, ведь багаж знаний о безопасности работы в условиях войны у меня был еще слишком мал.
У таблички с названием посёлка тормозим, чтобы записать стендап. Слева виднеется белый хребет.
— Вот эта известковая глина или гора меловая и дала название поселку Белогоровка, — говорю я в микрофон, — который, согласно некоторым украинским пабликам, всё ещё под контролем ВСУ. Но, как мы видим, это ложь.
Короткую речь не могу записать с ходу, как обычно. Волнуюсь и постоянно сбиваюсь. Оператор Шиков шипит на меня:
— Димон, давай уже скорее, мы тут как на ладони, соберись или поехали дальше!
Он тоже волнуется. Но его увещевания мне только мешают, я начинаю напрягаться еще больше. Наконец, одолев неподатливый текст, въезжаем в Белогоровку. Она абсолютно мёртвая, до жути безлюдная. Это очень пугает. Больше, чем город, в котором идут бои. Там хотя бы всё понятно. Главное, что там есть и люди, и бойцы. А в Белогоровке никого, лишь сплошная зловещая тишина. И я ловлю себя на мысли, что давно у меня не были так напряжены нервы во время съемок. Вроде бы ничего не происходит, но атмосфера тяжелейшая. Любой шорох или отдаленный залп заставляют вздрагивать. Хочется скорее доработать и уже эвакуироваться в более безопасное место. Но мы только начали.
Руины, выжженный фосфорными снарядами сельсовет, очень много разбитых украинских БМП, пикапов и микроавтобусов ВСУ, гражданских машин и брошенных на дороге велосипедов местных жителей.
Но я стремлюсь в то место, ради которого сюда и приехал — взорванная поселковая школа. И здесь темная энергия в воздухе Белогоровки будто бы концентрируется в густой кисель. Сквозь него идти всё сложнее.
Седьмого мая здесь были убиты десятки людей. Википедия, ныне один из вражеских медиаглашатаев, утверждает: «…по учреждению был нанесён авиаудар ВКС России». От школы и действительно осталось несколько стен по бокам, а в её центре железобетонный прах. В репортажах украинских и западных пропагандистов Россию обвиняют в убийстве 60 мирных жителей. Эта взорванная школа становится одним из символов пропаганды, который, впрочем, не удалось раскрутить до уровня резонансного фейка в Буче. Но в этих репортажах о школе я не нашел комментариев самих очевидцев трагедии. А в них и будет заключаться ответ.
Едем по посёлку искать людей. И наконец, встречаем первые живые души. Бойцы в красных повязках. Прячем машину под навес и знакомимся с парнями, делимся сигаретами и сладостями. «Элэнэры», как их называют враги. Точнее добровольцы со всей России, решившие заключить контракт с Народной милицией ЛНР. Здесь живут несколько человек из Татарстана, Свердловской области и еще неведомо откуда. Боец с позывным «Боцман» готовит кашу на костре. Хищный профиль, но добрая улыбка.
— А чего ты Боцман? — спрашиваю его.
— Потому что я моряк, на. Старший мичман. Оказался в пехоте.
— Ну, и как тебе смена…
— Декораций? — шутливо подхватывает моряк. — Главное, чтобы люди были хорошие. Война войной. А обед по распорядку, на.
Боцман быстро находит общий язык и с моим оператором. Дима сам служил во флоте.
— А это «Корд»! — скинул покрывало с пулемета боец с позывным «Грек». — Отдачи нет вообще. Но если кто спереди стоит — глушит. Как бензопила работает: деревья высекает.
— Я на «Утёсе» работал, — включается в разговор наш водитель Саня.
— Этот попроще, чем «Утёс», — со знанием дела подхватывает пулемётчик. — Тут эту снял, достал, пружина выскочила сразу же. Всего четыре элемента. Красавец вообще. Усовершенствованный. Всякие навороты, типа, чтобы гильзы далеко не отлетали. — увлеченно рассказывает славный татарин, его и зовут, кстати, Слава.
Но меня сейчас больше волнует расследование трагедии в школе. И мы в сопровождении Грека идем к немногочисленным оставшимся в поселке белогоровцам.
Во дворике частного дома сидят несколько человек. Пожилой мужчина в подтяжках поверх клетчатой рубашки. Немного поговорили на какие-то отвлеченные темы, затем спрашиваю его:
— Хотел спросить еще про взорванную школу…
— Да, там двадцать четыре человека лежат, — сразу начал рассказывать мужчина. — Плюс дети, плюс молодёжь. Там они и остались. Это был подрыв!
— Подрыв?? — удивленно уточняю я.
— Подрыв! — уверенно подтверждает собеседник. — Если военная экспертиза туда приедет, эксперты сразу определят. Потому что школу сложили! Два человека, которые это видели, даже уехали из Белогоровки.
— То есть никакого удара ВКС? — на всякий случай снова уточняю я во избежание недопониманий.
— Никакого удара не было. Это подрыв. Человек, который стоял рядышком, он видел это всё.
В другом доме встречаем супругов-пенсионеров. Показываю им украинский телерепортаж. В нём корреспондентка с рыбьим лицом вещает о 60 погибших.
— Ну, не шестьдесят, это однозначно, — тут же опровергает слова репортажа женщина.
