— Знаешь, — вступаю я. — В том самом фильме, в честь которого тебя сослуживцы назвали, главного героя спросили: Гриш, а чё ты Турист-то? Он ответил: потому что люблю летать в ад.
— А я не люблю, — смеется реальный Турист. — Но я туда летаю!
24 января 2023 г
Нас предупреждали: держаться подальше от Южного района города. Рубежное снова периодически обстреливают. Хотя и несравнимо меньше, чем весной. Останавливаемся на площади у Дворца культуры. Его фасад, как и лицевые стороны других зданий, распахан взрывами словно плугом. Слушаем скорбную мелодию квартала. Скрежет металла и пластиковой обшивки на ветру. Жутковатый оркестр, похожий на стон. Южный район и впрямь изранен. Он один из самых разрушенных в городе. Здесь стояли ВСУ, используя, по своей «доброй» традиции, тактику «живого щита». Прикрываясь жилыми домами с людьми, устанавливали во дворах огневые точки. И как ни просили рубежане украинских военных перенести место дислокации подальше — ведь ответный огонь непременно последует, те не реагировали. А зря. Вначале СВО ракетными ударами были уничтожены штабы и расположения ВСУ в домах. При этом, конечно, пострадал и весь окружающий жилой фонд.
Неподалеку в частном секторе продолжают жить люди. Там, где нет ни света, ни воды, ни тепла. Семье Натальи Черноморец повезло чуть больше — в её дворе есть скважина. Поработает рукояткой механического насоса, и вода идёт.
— Мы на неё молимся, — восклицает женщина.
Пока Рубежное было в эпицентре боевых действий, семья Натальи пряталась в крохотном темном погребе. Почти два месяца. Спустились туда посмотреть. 60 дней здесь? И правда жуть.
— Как только вечер, девять часов, начинается. И просто всё дрожит. Я плачу. Меня так трусило, что мама успокоительными отпаивала. Ребёнок плачет. Дочь, восемь лет. Плачет, кричит: мама, мы умрём! У неё теперь, знаете, на чёлочке седая прядь. Я думала, что отрастёт, что состригу, а оно отрастает снова седым. У матери началась истерика. Потом я собралась с силами, начала всех успокаивать. Сидели и повторяли одно и то же: это наша крепость, погреб — наша крепость. Как молитву.
Заходим в дом. На кровати сидит бабушка в халате. Подходит к окну, вспоминает:
— Мы день и ночь молились, не переставая. И я постоянно крестила все дома на улице. И нас Бог оградил.
— А вы не уезжали отсюда? — спрашиваю Наталью.
— Нет, нет, — машет рукой. — Мы вообще никуда не уезжали.
— Ну, вот мой оператор новый, Антон Таланов, впервые в ЛНР. И он не понимает, почему люди остаются жить в таком аду, в такой опасности? — ретранслирую вопрос Антона, который молча кивает, и вообще вопрос многих, кто ни разу не сталкивался с живущими в прифронтовой зоне людьми.
— А потому что знаем, что мы нигде никому не нужны, — пылко отвечает женщина. — Мы поедем, но это будет всё временно, понимаете? А вот тут точно всё прахом пойдёт. Всё, что мы наживали, на что я работала, за что мы старались. Вернемся — здесь будет ноль.
— Действительно, — продолжаю её мысль. — Пока хозяин здесь, его дом не разворуют.
Из окна видим, как домой возвращается внучка. Арина. После всего пережитого в подвале ей трудно говорить. Немного поиграли с ней в игрушки, но словоохотливее она от этого не стала. Вспоминая жизнь в погребе, произнесла лишь короткую фразу:
— Чай мы в погребе пили… — сказала Арина и надолго замолчала.
— И всё? — спрашиваю.
— Не помню, — говорит и снова молчит.
Мама объясняет:
— Это она говорит как раз про тот случай. Мы решили чай тогда попить. А оно как шарахнет… Седина у неё, вон, видите? — показывает на седую челку. — Она теперь на всю жизнь. В 2014 году родилась. Я рожала её, когда бомбили железнодорожный вокзал в Рубежном. И сейчас она переживает вторую войну.
Ребёнок запомнил только чай, а не взрыв. Думаю, может, это и к лучшему? Память просто блокирует тот кошмар.
Когда люди говорят «не видеть бы этого ужаса», они только отчасти правы. Ведь ужас мы воспринимаем не только глазами. Заходим в соседский дом, где в небольшой комнатёнке на узкой тахте лежит худой старик. В шапке, куртке и под одеялом. Пока нет отопления, тут все так спят — в верхней одежде. Соседка попросила навестить дедушку. Алексей Иванович Стариков его зовут. Он оправдывает свою фамилию — ему 90 лет.
— Журналисты? Из Москвы даже? — удивляется дед, пытаясь подняться. — Молодцы!
Сели с ним на край тахты, сидим.
— Так, что мне делать? — спрашивает, щурясь мутными глазами.
— Ничего, — отвечаю. — Просто посидим, поговорим.
— Как Москва? Живёт? — обращается ко мне Алексей Иванович, уставившись куда-то в сторону.
— А что с ней будет? — улыбаюсь. — Конечно, живёт. Вам девяносто лет?
— Наверное, девяносто… — задумчиво отвечает старик, и его пальцы мягко скользят по моей кисти, держащей микрофон.
— Почему наверное? — спрашиваю я, не обращая внимания на этот необычный тактильный жест.
