В ту же ночь украинская армия атакует школу в Рубежном, в ней находился один из трёх избирательных участков. Так что, когда люди пришли голосовать, то увидели лишь разрушенное здание. Левое крыло школы вместе со спортзалом превратилось в руины. Снова находим осколки с ромбовидными насечками. «Хаймерсы», чёрт бы их побрал! Одна из ракет пробила три этажа и упала в подвал школы. Мы не сразу поняли, где последствия взрыва. А взрыва просто не было. Мы смотрим на небольшую воронку, в ней узкое жерло… В этот момент мы понимаем, что коварная «химера» притаилась в той норе и взорваться-то может в любой момент. Аккуратно покидаем подвал, и я иду на школьный двор считать другие попадания.
— Одна, вторая, третья… — считаю я, и тут неподалеку после коротко свиста раздаётся «бах!». Прилёт. Новый обстрел. Забегаю в школу, там Кирилл:
— Жив-здоров, всё нормально? — спрашивает.
— Это, получается, к нам летит? Свист был, — отвечаю вопросом на вопрос.
— Конечно. Ложится за школу.
Переждав обстрел, вместе со следователями заканчиваем подсчёт ночных ударов. В итоге: 6 ракет «хаймарс». Стоимость каждой — 150 тысяч $. Почти миллион баксов, потраченные за минуту. А сколько таких минут Украина и Запад подарили Донбассу, Херсонщине и Запорожью? Зеленский на разрушение инфраструктуры и убийство людей денег не жалеет. Оно понятно: деньги чужие. И люди чужие. В одном из классов на доске мелом рисую портрет Зеленского за тюремной решёткой.
Попытки Украины сорвать референдум тем не менее смотрятся жалко. Люди все равно идут на участки: явка 83 %.
В Луганске рассказывают историю, как старенькая бабушка пришла на референдум на день раньше. Говорит: «Не знаю, доживу ли я до вторника или нет, хочу проголосовать сейчас».
Вечером последнего дня референдума спешим в ЦИК на подсчёт голосов. При мне вскрывают урны, достают бюллетени по одному и, показывая огромному количеству собравшихся журналистов и иностранных наблюдателей, озвучивают вариант ответа.
— «Да», «да», «да», — провозглашает член ЦИК. Это ответы на вопрос: «Вы за вхождение ЛНР в состав РФ на правах субъекта РФ?» Я слежу внимательно. То, как порой проходят выборы и какие манипуляции с подсчётом голосов могут быть, широко известно. Потому мысленно пытаюсь подсчитать соотношение «за» и «против», хотя и понимаю, что в Донбассе сенсаций случиться не может. Тем не менее. И вот звучит «нет». Через десятки «да», еще одно «нет». Через сотню с лишним «да» — испорченный бюллетень. В итоге, последив около получаса, насчитал 5 мнений «против», что в ворохе уже отложенных выборных листков кажется мизерным. Официальные итоги подсчёта лишь подтвердят мои наблюдения — только полтора процента проголосовавших на референдуме не поддержат присоединение ЛНР к России.
В зале присутствуют международные наблюдатели. Италия и Франция, Япония и Китай, страны Латинской Америки, Африки и Ближнего Востока. 35 иностранных наблюдателей на одном избирательном участке — по сути, весь мир. Но смогут ли они озвучить правду в своих странах? Подхожу к итальянцу. Обожаю Италию: от футбола и культуры до самих людей, которые всегда были лояльны к России. По мне чуть ли не единственная в Европе страна, где к россиянам испытывают добрые чувства. Да, и Путина публично поддерживали, вывешивая на балконах его портреты. Может, еще и потому, что его медийный образ мачо как-то близок итальянцам по духу. К сожалению, чаяния народа не разделяет итальянское правительство, которое, естественно, проповедует политику ЕС и США.
Наблюдателя зовут Марко Пато, он независимый юрист. Интересуюсь, слышал ли он слова главы МИД Германии Бербок о том, что людей в Донбассе, Запорожской и Херсонской областях расстреливают, насилуют, а потом под прицелом автоматов ведут на референдум?
— Это, конечно, смешно, — отвечает Марко. — Такого нет. И единственные вооруженные люди — это была охрана, которая защищала периметр избирательных участков. Потому что в Мелитополе мы видели напряжённость. Люди боялись диверсантов и угроз с той стороны.
— Сейчас у вас к власти пришли националисты. Ну, вот, может, сейчас политика итальянского государства изменится по отношению к России? — задаю иностранцу наивный вопрос. Марко и его помощница-переводчик смеются:
— Нет! В Италии политическая ситуация заблокирована, — отвечает итальянский юрист. — Абсолютно не важно, какая партия придёт: правая или левая. Всё равно будет политика глобалистов и атлантистов. Все политики Италии — это рабы европейской и американской системы. И мировой финансовой политики.
Я стою на площади у Народного совета ЛНР, вместе с луганчанами затаив дыхание. На огромном экране прямая трансляция из Москвы. «О принятии Луганской Народной Республики в состав Российской Федерации», — звучит в колонках голос диктора, очень похожий на голос легендарного Левитана. Глава республики Леонид Пасечник и Президент Владимир Путин делают росчерки пера в документе, мгновение и… дальше взрыв народного ликования! Люди размахивают флагами и начинает казаться, что небо над Луганском окрашивается в цвета триколора.
