания Красной армии отдавал все свои знания, энергию и талант для создания той самой «непобедимой и легендарной», которой через два десятка лет предстояло разгромить в годы Великой Отечественной войны самую могучую на тот момент армию в мире — гитлеровские орды.
О нечеловеческом напряжении своих сил Верховский писал:
«У меня все та же жизнь. Изо дня в день, и если бы не глубокая вера в полезность моей работы, то не хватило бы силы поддерживать такое напряжение… Я очень рад, что ты посетила нас недавно. Так грустно жить теперь, все далеко один от другого. Где мама? В Севастополе или уже уехали! Бог знает. Я послал туда с первой оказий узнать и, если узнаю, тебе отпишу.
Шлю сердечный поклон Александру Лукичу.
Любящий Саша».
(Из Москвы. 5.XII.1920, л. арх.)
В Крыму в то время, кроме матери Верховского, находились и другие родственники Александра Ивановича: дочь его отчима (от первого брака) Мария Михайловна Данилович (ур. Огранович) и бывший старший офицер легендарного крейсера «Аврора» Павел Павлович Огранович (род. 18.08.1884). Если М.М. Данилович смогла эмигрировать в Европу через Констанантинополь, то П.П. Огранович, прослужив некоторое время в Вооруженных силах Юга России (ВСЮР), скончался в чине капитана 2-го ранга (не ранее конца марта 1920 года) от холеры (л. арх.). Впрочем, память об П.П. Ограновиче надолго осталась в истории отечественного флота. О нем писали статьи в популярных журналах (Л. Поленов), вставляли его имя в романы (B.C. Пикуль), размещали в интернете немыслимо глупые по содержанию пьесы… Даже А.И. Солженицын при описании февральских беспорядков 1917 года в Петрограде и на крейсере «Аврора» отметил П.П. Ограновича, правда, слегка «подправив» его фамилию…
Действительно, те события без преувеличения — одни из самых интересных и малоисследованных страниц в отечественной истории 1917 года. Остается надеяться, что в скором времени очень многое прояснится, поскольку в личном архиве сохранились и уникальные личные документы П.П. Ограновича, и при удачном стечении обстоятельств эти документы смогут увидеть свет…
Вскоре опыт и познания Верховского оказались востребованными сполна. Александр Иванович пишет сестре в Петроград: «Волею судьбы я оказался в Москве, и опала(!), тяготевшая(?!) надо мной, снята. Все ближе к тебе и лелею надежду повидать тебя. Меня назначили здесь в Особое Совещание по обороне{507}. (2 мая 1920. — Ю.С.) и Главным инспектором в ГУВУЗ (Главное Управление Военно-учебных заведений (12 августа 1920. — Ю.С). При этом я должен был приехать сюда один, так как Колю невозможно было перевозить, бедный мальчик лежит в гипсе. Доктор опасается, что у него туберкулез правого бедра. Естественно, Лида и Готя[55] остались там. Можешь себе представить здешнее существование? Сейчас меня приютила семья одного моего товарища. Но ведь это нельзя без конца. Весь день в работе и негде в буквальном смысле слова выпить стакан чаю и пообедать, ибо столовые не по карману. Хороша обстановочка. Это называется милость начальства. Детали теперешней жизни невеселы, и сейчас не умею их наладить, оттого и злюсь. Но не это главное. Главное, что мы прошли в нашей Государственной жизни самую низкую точку. Необходимый психологический перелом произошел, и жизнь начинает налаживаться медленным, черепашьим ходом пока, но, несомненно, налаживаться. Конечно, не хозяйство, не экономика вообще, тут целый ряд причин, которые не преодолены, но организационно зарождается массовая дисциплина и размещение людей сообразно их действительной стоимости. Таким образом, я смотрю бодро. Польская война, думаю, будет тяжела. Но даст новый толчок организации, и конечно кончится победой, хотя и очень дорогой.
Шлю привет. Будь здорова. Напиши в Москву. Говорят, письма доходят. В Казань милые почтовые чиновники доставляли письма через 2—3 месяца.
Привет мужу.
Любящий Саша».
(Из Москвы 6.06.1920, Варваринская площадь, Деловой двор, подъезд 1-6, кв. 5, л. арх.).