— Но там были люди? — спрашиваю у неё, а та начинает говорить и плакать:
— Ой, там были наши люди… там столько людей… ох, ужас… Конечно, были, были… Они сейчас до сих пор, третий месяц они там…
Мужчина в подтяжках рассказывает предысторию происшествия:
— Приехал «хаммер», машина. Все крутые там такие. Один зашёл в школу, походил там, походил и выбежал. Побежал к джипу. Машина эта отъехала от школы буквально метров на триста. Там стоит дом ещё, красный такой. Он отъехал туда, и произошёл взрыв. Он, когда бежал, по телефону с кем-то разговаривал. Приезжали они в школу и до этого случая. Они, видать, её и заминировали. А потом сложили эту школу вместе с людьми. Бойцы эти стояли рядышком в соседнем доме. Он вышел и сказал, извините за выражение: п…ц школе! И начал на иностранном языке разговаривать. Это наёмники там были.
К разговору присоединился муж пенсионерки:
— Вот тут через каждый дом стояли целые группы. Вот в этом доме стояла спецназовская группа. Обособленная. Я только с одним из них разговаривал, старшим. А все остальные, я даже подозреваю, не знали русского языка.
— Наёмники?
— Очевидно. Знаешь почему? Ну это ещё до событий школы. Мы с ним столкнулись на нашей дорожке, он ходил водичку в ручейке набирать. А там воронка, блин, четыре метра глубиной и метров шесть шириной. Я его спрашиваю: «И что это было?» Ну, естественно, на украинском языке. И меня поразило! Начали с ним разговаривать, а у него чистый украинский язык! То есть без всяких акцентов, районных там, областных, западнянских. Чистый украинский разговор, литературный.
— О чём это может говорить? — спрашиваю, хотя уже сам знаю ответ: иностранец, идеально освоивший украинский язык, не живя на Украине.
— Наш разговор ещё прервали звонком, — вспомнил мужчина. — Он выслушал и отвечает, не подбирая слов, на английском языке, чисто, как на родном. То есть на украинском он говорил правильно, но немного подбирая слова. Вот поэтому мы ни разу не слышали ни одного их разговора между собой.
— Ни одного слова, — соглашается жена. — Никогда.
— Их было человек двенадцать, — продолжает муж. — Ночью двое патрулей: там и здесь. Все остальные, очевидно, отдыхали. Но ни одного слова!
— А соседка ваша была рядом в момент подрыва? — задаю вопрос женщине.
— Буквально перед взрывом школы из этого дома выбежало человек семь-восемь в камуфляже, с чёрными повязками, — показала на дом жительница. — И соседка ещё сказала, вроде как батальон смерти. Где-то она вычитала, что те ходят с чёрными повязками на ногах. И бежали, по телефону что-то говорили, бежали как сумасшедшие оттуда. И буквально через три минуты долбануло школу.
— И никакого ни отлёта, ни прилёта не было! — громко замечает мужчина в подтяжках.
— Я когда к вам ехал, — признаюсь я людям, — сначала думал: ну, может, в той школе стояли вэсэушники, а не мирные люди. И по ним был удар. А Киев потом переиначил.
— Там были и вэсэушники, всего человек восемь, — уточняет житель. — Но они и их положили.
— Я порой не верю! — недоумеваю я. — Насколько нужно быть не людьми-то?
— Это НЕЛЮДИ! — восклицает мужчина, а его супруга продолжает:
— Какие это люди, если они со всех сторон стреляли по нам, по нашему селу. Они разбили его. Ездили по кругу и били всё. Ещё здесь боёв даже не было. Ни русских здесь не было. Начали бить посёлок, а нас не пускали. Здесь танк стоял, а там бронетранспортёр и автоматчики. Я туда, а мне: «Назад! Нэ можно!». То есть «нельзя». Да, вообще выйти не разрешали. И утром то же самое.
— А когда к школе приехали журналисты, которые рассказывали про авиаудар российских ВКС? — мне и впрямь любопытно: как скоро?
Муж пенсионерки отвечает:
— Приехало информационное агентство «Франс Пресс». Я с ними ездил тридцатого мая. Переводчик у них был украинец. Они сказали, что здесь в первый раз и приехали лишь посмотреть, что творится, потому что, мол, им сказали, что тут сильная стрельба, взрывы и всё остальное. Мне показалось, что он немножко лукавит. Типа «мы никакой информацией не располагаем». Это было странным. И я уже не мог с ними быть совсем откровенным. Не доверял. Хотя и спросил у репортера: «Как там у вас, честно вообще?» Тот: «Конечно, самая честная телекомпания». Ну, думаю, всё понятно, скрываешь цель. Прекрасно они знали, что в школе произошло. Приехали снимать чёрт-те куда, чтобы посмотреть воронки в огороде. Ну-ну! — машет рукой мужчина. — «А вы можете провести?» — спрашивает. «Могу». Ну сел с ними, поехал. По дороге он заводит разговор: «А вам не кажется, что это вторая Буча?» А я ему и говорю: «Да, кажется. В смысле провокации». И после этого у него отпали всякие вопросы. Очевидно, что взорвано изнутри. Причём в назначенное время. Но я считаю так: версию эту надо проверять. Приедут специалисты и определят.
Да, окончательное слово за экспертами. А мы сделали, всё, что могли, и пора возвращаться в Луганск. Напоследок эти бедные люди, оставшиеся жить в этом жутком и опасном месте, передают привет своим близким:
— Любочка, не переживай! — говорит мужчина, подошедший, пока мы снимали интервью с супружеской четой. — Мы с Лёшей здоровы. Живы. Связи пока нет. Карточка, как будет, мы позвоним.