В 2014 году, когда шли бои за донецкий аэропорт, Моторола, увидев Кирилла, подозвал его к себе:
— О! — говорит. — Нормальная у тебя каска!
«Подкалывает», — подумал оператор. Ведь Киря носил «сферу» — обычный милицейский шлем, несколько несуразный, но других в редакции просто не было.
— У тебя лучше! — кивает Пикторинский на каску Арсена натовского образца.
— Давай меняться, — прищуривается «Мотор».
— Зачем? — недоверчиво вопрошает Пикторинский.
— У укропов такие же, — командир стучит по америкосовскому котелку. — В каком-нибудь замесе меня свои же по ошибке и завалят.
Оператор соглашается — ему-то замесы сподручнее на расстоянии снимать, нежели в них участвовать. Так и махнулись касками.
21 октября 2022 г
Москва. Вечер пятницы. Перепугался от взрывов за окном! Внутри аж всё похолодело. Подбежал к окну — там салют. Кто-то на соседней улице просто что-то празднует. А я неудержимо матерюсь на них почем свет стоит.
Я и раньше не любил фейерверки, вообще не понимал, чем людям так нравится это, по сути, заурядное и однообразное действо, а теперь даже ненавижу. Внезапные салюты особенно. Так же подозрительно реагирую на неожиданные резкие городские шумы и напрягаюсь, если вижу, что в небе что-то летит.
После боевых командировок привыкать к миру приходится постепенно. И это мне, журналисту. А что говорить о бойцах, которые полгода, год и больше ежедневно живут на передке и приучаются к звукам угроз на рефлекторном уровне. Мне рассказывали, что птицы у линии боевого соприкосновения порой не щебечут и поют, а очень точно подражают звукам летящей мины. И не раз бойцам приходилось «земельку целовать» от их «пения». А когда в перманентном режиме ожидания атаки ребята видят, как смерть забирает их лучших друзей, психика начинает страдать. И после возвращения на гражданку бойцы СВО испытывают большие ментальные проблемы. В мирном городе им порой куда тревожнее и напряженнее, чем на фронте. Сложнее, я бы сказал. И это не считая зачастую подорванного физического здоровья. Жизнь в окопах не санаторий. Попробуйте хотя бы на полмесяца забыть, что такое туалет, канализация, душ и отопление. Проведите полгода в мерзлых, а потом сырых траншеях, не имея возможности выспаться и отлежаться, когда почувствовал недомогание. А еще хронические болезни обостряются, как назло. Человек после всего этого приходит в суетный, далекий от войны мир, уже непонятный бойцу и непонимающий его самого, больной и разбитый, не дай бог, инвалидом, и не знает, как теперь стать своим здесь, как забыть о своих там. Сложно. Реабилитация наших воинов должна стать наиважнейшей задачей государства. Вот это нужно, а не показное чествование ветеранов раз в год.
А пока это насущная проблема, с которой один на один остаются и сами экс-бойцы, и их семьи. Ведь иногда воина сложно вернуть не только в гражданский мир, но и обратно в любящую семью. Потому что физически он дома, а мыслями на передовой…
19 ноября 2022 г
Я давно потерял интерес к «интервью» с украинскими военнопленными. Потому что это не интервью вовсе, а сплошной марафон вэсэушника по обходу любой правды, которая может ему навредить — на этой ли стороне, на той ли. Тупо желание выжить и не сболтнуть лишнего. Здесь не работает ни доброта, ни открытость к собеседнику, ни искренние попытки его понять и расположить, ни жёсткие провокационные вопросы, ничего в рамках моей компетенции. При этом никогда нельзя забывать: перед тобой сидит не просто спикер, а враг. И он таковым же считает тебя. Будь вы в обратной с ним ситуации, ещё неизвестно как бы он с тобой беседовал, выбивая нужные сведения. И стал бы он мешкать, получив приказ стрелять в тебя? Потому я не верю в искренность военнопленного, сидящего в СИЗО и ожидающего обмена. На интервью они грустно или боязливо тупят взор и уверяют, что за всю войну ни разу ни в кого не выстрелили.
Сейчас я сделал для себя исключение из правил. Поехал и записал короткое интервью с бывшим бойцом 80-й ОДШБр ВСУ, которая недавно расстреляла наших безоружных парней в Макеевке (ЛНР). На резонансном видеоролике окруженные российские мобилизованные выходят на улицу с поднятыми руками. Их больше десятка. Они сдаются и ложатся на землю. Через мгновение из дома появляется последний боец, что-то держа в руках. Дальше в него начинают стрелять и запись обрывается. Следующим кадром летящий дрон показывает лежащих в ряд российских солдат, в тех же позах, лицом в землю, но уже мёртвых. В украинских СМИ уверяли, что последний вышедший решил атаковать противника и завязался бой. Но это не находит подтверждения на видео. В любом случае этот момент не может оправдать циничный расстрел всех остальных безоружных военнопленных. Из массового убийства русских украинские вояки сделали весёленький музыкальный ролик для соцсетей. Его авторы — некогда выпускники харьковского училища МВД и коллеги Зеленского по кавээнскому прошлому, а ныне боевики 80-й десантно-штурмовой бригады ВСУ Артур Бортничук и Назар Михайловский. И в луганское СИЗО я приехал с малой надеждой, что содержащийся там боец украинской «восьмидесятки» что-то знает о своих нелюдях-соратниках.