Скоро в Петроград пришло новое письмо. Верховский писал:
«…Лида и Коля вернулись вчера из санатория, значительно поправились и порозовели. Но тот бедлам, который был здесь эти два месяца, меня совершенно свел сума. Ибо грязь и неурядицы были <нрзб> мне. Я чувствую себя так, как будто из меня вынули всю внутренность. Хочу поехать куда-нибудь проветриться. Иначе я совершенно свернусь.
Получила ли ты муку, которую я послал тебе недели 3 тому назад?
Радуешься ли ты наступлению весны?
Весна в природе и несомненный просвет в общей жизни в связи с подавлением буйницы кронштадтской, «разинщины» нашей революции и предоставления некоторой свободы крестьянам…»
(Из Москвы. 1.04.1921, л. арх).
В этом письме отражены внутриполитические проблемы страны, связанные с подавлением Кронштадтского мятежа и объявления НЭПа, когда Ленин решился похоронить Великую Утопию «всерьез и надолго, но не навсегда». В письме Верховского видна легкая ирония, а слово «разинщина» было взято им в кавычки, что указывает на заимствование из каких-то официальных текстов, бывших в то время в ходу.
Бухаринский лозунг — «Обогащайтесь», вброшенный в массы в 1920-годах, сыграл с поверившими в него злую шутку. Налицо преемственность методов. В.О. Ключевский, к примеру, писал: «В продолжение всего XIX века <…> русское правительство вело чисто провокаторскую деятельность: оно давало обществу ровно столько свободы, сколько было нужно, чтобы вызвать в нем первые ее проявления, и потом накрывало и карало неосторожных простаков»{508}.
«Нас бросала молодость на кронштадтский лед…». Весной 1921 года случилось событие, о котором еще недавно никто из большевистского руководства не мог даже подумать, — изменят самые верные, самые преданные — кронштадтские моряки. Кронштадт считался крепостью большевистской партии, и парадокс ситуации состоял в том, что новые власти никак не хотели поверить, что восстала одна из «движущих сил революции». Опять на краткое время заговорили о Верховском. «Говорят, в Кронштадте Савинков и Верховский» — такой слух был кем-то запущен 3 марта 1921 года во время Кронштадтского мятежа. Вскоре этот слух был опровергнут, но с таким примечанием: «Слухи о том, что Верховский примкнул к Кронштадтскому восстанию, не соответствуют действительности и, вероятно, были основаны на том, что в 1918 году он арестовывался по делу “Союза возрождения”»{509}.
После разгрома Кронштадтского мятежа оптимизма у Верховского заметно прибавилось: «…Мы живем, день за днем, в напряжении интереснейшей работы. С тех пор, как изменилась политика, ранее направленная острием против крестьянства, можно бодро смотреть на будущее и работать над созданием армии, которой предстоит совершить столько великих подвигов. Я просто скажу: несмотря на всю тяжесть теперешней жизни, я не променял бы ее на жизнь 100 лет тому назад в эпоху Николая [I. — Ю.С] Подумай, какая беспросветная тоска. А теперь живешь безрассудными мечтами чудесными! Не падай духом, сестренка. Все перемелется, мука будет».
(Из Москвы. 27.12.1921, л. арх.)
В этом письме Александр Иванович дипломатично обошел стороной жестокое подавление М. Тухачевским крестьянского восстания в Тамбовской губернии, страшный голод летом 1921 года в Поволжье… Тогда американский делец Хаммер предложил советскому правительству купить в кредит зерно в обмен на пушнину, черную икру и национализированные ценности Гохрана.
Ранней весной 1922 года Татьяна получила письмо от невестки, в котором Лидия Федоровна сообщала, что Верховский 30 марта уехал в Геную военным экспертом. «Я тебя просто умоляю, — писала Лидия Федоровна, — приезжай, мне так тоскливо и тяжело… Теперь так просто: сядешь в поезд вечером не жалей заплатить за спальное место и скорость и утром ты уже в Москве, бери извозчика и прямо приезжай; в начале мая поедем на дачу… У меня же есть прислуга, так что я смогу все свое время отдать Олегу, а ты представить себе не можешь, как я люблю маленьких, именно маленьких. Дети в таком возрасте как мои (переходном) очень утомительны, они лее требуют беспрерывного напряжения со стороны воспитателей, а это напряжение особенно в теперяшнее время не дается дешево.