ми те же соображения теми же словами.
— По закону природы, — заключил он с чувством, — мы, родители, уходим раньше…
— В котором часу возвращается твой сын? — бесцеремонно перебил его Джими.
— Наверно, сейчас придет, — ответил Видаль, не подавая вида, что задет.
— Вот и я уйду раньше, чтобы он меня не увидел, — сказал Джими.
Эта фраза удивила Видаля и огорчила. Ему захотелось возразить, но он сдержался. Он был уверен, что любовь его не ослепляет: его сын — действительно мальчик добрый и благородный.
4
Пройдя через два дворика, Видаль направился в санузел.
Там, в прачечном отделении, Нелида, стирая в одной из раковин, разговаривала с Антонией и с племянником Больоло. Антония была девушка невысокого роста, шатенка с грубоватой кожей и короткими руками; голос ее, низкий и хриплый, напоминал голос только что проснувшегося человека. В их доме она пользовалась большим успехом. Племянник Больоло — высокий, тощий, безбородый парень с круглыми глазами, в сорочке, сквозь которую просвечивала майка, — обнимая ее за талию, воскликнул:
— Ух ты, Кобылка!
«Да, молодежь! — подумал Видаль. — Между ними двумя небось дело на мази».
— О чем вы тут болтаете? — спросил он.
— Уходите, уходите! — смеясь, сказала Антония.
— Вы меня гоните? — спросил Видаль.
— Что вы! Конечно нет, — заверила его Нелида.
— Дону Исидро нечего слушать, о чем мы тут говорим, — настаивала Антония.
Видаль про себя отметил, что у Нелиды зеленоватые глаза.
— Почему же? — запротестовал племянник Больоло. — Сеньор Видаль духом молод.
— И сердцем чист, — прибавила Нелида.
— Надеюсь, что так, — отозвался Видаль и подумал, что ему пришлось пережить переходную эпоху. В годы его молодости женщины не разговаривали так вольно, как теперь.
— Не только духом молод, — сказала Нелида с некоторым пафосом. — Сеньор Видаль в расцвете сил.
— Как жаль, что меня величают «сеньор», — заметил Видаль.
— В каком году вы родились? — спросила Антония.
Видалю вспомнилось посещение их дома двумя девушками, проводившими опрос жильцов для какого-то института психологии или социологии. Он подумал: «Недостает лишь, чтобы и эта вытащила тетрадку и карандаш». И еще: «Как мне приятно в обществе молодых».
— Об этом не принято спрашивать, — ответил он шутливо.
— Я считаю, вы правы, — согласился племянник Больоло. — Не обращайте внимания на Кобылку. Могу вам сообщить: Фабер ей не ответил.
— Ты же не станешь приравнивать сеньора к тому старику! — с неожиданной горячностью возмутилась Нелида. — Спорим, что Фаберу уже пятьдесят стукнуло.
«На мой взгляд, ему что-то между шестьюдесятью и семьюдесятью, — подумал Видаль. — Для этих молодых людей человек пятидесяти лет уже старик».
— Если хочешь знать, — продолжала Нелида вызывающим тоном, — сеньор моложе твоего дяди, так что поосторожней.
Это заявление явно не понравилось племяннику сеньора Больоло: он помрачнел, и на какой-то миг пошловатое выражение его лица сменилось другим, откровенно порочным. Видаль подумал, что такая довольно ребяческая привязанность к такому довольно противному родственнику, как Больоло, достойна уважения. И еще спросил себя, хватит ли у него смелости зайти в уборную на глазах у этих молодых людей. Глупая стыдливость, ведь в конце-то концов… Он тут же ее определил: это стыдливость мальчишки. Мужчина — втайне мальчик, перерядившийся во взрослого. А другие мужчины тоже такие? Вот Леандро Рей — он тоже мальчишка? Без сомнения, Леандро обманывает его, Видаля, как он сам обманывает других.
5
Жизнь робкого человека полна неудобств. Направившись обратно к себе, Видаль осознал, что фигура человека, входящего в уборную, куда менее нелепа, чем фигура человека, ретирующегося из-за того, что у него не хватило смелости туда зайти. Что может быть более стыдного, чем дать заметить, что тебе стыдно? В довершение всего этот эпизод отнюдь не был завершен. Сомнения нет, долго он не вытерпит, придется возвращаться. Единственная надежда на то, что девушки и племянник Больоло вскоре оттуда уйдут. Рука Видаля уже лежала на дверной ручке, как сам Больоло собственной персоной ошарашил его вопросом:
— Как поживаете, дон Исидро?
С этим типом никогда не знаешь, как себя повести. Видаль был настолько растерян, что в ответ ляпнул:
— А вы как поживаете, сеньор Буян?
Была надежда, что этот громила не расслышал прозвища, произнесенного довольно невнятно и неуверенно.
С высоты своего роста Больоло пристально на него посмотрел и с величайшей серьезностью сказал:
— Возьму на себя смелость дать вам совет. Говорю с вами, ей-ей, по-дружески. Галисиец злобствует все больше. Уплатите, Бога ради, за квартиру, прежде чем этот тип учинит какую-нибудь пакость. От людей добра не жди, говорят, что вы роскошествуете в ресторанах, а за кров и за приют не платите. — Он повернулся, чтобы уйти, но еще прибавил: — Не спрашивайте, откуда я знаю, но им известно даже то, сколько вы истратили на зубы.
Войдя в квартиру, дон Исидро увидел, что сын перебирает вещи в платяном шкафу.
— Порядок наводишь? — спросил Видаль.
