— Что же сделали с этим сумасшедшим? — спросил Видаль.
— Бросьте, че, не говорите таких слов, — возразил Больоло.
— Он тут же был отпущен на свободу, — сообщил Фабер.
Больоло открутил кран над одной из раковин и, набрав воду в пригоршню, попил.
— Не забудьте, пожалуйста, — напомнил он Видалю, — если будет удобно, расспросите вашего сына.
И он пошел прочь из санузла. Остальные двое медленно последовали за ним.
— Мне его жаль, — сказал Фабер.
— А мне — нисколько, — ответил Видаль. — Вид У него наглый, а на самом-то деле он жалкий подхалим при нашем управляющем. Сам не знает, к какой стороне пристать.
Им встретились Нелида и Антония. Видаль заметил, что с Фабером девушки не поздоровались. Впрочем, тот сразу ушел к себе домой.
— Поздравляю вас, дон Исидро, с такими друзьями, — иронически заметила Антония.
— Вы имеете в виду Буяна?
— Буян еще куда ни шло. Но этого старого бесстыдника я не перевариваю.
— Антония права, — подтвердила Нелида.
Видаль взглянул на Нелиду, полюбовался изящным изгибом ее шеи, подумав, что его можно сравнить с лебединым и что он, Видаль, каждый раз открывает в этой девушке что-то новое.
— А что он сделал? — торопливо спросил Видаль.
— Чего только он не сделал! — вспылила Антония. — Гнусный старикашка! Вот я говорю с вами, а злость прямо меня душит. Да он вечерами пристает к девушкам с самыми подлыми намерениями — околачивается тут, возле уборных! Спросите у Нелиды, если мне не верите.
— Верно, — подтвердила Нелида. — С десяти вечера он уже здесь, с засаде.
— Не может быть! — воскликнул Видаль.
— Уверяю вас. Мы-то знаем.
— Что вы говорите! Неужто он не понимает, как это мерзко? Наверно, он отчаялся, потому и стыд потерял.
Видаль прибавил, что в такое поведение Фабера трудно поверить, и искренне его осудил.
— Такого старикашку, — заявила Антония, — я бы выдала без всяких угрызений совести.
Видаль, внутренне соглашаясь с нею, попытался все же заступиться:
— Он несчастный человек.
Он это повторил несколько раз и пробовал найти еще какие-то оправдания, но встретил беспощадный отпор.
— Таких стариков надо бы всех изничтожить, — вынесла свой приговор Антония.
— Ну ладно. Я признаю, что вы обе правы. Старики, которые пристают к молодым женщинам, — это жалкое зрелище. Отвратительное. Вы обе правы. Совершенно правы. Но если их сравнить с каким-нибудь доносчиком, предателем, убийцей…
— Вас-то Фабер не оскорбил. Вы станьте на мое место.
— Ну конечно, вы оскорблены, — согласился Видаль. — Фаберу нет прощения. Но, может быть, этот несчастный не понимает, насколько смехотворно его поведение, потому что понять это — означало бы признать, что ты стар и смерть уже совсем близко.
— А мне какое до этого дело? — спросила Антония.
Видаль счел ее реплику вполне законной, но все же, полагая, что должен сделать последнюю попытку в пользу приятеля, подытожил свои аргументы следующими словами:
— Ладно, я согласен, что вы обе правы. Он старый, некрасивый, но мы за это не можем его винить. Никто не бывает старым и некрасивым по своей воле.
Антония посмотрела на него, покачав головой, словно услышала нечто из ряда вон выходящее и прощает его лишь потому, что принимает его таким, каков он есть.
— Нет, дона Исидро не переспоришь. Пойду лучше постираю.
Нелида, отправляясь вслед за ней, успела шепнуть:
— Вы при Антонии так не говорите.
7
Ему явно стало лучше. Долгий день, праздно проведенный дома, пошел на пользу. А не выходил он по совету Нелиды. В полдень, когда собрался пойти в ресторан, он столкнулся с ней в прихожей.
— Не выходите, — сказала девушка. — По-моему, вам сейчас выходить на улицу не следует. Сегодня отдыхайте и завтра совсем поправитесь.
— Ну, знаете, одним воздухом не прокормишься. А у меня нет сил даже вермишель сварить.
— Моя тетя Паула принесла мне коробочку пирожных. Могу я вас угостить?
— Если придете есть их вместе со мной.
— Нет, нет, только не это. Пожалуйста, не обижайтесь. Вы же знаете, люди-то какие.
Вот он и съел — сперва одно, потом второе и так все полдюжины, вкус дивный, и запил несколькими мате. Однако еда, видимо, оказалась тяжелой для желудка, он долго спал днем, спал, как бывало раньше. когда после сиесты просыпаешься и не знаешь, День сейчас или середина ночи. Вставши, снова выпил мате, тщетно ожидая, что Исидорито принесет приемник, который наконец был отдан в починку. Потом, собравшись с силами, сварил вермишель и поел ее с тертым сыром и вчерашним хлебом, запивая красным вином. Когда остались одни крошки, явился Джими.
— Я опоздал? — спросил Джими.
— Трудно поверить, но это так. Уже ничего не осталось.
— Ну не будешь же ты меня уверять, что у тебя не припрятано кое-что в буфете на десерт? Какая-нибудь запеканка? А может, плитка шоколада?
— Да уж ладно, есть шоколад Исидорито. Тебе это, правда, будет вредно.