— Уже не помню… — говорит дедушка, не глядя мне в глаза, а его пальцы побежали уже по моему предплечью.
— Вы пережили Великую Отечественную войну, — продолжаю я. — А теперь вот эту приходится переживать.
— Да, пережил Отечественную, — подтверждает Стариков, лёгкими касаниями ощупывая рукав моей куртки. — Помню немцев. Они проходили здесь через деревню.
Алексей Иванович пережил и немецкую оккупацию Донбасса, и украинскую. Он, как вы, наверное, догадались, полностью слепой. Но это не мешает ему понимать, как меняется привычный ему мир. Сделав оборот по исторической спирали, всё снова вернулось к войне. И вот снова немецкое оружие бьет по родной Луганщине. А украинский боец славит Бандеру и идет бок о бок с откровенно нацистскими батальонами. И может, его счастье, что он, свидетель победы в Великой Отечественной, не видит войну нынешнюю — во всей её неприглядности. Хотя ведь и остро её ощущает. Чувствует этот холод войны. Во всех его смыслах.
7 марта 2023 г
Поднимая клубы пыли, пулей входим в тело кременского леса. Это заповедная особо охраняемая экологическая зона и во время войны продолжает оставаться под охраной, но теперь уже людей с тяжелым вооружением. Среди них — 374-й отдельный стрелковый батальон. Едем на позиции с их командиром «Аскольдом». Под биркой с позывным — шеврон с красным советским флагом на груди. Икона с Георгием Победоносцем — на торпеде его «газели». Еще полвека назад это считалось бы сочетанием несочетаемого, но на этой войне религиозные и советские символы идут рука об руку повсеместно. Комбат очень похож на Портоса из советского фильма о «трёх мушкетерах». Но он назвался «Аскольдом», в честь одного из варяжских братьев, пришедших править Киевом и заложивших основы древнерусского государства. Говорит, он не прочь повторить их судьбу и так же войти в Киев. Тем более опыт управления, пусть и хозяйством маленького прифронтового города Кременная, у него уже есть.
Заходим в сосновую чащу. Кременской заповедник — это почти сплошной хвойный лес. Меня знакомят с бойцом, на шевроне которого изображена белая змея с надписью «Белые питоны. Лень, смекалка, пох@изм».
— «Чугун» — лесной житель, — представляет его с улыбкой командир роты «Круглый».
— Дима, РЕН-ТВ, — отвечаю я.
— Работаем по немцам, — рассказывает Чугун. На СВО вообще очень часто называют противника «немцем». Оно как отсылка к борьбе наших предков с фашистами. Да, и сегодня актуально, учитывая симпатию киевского режима к нацистской идеологии.
— Сейчас будем бить по укрепрайону ВСУ, который в километре от нас… А можно привет передать?
— Конечно, — отвечаю ему, и тут суровый воин превращается в милого парня с немного смущенной улыбкой:
— Хочу передать своей жене Катеньке привет огромный. Люблю тебя, всё будет хорошо. Вернёмся с победой. Очень сильно тебя люблю и нашу маленькую дочечку, родителей. Мама, папа, привет! Всем друзьям привет!
АГС[9] уже притаился за ворохом хвойных лап. Небольшой, чем-то напоминающий симбиоз жука-долгоносика и ручной железнодорожной стрелки. Сбоку приросшая будто гриб-чага коробка с выстрелами — магазин гранатомета. АГС-17 — старичок, который прошёл и афганскую войну, и в Таджикистане участвовал, на Кавказе, в Закавказье, Сирии и Карабахе. Вот теперь на Украине. Нестареющий ветеран.
— Чем хороша эта машина? — спрашиваю у Мороза, молодого гранатометчика с усиками.
— Хороша она тем, что выкидывает не одну гранату, а можно сразу по тридцать, это первое, — с придыханием рассказывает боец о своем орудии. — Второе: она мобильная, лёгкая. Отстрелялся, схватил, убежал. Но бьёт достойно.
Лёгкая — это 30 килограммов вместе со станиной! Как штангу с собой таскать. Хорошо, что втроём работают, по частям и переносят.
Мороз с математической точностью выставляет шкалу прицела. Рядом с ним соратник с таким же АГС. Дуэт гранатометчиков готов выступить, их номер будет ярок, но скоротечен. Круглый предупреждает нас: «Минуту и сваливаем отсюда. Накроет».
— Первое орудие: расход 29. Второе орудие: расход 5, — приказывает командир. — Огонь!
И парни одновременно выдают две громкие очереди. Я держу в руках тот боеприпас, которым они сейчас расстреливают позиции ВСУ. Это ВОГ-17, выстрел осколочный гранатометный. Напоминает охотничий патрон, только крупный, 13 сантиметров. Радиус сплошного поражения такого «вога» 7 метров, в боекомплекте их — 27 в одной «улитке» (она же коробка). Таких «улиток» на один АГС три. И получается, что гранатомет своей взрывной мощью может покрыть площадь в половину футбольного поля.
Едва успеваем снять несколько кадров, как уже нужно бежать в укрытие.
— Уходим, — кричит Круглый. — Сейчас в ответ прилетит, офигеем.
Бегу к машине, а сам размышляю. С одной стороны, такие съемки хороши тем, что всё очень оперативно, без долгих прелюдий и потери времени. С другой — всё-таки слишком мимолётны. Нужно очень постараться, чтобы сделать из этого полноценный репортаж. Надо много камер. Пока оператор Кирилл снимал с одного ракурса, я дублировал съемку выстрелов на свой телеф