Все еще стоя спиной, парень издал какое-то междометие, которое Видаль понял как «да». Он рассеянно смотрел, как Исидорито прячет в шкаф старую шляпу, шарф, перочинный нож, ремень для правки бритвы, коробочку из светлого дерева с надписью: «На память о Некочеа», куда он клал на ночь карманные часы.
— Че, это же всё мои вещи! — вдруг спохватился Видаль. — Мне надо их иметь под рукой.
— А они под рукой и есть, — ответил Исидорито, закрывая шкаф.
— Ты с ума спятил? — спросил отец. — Про шляпу и шарф я не говорю. Но узнать рано утром, который час, если часы будут там, в шкафу, это, по-твоему, удобно?
— Сегодня вечером у нас здесь соберутся наши ребята из Молодежного объединения.
В тоне, которым были произнесены эти слова, Видалю почудился оттенок досады или нетерпения.
— Вот и прекрасно! — воскликнул он с искренней радостью. — Я очень доволен, что ты позвал к себе друзей. Мне, знаешь, кажется, что для тебя куда лучше встречаться с молодыми людьми твоего возраста…
Он вовремя остановился, не желая обидеть сына. Бывало, что, забыв про осторожность, он напоминал сыну про эту докторшу, сделавшую Исидорито таким педантичным и агрессивным. Исидорито сухо ответил:
— По мне, пусть бы не приходили.
— Ты бы посмотрел на моего отца, как он был внимателен к моим друзьям. Потому что средства у нас были более чем скромные — не знаю, поймешь ли ты меня. Он даже заставлял маму, когда испечет Для гостей пироги, надевать самое лучшее платье.
— Вот уж у тебя мания вспоминать свое старичье. — Не забывай, что это твои дедушка и бабушка.
— Знаю, знаю, мы из простого рода. Ты мне об этом постоянно напоминаешь.
Видаль посмотрел на него с ласковым любопытством. Да, у самых родных, самых близких людей бывают мысли, о которых мы не подозреваем… Это обстоятельство, определяемое им как «мы не прозрачные», казалось ему когда-то защитой, гарантией для каждого человека его внутренней свободы, — теперь же оно огорчало его как признак одиночества. Чтобы пробиться к сыну и вытащить его из этого одиночества, Видаль сказал:
— Что до меня, я очень рад, что они придут. Как раз недавно я думал, что мне всегда приятно общество молодых.
— Не понимаю, почему тебе оно так приятно.
— А тебе с ними разве неприятно?
— Почему мне может быть неприятно? Я же — не ты.
— Ага, дело в разнице поколений. Мы друг друга не понимаем? Это докторша тебе объяснила?
— Может, и она, только знаешь, лучше, чтобы ребята тебя здесь не застали. К сожалению, придет один такой, ну просто бешеный. Народ его ужасно любит, он развозит овощи. Колоритный тип, народный герой. Про него даже сочинили стишок:
Выезжай из-за угла,
Удалой водитель…
— И что, мне придется бродить по улицам, пока ты будешь принимать друзей?
— Что ты выдумал! По улицам! Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось.
— Нет, я все же не могу поверить тому, что слышу. Ты хочешь, чтобы я спрятался под кроватью?
— Еще что выдумаешь! У меня замечательная идея, — сын взял его за руку и вывел из квартиры. — Не будем терять времени. Они могут явиться в любую минуту.
— Не толкай меня. Куда мы идем?
Исидорито подмигнул отцу и, приложив палец к губам, прошептал:
— На чердак.
Видаль мог истолковать эти слова как объяснение или же как приказ. В первом дворике они встретили Фабера, направлявшегося в санузел. Появилась и Нели-да с узлом белья. Подталкиваемый сыном, Видаль торопливо поднялся по узкой лестнице, надеясь, что девушка его не увидела. На чердаке пришлось продвигаться на четвереньках, так как крыша была очень низкая.
— Тут тебе будет замечательно, — уверил его Исидорито. — Ляжешь на какой-нибудь ящик и сможешь поспать. Свет погаси и не спускайся, пока я не дам сигнал.
Прежде чем Видаль успел слово вымолвить, Исидорито кубарем скатился по лестнице. Местечко незавидное, подумал Видаль. Дон Сольдано, оптовый торговец птицей и яйцами, пользовался чердаком как складом и загромоздил его грязными, вонючими ящиками. Когда погас свет, темнота стала нестерпимо гнетущей. Исидорито так спешил, что Видаль даже не догадался захватить пончо или пальто, чему отчасти был рад — вещи уж точно пришлось бы потом нести в химчистку; он дрожал от холода, не говоря о том, что доски, на которые он лег, были достаточно тверды. Да еще забежал хотя бы в уборную, прежде чем сюда подняться… Он всегда теряет голову, когда сын начинает нервничать.
Вот так же сбивала его с толку двадцать лет тому назад Виолета, мать Исидорито, женщина пылкая, одержимая самыми необузданными идеями без всяких оснований. Видя ее убежденность, Видаль всегда чувствовал, что любое сомнение будет оскорбительно, и подчинялся ее господству. Какие образы возникали прежде всего в его памяти, когда он думал о времени, прожитом с Виолетой? Прежде всего монументальные розовые округлости, и цвет волос — красновато-рыжий, и запах, отдававший какой-то звериной едкостью. Потом несколько моментов периода, который ему теперь казался совсем коротким: День, когда она в «Пале Бланк» объявила ему, что ждет ребенка и что они должны пожениться. День, когда родился ребенок. День, когда он наконец узнал, что она ему изменяет. Давали фильм с Луизой Брукс, он зашел в тот же самый «Пале Бланк» и внезапно почувствовал до боли знакомый аромат духов, и в темноте зала, из переднего ряда, до него донесся несомненно ее голос. «Не беспокойся, — говорила Виолета. — Он без меня в кино никогда не ходит». 31