38
Трое друзей поднялись по парадной лестнице и вошли в вестибюль больницы. В полутьме они издали увидели что-то похожее на лежащую статую, покрытую простыней. Рей приблизился на несколько шагов, чтобы посмотреть.
— Что там? — спросил Данте,
— Старик, — ответил Рей.
— Старик?
— Да, старик на каталке.
— Что он там делает? — не унимался Данте, не двигаясь с места.
— По-моему, умирает, — ответил Рей.
— О, зачем мы живем! — простонал Данте.
— Все мы окончим свои дни в этой или в другой больнице, — патетически заявил Рей. — Лучше привыкать заранее.
— Я устал, — запричитал Данте. — Вы даже не представляете, как я устал. Я чувствую себя совсем старым. Смерть Нестора, нападение на нас в Чакарите без всякой причины, теперь вот Аревало — мне дурно от всего этого. Я боюсь. У меня нет сил это перенести.
Они подошли к окошку для справок в вестибюле.
— Мы хотели бы узнать об одном сеньоре. Его привезли вчера, — сказал Рей в окошко. — Сеньор Аревало.
— Когда он поступил?
— Мне здесь не нравится, — громко заявил Данте.
Видаль подумал: «Бедняга. Если я ему скажу, что мы его здесь оставим, он расплачется».
— Его привезли вчера вечером, — сказал Рей.
— В какую палату?
— Этого мы не знаем, — ответил Видаль. — На него напали, избили.
Тем временем Данте, вытащив челюсть, протирал ее пальцем и принюхивался.
— Что ты делаешь? — спросил Видаль.
— Да вот, болтается она, еда застревает и воняет, — объяснил Данте. — Да у тебя ведь тоже вставная челюсть. Вот увидишь, как это бывает.
— Вы родственники пострадавшего? — спросил господин среднего роста, лысый, с круглой головой, напоминавшей калебасу, в которой вырезают глаза, нос и рот. На нагрудном кармане его халата было вышито синими нитками «Д-р Л. Каделаго».
— Нет, не родственники, — ответил Видаль. — Друзья. Друзья детства.
— Это все равно, — быстро парировал врач. — Идемте вот сюда.
— Скажите, доктор, — спросил Рей, — в каком он состоянии?
Врач остановился. Казалось, что он, поглощенный своими мыслями, смущен вопросом. Теперь уже Данте с нескрываемой тревогой осведомился:
— Ничего плохого не случилось? Лицо врача помрачнело.
— Ничего плохого? Не понимаю, что вы хотите этим сказать.
— Наш друг Аревало… не умер? — пролепетал Данте.
— Нет, не умер, — заявил врач сурово и печально.
— Он в критическом состоянии? — еле слышно спросил Видаль.
Врач усмехнулся. Друзья приготовились услышать хорошую новость, которая их успокоит.
— Да, в критическом, — подтвердил врач. — Очень слаб.
— Какое несчастье! — огорчился Видаль. Доктор Каделаго снова опечалился и сказал:
— Теперь мы располагаем средствами борьбы с подобными ситуациями.
— Но вы как думаете, доктор, он выживет? — спросил Видаль.
— Что до этого, — пояснил доктор, — то ни один профессионал, сознающий свою ответственность, никогда вам не скажет… — И зловещим голосом прибавил: — Средства контроля над такой ситуацией существуют. Несомненно, существуют.
Видалю внезапно вспомнилось, что он уже где-то встречал доктора Каделаго или кого-то другого, кто усмехался, когда был печален, — или же ему подобная встреча приснилась…
Следуя за врачом, который шел с удрученным видом, они направились к лифту.
— С этим типом не столкуешься, — прошептал Рею Видаль.
— Как мы можем столковаться, если мы в медицине ни бе ни ме? Ты пойми, мы живем в другом мире.
— К счастью.
«Человек идет по жизни с уверенностью, — подумал Видаль, — и даже в разгар войны предполагает, что беда произойдет с другими, но стоит умереть другу или достаточно услышать, что он, возможно, умрет, чтобы все вокруг стало ирреальным». Общий вид всего изменился, как в театре, когда осветитель поворачивает стеклянный разноцветный диск перед источником света. Сам доктор Каделаго, разлад между выражением его лица и его словами, его круглая голова вроде пустой тыквы, в которую вставляют зажженную свечу, чтобы ночью пугать ребятишек, казались чем-то фантасмагорическим. Видаль чувствовал, что он погружается в кошмар, вернее, пребывает в кошмаре. «Но ведь существует Нелида», — сказал он себе и сразу ободрился. Но тут же спохватился: «Впрочем, это еще неизвестно».
Снедаемый своими жалкими заботами, Данте возмущался:
— До каких пор мы будем здесь околачиваться? Мне здесь не нравится. Почему бы нам сразу не уйти?
Видаль подумал: «А он и вправду стар». Процесс старения ускорился, и очень мало чего осталось от прежних друзей: в последнее время они стали совсем другими, скорее даже неприятными людьми, с которыми продолжаешь общаться из верности прошлому.
Когда вошли в лифт, врач поинтересовался:
— Вам всем уже исполнилось шестьдесят?
— Мне еще нет, — мгновенно ответил Видаль.
Они вышли на пятом этаже. «Что здесь не очень приятно, — подумал Видаль, — в этом я с Данте совершенно согласен. Стоит вспомнить, что где-то там, снаружи, ты был свободен, становится тяжко, словно ты эту свободу потерял безвозвратно».