Дмитрий Любченко в чёрной тюремной робе и с побритой головой входит в камеру, где должна была проходить съемка, опустив голову. Не поднимая её, отвечает на приветствие лишь поведя глазами в мою сторону. Всё так же прижимая подбородок к груди, как боксер, скрывающий челюсть от удара, он и отвечал на все мои вопросы. Глядит исподлобья, но без агрессии. Артура и Назара он лично не знал. Призвался в 80-ю ДШБр в феврале командиром отделения, а уже в мае тяжелораненым попал в плен к донбасским ополченцам. Воевал в ДНР под Бахмутом (Артемовском) «обычным стрелком», но, по его словам, «задач ему никаких не давали, просто сказали находиться на высоте в районе села Пилипчатино и наблюдать». Ну-ну, конечно. Мухи не обидели, гербарии собирали.
— Двадцать пятого мая на нас начали наступать, — рассказывает Любченко. — Артиллерийский обстрел, ракетные удары. И меня ранило. В тяжёлом состоянии взяли в плен, отвезли в больницу. Там уже помогли, спасли. Сделали операцию.
Получается, спасли ему жизнь, звери луганские! Выходили, да еще кормят и содержат бесплатно! Орки безжалостные!
— А что у вас вообще говорили про противника? — задаю ему наводящий вопрос. — Про россиян, луганчан?
— Что берут в плен, — отвечает вэсэушник с видом «троечника», плохо выучившего урок. — Ну, там, убивают… И гражданских, и военных… соответственно.
Я достаю телефон и показываю то, как поступили его земляки с нашими военнопленными в Макеевке:
— Это десять человек, луганчан, насколько я знаю. Их кладут на землю, а потом, видишь, уже тела лежат расстрелянные.
Украинец смотрит, играя желваками.
— Я просто хотел спросить: насколько тебя вообще удивляет, что так могут поступать твои?
— Ну, мне это как минимум неприятно смотреть, — тут же отвечает вэсэушник, — потому что это жестокость и убийство. Тем более люди связаны, беспомощные. Ну, то есть каждого человека нужно по закону, если он виноват… Конечно, то, что вы сейчас показали… нужно пресекать и наказывать.
Реакция военнопленного мне кажется натужной. Не от сердца. Да как и всё интервью. Всегда блуждающий взгляд, напряженный мыслительный процесс, судорожный подбор необходимых для спасения слов. Ничего иного я и не ждал. Но был один плюс от этой съемки. Не только агитационный. Мол, бывший сослуживец 80-й ДШБр ВСУ осуждает украинских боевиков. И это покажут на РЕН-ТВ. Будто он мог их не осудить на камеру. Нет. Главный плюс был в том, что мы зафиксировали свидетельства о его пути во время СВО. Где была эта бригада, в каких населенных пунктах стояла. Эти данные позже можно сопоставить с показаниями местных жителей или других пленных из этого «прославленного» подразделения. Думается мне, что их кровавый след тянется далеко за пределы луганской Макеевки. Что-то может всплыть в будущем. А эти сведения — не в папке следователя, они во всемирной сети, то есть для всех. Они не потеряются, не забудутся, всегда будут на виду. И мы сами сопоставим данные, как только представится такая возможность.
20 ноября 2022 г
Человек в камуфляжных штанах и черном ватнике месит грязь летними кроссовками. На голове бейсболка с «Z»-кой на триколоре, с плеча свисает «калаш». Он ведёт нас по развалинам частного сектора Попасной к штабу своего батальона. На левой скуле мужчины — красная борозда.
— Да, это рикошет от пули, — отмахивается он от моего вопроса. — Ерунда, блин.
— Ты так говоришь, как будто просто неудачно побрился, — усмехаюсь я.
— Уйдите с улицы, сюда поближе лучше, — резко меняет тему «ватник». — Чтобы всё нормально было.
Мы уходим из створа улицы за бетонную стену сгоревшего дома.
— Здесь шальные могут ещё летать?
— Да, их полно летает ещё.
Это Дима «Губер» — боец 3-го батальона 208-го стрелкового полка.
— Почему Губер?
— Губернатор, — улыбается Дима. На вид ему лет пятьдесят, и он очень похож на актера Бориса Каморзина. — Работал замминистром ЖКХ в нашей Народной республике. Есть ораторские способности, стараюсь поддерживать дух людей, тонус, чтобы не унывали. Поэтому и Губером прозвали.
— А говорят, что чиновники не воюют… — задумчиво произнёс я, перебирая в памяти профессии тех, кого я встречал на фронте: чиновников и впрямь не было.
— Ну, а кто мы ещё? — пожимает плечами эксзамминистра. — Чиновники, да. Тут все воюют. Родину жалко и семью надо защищать, вот.
— И сколько ты уже воюешь?
— С двадцать второго февраля, без вылазки, — хмыкает Дима «Губер».
— И дома с тех пор не был?
— Не был. Почти никто из наших мобилизованных не был в отпуске за девять месяцев, — кивает боец куда-то в сторону. — Мы уже тут привыкли. С обеспечением некоторым проблема. Всё, что в феврале в военкомате дали, всё поизносилось, спалилось. Ещё в Рубежном. Поэтому вот, сами находим что-то.