— Не волнуйся, желудок у меня еще работает, — заявил Джими, быстро откусывая от плитки. — Надеюсь, вы из-за этого не поссоритесь? Кстати, сегодня вечером мы идем играть к Нестору, у него с сыном прекрасные отношения. Так будет безопаснее. Ты пойдешь?
Видаль подумал, что можно бы и пойти — ведь Нелида не узнает, к тому же неплохо будет пообщаться с мальчиками, немного проветриться, рассеяться, а то после целого дня безделья да еще от чувства тяжести в желудке стали возникать мрачные мысли.
— На улице все так же холодно? — спросил он.
— Оденься потеплей, а то похоронные венки нынче дороги.
Видаль накинул на плечи старенькое пончо, и они вышли в темноту.
— Что с тобой? — спросил Джими. — Идешь весь согнутый.
— Да ничего. Боль в пояснице.
— Годы, старина, годы. Кто поумней, заранее смекает, как бороться со старостью. Коли думать о ней, тоска берет, духом падаешь, люди это замечают, говорят тебе, что сдаешься прежде времени. Коли забываешь о ней, тебе напоминают, что каждому овощу свое время, и называют тебя смешным старикашкой. Нет, против старости нет лекарства. Смотри, там на углу толпится народ, небось какая-нибудь уличная компания, или, как их называют, карательный пикет… Давай-ка лучше повернем в обход, чтоб с ними не встречаться.
— Да, со всем можно смириться. Как ты думаешь, два старых, почтенных аргентинца времен нашей молодости стали бы унижаться до таких предосторожностей?
— Ну, знаешь, в то время все были задиристые, а впрочем, когда их никто не видел, может, и они смирялись.
8
Нестор жил с женой и сыном, которого тоже звали Нестор, на улице Хуана Франсиско Cem, в домике, где в сторону улицы выходила столовая и еще одна комната, а третья комната и подсобные помещения были обращены не то к саду, не то к пустырю. Когда два друга вошли в дом, остальные уже были в сборе, в столовой. На стене там висели часы, остановившиеся на двенадцати. Хозяйка дома, сеньора Ре-хина, как обычно, перед друзьями мужа не появлялась; вместо ответа на вопрос о ней он неопределенно указал рукой на задние комнаты.
Сын Нестора, извиняясь, сказал:
— Меня ждут в кафе на другой стороне авениды.
— Авениды Альвеара, — уточнил Данте.
Все рассмеялись. Джими на полном серьезе объяснил:
— У нашего старикана доисторические представления.
— Сеньор Данте хотел сказать «авенида Освободителя», — вежливо поправил сын Нестора.
— Данте прав, — заметил Аревало. — Надо сопротивляться смене названий. Каждые двадцать лет меняются номера домов, меняются названия улиц…
— Меняются люди, — заключил Джими и стал напевать «Где он, мой Буэнос-Айрес?».
— Да, все изменилось, это уже совсем не тот город, что прежде, — констатировал Аревало.
Нестор-младший стал прощаться с гостями.
— Вот нагрянули к вам, — оправдывался Видаль.
— Теперь вам приходится уйти, — прибавил Аревало.
— Главное, чтобы вам было удобно, — уверил их паренек. — Обо мне не беспокойтесь.
— Но это же безобразие, что вам из-за нас приходится уходить, — сказал Аревало.
— Какое это имеет значение? — возразил парень.
— Я к папиным друзьям отношусь хорошо. — И вполголоса прибавил: — Что бы ни случилось.
Он ласково похлопал отца по плечу, улыбнулся и, приветственно приподняв руку, вышел.
— Славный мальчик, — сказал Видаль.
— Болтунишка, — проворчал Джими.
Нестор поставил на стол бутылку фернета, жареный арахис, маслины. Рей жадно протянул руку. Кинули карты, кому с кем играть. Видалю выпало играть с Джими и Аревало, так что в этот вечер он мог заранее считать выигранными все партии.
— Что вы скажете про обойщика? — с полным ртом спросил Рей.
— Вы его знали? — спросил Видаль у Нестора.
— Да я его тысячу раз видел напротив твоего дома.
Хотя Нестор произносил «р» на французский манер, никто не улыбнулся, кроме Джими — тот шутливо подмигнул одним глазом.
— О ком это вы? — поинтересовался Данте.
— Я с тревогой замечаю большие перемены, — вставил Аревало.
— О дедушке Рея, — давясь от смеха, сказал Джими.
— Я тебе не верю, — отрезал Данте.
— Да, я с тревогой замечаю большие перемены,
— повторил Аревало. — Прежде о таких происшествиях читали в полицейской хронике, случались они с какими-то неизвестными; теперь же — с людьми нашего квартала.
— Которых мы знаем в лицо, — со зверской гримасой прибавил Рей.
— Еще немного — и горе нам! — простонал Джими, подмигивая одним глазом.
— Ты бездушный человек, — с укором сказал Рей. — Почему правительство терпит, чтобы этот болтун по государственному радио распространял такую заразу?
— Я считаю, — задумчиво сказал Видаль, — что Фаррелл пробудил сознание молодежи. Если ты против «Бесед у очага», тебя тут же зачислят в мафусаилы.
— Правильное рассуждение, — с улыбкой заметил Аревало.
— Вот она, отрава, слышите? — указал на Видаля Рей. — Наш друг Исидро заговорил словами демагога.