39
— Вот эта палата, — объявил врач.
По сторонам коридора находились небольшие палаты на две или четыре койки, отгороженные белыми перегородками. Едва они вошли, Аревало поднял руку.
«Хороший знак», — подумал Видаль, и ему бросились в глаза широкие серые полосы, уродовавшие лицо друга. Вторая койка была свободна.
— Что с тобой случилось? — спросил Рей.
— Я пойду с обходом, — сказал врач. — Вы мне его не волнуйте. Разговаривайте, только смотрите не волнуйте мне его.
— Напали на меня, Рей. На одеяле подбрасывали, — объяснил Аревало.
Его лицо украшали два длинных синяка. Один, более темный, переходил под скулой в какую-то вмятину, другой, с багровыми пятнами, тянулся по лбу.
— Как себя чувствуешь? — спросил Видаль.
— Немного побаливает. Не только лицо, еще и почки. Когда я падал на землю, меня пинали ногами. Врач говорит, произошло внутреннее кровоизлияние. Дает мне вот эти таблетки.
Пузырек с таблетками стоял на ночном столике рядом со стаканом воды и часами. Видаль сказал себе, что механизм часов тикает с особым нетерпением; он вспомнил Нелиду, гнетуще торопливая секундная стрелка каким-то образом связалась в его уме с тоской по девушке, и вдруг ему стало очень грустно.
— Почему это случилось? — спросил Рей.
— Думаю, все было заранее подстроено. Меня поджидали. Сперва действовали неуверенно, потом расхрабрились.
— Как собаки, — сказал Видаль.
Аревало усмехнулся.
— Если бы та девчонка им не дерзила, они бы, наверно, тебя не побили, — заметил Данте. — Дело известное: провоцирует женщина. Всегда она виновата. Всегда от нее первая искра.
— Не преувеличивай, — сказал Аревало.
— Данте мне напоминает тех стариков, которым женский пол противен, — поддержал его Видаль. — И чем женщина моложе, тем она ненавистней.
— Что до меня, я не стал бы весь женский пол сажать на скамью подсудимых, — заявил Рей. — Только молодых.
— У молодых есть свои достоинства, — возразил Аревало. — Они бескорыстны. Причина? Быть может, отсутствие опыта или просто еще не успели пристраститься к деньгам.
— Наверно, они меньше гоняются за деньгами, потому что деньги только одна из многих радостей в их жизни, — философски заметил Видаль.
— Зато для стариков, — сказал Аревало, — деньги становятся единственной страстью.
— Единственной? — переспросил Видаль. — А ты забыл про чревоугодие, про всякие мании, эгоизм? Не подумал о том, как они трясутся над тем кусочком жизни, который им остался? Об идиотском страхе на лице, когда они переходят улицу?
— Всю молодежь я не осуждаю, — заверил Рей. — Если приведете мне девчонку, так я, черт возьми, слопаю ее всю целиком, с косточками, а если на меня нападут эти дрянные мальчишки, я готов врезать им как следует: и кулаками, и ногами.
— Если сможешь, это замечательно, — одобрил его Аревало. — Я догадался только защитить голову и отделался дешевле, чем мой сосед на второй койке.
— Она пустая, — заметил Рей.
— Он тут все говорил без умолку, но в сознание, видно, не пришел, — объяснил Аревало. — Рассказывал свои сны в бреду. Ему, мол, снилось, что он молод и вместе с друзьями сидит в кафе «Педигри», что на углу Санта-Фе и Серрано, обсуждают тексты танго. Он даже упоминал какого-то Тронхета, сочинявшего тексты на сельские сюжеты…
— А ты внимательно его слушал, — похвалил его Данте.
— Он что, сочинял тексты танго? — спросил Видаль.
— Предполагаю, что да, — ответил Аревало. — Без конца вспоминал танго «Обидчивый». Наверно, это был самый большой его успех. Бедняга двадцать раз повторял одно и то же.
— «Обидчивый»? Кто теперь помнит такую старину? — удивился Данте.
— Еще он говорил, — продолжал Аревало, — что тоскует по своей молодости. Бывало, с друзьями засиживались до утра, анализировали теорию текстов для танго или сюжет последнего сайнете Иво Пелая. Говорил, что теперь люди беседуют о делах практических, а больше всего о ценах. Мне показалось, что в этот момент ум у него прояснился, но потом он опять стал бредить. А когда начал как-то странно дышать, его увезли.
— Куда? — спросил Данте.
— Умирать в одиночестве, — ответил Рей.
— Их увозят, чтобы они умирали одни, — объяснил Аревало, — чтобы не действовали на психику соседа по палате.
— Кафе, где они собирались, верно, было вроде нашего на площади Лас-Эрас? — спросил Видаль, словно разговаривал с самим собою.
— Как ты можешь сравнивать, че! — укорил его Аревало. — Тогда была другая атмосфера.
— Когда же мы снова засядем за картишки? — спросил Видаль.
— Скоро, — заверил его Аревало. — Так сказал мне врач. Мы-де присутствуем при последних судорогах, этому безобразию скоро конец.
— А если нас прикончат раньше? — спросил Видаль.
— Все возможно. Видимо, мы у них на примете. По крайней мере, в моем случае, думаю, все было заранее подстроено.