— Россия, Россия! — скандирует людское море.
— Ну, каково чувствовать себя Россией? — перекрикивая шум, обращаюсь к рыдающей от радости женщине.
— Мы так долго ждали! Наконец, мы пришли в семью и отстояли наш выбор.
— Это исторический момент для Луганска, — вторит ей мужчина с флагом. — Кто-то ждал этого с 1991 года. Нельзя жить в стране, где тебя не любят и не уважают, мы последние двадцать девять лет так и жили, а теперь мы приходим домой, где нас любят и ждут.
— Когда говорят «Россия», что вы представляете? — подношу микрофон женщине в белой блузке.
— Это бескрайние просторы, красота, искусство, — отвечает она. — Чайковский, Есенин. Это гордость, это уважение к людям. Это достойная жизнь!
С улыбкой наблюдаю, как за спиной женщины танцует пара: бабушка в шляпке и её пожилой муж, которые абсолютно счастливы. Мужчина смотрит на супругу с такой трогательной нежной любовью и подпевает струящейся над Луганском песне: «Есть только миг между прошлым и будущим. Именно он называется жизнь…»
29 сентября 2022 г
Эта трагедия произошла четырьмя днями ранее. Но почему-то только в это утро о ней стало известно. Новость прогремела страшными заголовками: «Боевики киевского режима расстреляли колонну с мирными жителями под Купянском», «30 погибших, среди них 10 детей». Есть спасенные и раненые. Сообщалось, что все эти люди ехали из Харьковской области в сторону ЛНР. Журналисты ринулись в ближайшую детскую больницу в Луганске, в которой должны были госпитализировать двух пострадавших детей. Сообщали, что их родители погибли. Я же решил ехать к месту расстрела, попросив отработать в госпитале моего коллегу Егора Кильдибекова. Если честно, я очень не хотел досаждать раненым детям в такой момент. Мне самому психологически сложно было бы к ним подходить с микрофоном. Я понимаю, что в нашей журналистской работе, освещая трагические события, приходится брать интервью у участников, пострадавших, даже у родственников погибших. Это работа. Но она требует огромных моральных сил и ответственности, если, конечно, у журналиста есть совесть и сердце. Я очень боюсь навредить. Ведь людям в такой ситуации больно, а взаимодействие с прессой дополнительный стресс. Особенно, если репортер давит или задает бестактные вопросы.
Я вспоминаю, как было тяжело работать в аэропорту Пулково, 31 октября 2015 года. Крушение аэробуса А-321 над Синайским полуостровом. Самая массовая гибель граждан России в авиакатастрофе за всю историю мировой авиации — 224 человека. Взрывчатку, замаскировав нагромождением детских колясок, заложил террорист ИГИЛ[7]. Весь день я вынужден был провести вместе с родственниками погибших в петербургском терминале. Именно туда должен был прибыть борт. Десятки людей, которые ожидали своих детей, невест, родителей, смотрели на застывшее табло, до последнего надеясь, что всё это какая-то ошибка, что, может, их родной не сел в самолет, что… А кто-то уже всё понял и просто плакал. Другие ждали новостей. И мне, в числе множества других российских СМИ, приходилось подходить к таким людям и задавать вопросы. Удивительно, но они отвечали и вполне охотно. Некоторые даже с какой-то странной улыбкой. Возможно, это была защитная реакция, стресс. И мне думалось, что многим в тот страшный момент не хочется оставаться один на один со своими жуткими мыслями. Да, был мужчина, у кого сдали нервы, и он пытался напасть на девочку-журналиста. И его тоже можно понять. Реакции у всех разные. Сдавали нервы и у некоторых репортеров. Иначе как можно было объяснить вопрос одного из тележурналистов родственнику погибшего: «Что вы сейчас чувствуете?» Жестоко, глупо, безответственно. Нельзя так. Необходимо пропускать боль людей через себя, тогда можно общаться не навредив. Когда ночью я писал тот сюжет для эфира, я плакал. А потом приехал домой и напился. Пожалуй, это был мой самый тяжелый репортаж с моральной точки зрения. С тех пор я стараюсь избегать ситуаций, когда мне кажется, что интервью в тяжелый трагический момент может сделать человеку ещё больнее. Но избегать не всегда получается. Поэтому нужно искать компромиссы.
В этот раз мой компромисс был такой: поехать к месту расстрела колонны. Да, это опасно. Но психологически гораздо легче, чем идти в палату к раненому ребенку, потерявшему родителей.
Мы двинулись к границам Харьковской области по уже знакомой дороге. Хотя понимали, что к самому Купянску, на место трагедии, нам не попасть. А если и удалось бы на дурака проскочить крайний блокпост, то живыми выбраться оттуда вряд ли удалось бы. Теперь те территории под контролем ВСУ. Попытаться подъехать как можно ближе и попробовать найти свидетелей — вот была главная цель.
По пути к границам Харьковщины замечаем на обочине две машины с людьми. Мужчина ковыряется с домкратом, остальные, включая женщин и детей, терпеливо ожидают. Это беженцы из-под Купянска, которые вы