Весь мир затаил дыхание. В 20:25 выходит последнее в этот день обращение Пригожина:
«ЧВК Вагнер хотели расформировать. Мы вышли 23 июня на марш справедливости. За сутки мы прошли, не доходя 200 километров, до Москвы. За это время мы не пролили ни одной капли крови наших бойцов. Сейчас наступил тот момент, когда кровь может пролиться. Поэтому, понимая всю ответственность за то, что будет пролита русская кровь с одной из сторон, мы разворачиваем свои колонны и уходим в обратном направлении в полевые лагеря согласно плану».
В эту секунду я выдыхаю. Еще не до конца верю и боюсь сглазить, но это конец. Однозначно конец. И это лучший исход на данный момент. Россия избежала масштабной кровавой трагедии. Но не избежала потерь. Евгений Пригожин слукавил. Сегодня русская кровь всё-таки пролилась. В этот день «Вагнер» уничтожил несколько бортов ВКС РФ вместе с летчиками. Семьи лишились отцов и мужей. Этот факт навсегда останется черным пятном в славной до сего дня истории ЧВК «Вагнер». Лидеры которой вышли из-под контроля и повели за собой остальных ребят. Всего пары мгновений не хватило, чтобы началась кровавая баня и беспорядки в регионах страны. Три мгновения отделяли нас оттого, чтобы ВСУ и НАТО начали этим пользоваться и пытаться изменить ход войны в свою пользу. Слава богу, что всё остановилось сейчас. Каких усилий стоило подавить мятеж без большой крови и катастрофических последствий для России, мы когда-нибудь с вами узнаем. Придёт время, и мы увидим, какие выводы будут сделаны из произошедшего, к каким процессам этот «пригожинский бунт» приведёт. Но поостыв от эмоций, я еще раз убедился, что Россию так просто не возьмешь. Мы не Украина, не ЕС, ни США. Мы сталь, которая от подобных потрясений и вызовов только закаляется. Не прогнёшь. Мы стали лишь крепче.
8 июля 2023 г
— А война, Юр, влияет на игры детей? — спрашиваю Котэса, экс-ополченца ЛНР из батальона «Призрак» и отца шестилетнего мальчика, заметив у крыльца их дома игрушку военного вертолёта.
— Ещё как, — отвечает, хотя понятно и без слов. Отец воевал с 2014 года. Его сын Георгий, рожденный в 2017-м, получается, в мире-то никогда и не жил.
В прихожей вижу один игрушечный пистолет, с лазерным прицелом. Второй — у Геры в руках. Мы застали его за игрой. Заходим в дом, светловолосый мальчуган несёт мне сделанный из «Лего» вертолёт с триколором на борту.
— Сам собрал, — хвалится он.
Заходим в детскую комнату. На мониторе ноутбука игра-стрелялка. Хотели поиграть с Герой, да комп завис. Пока ребенок пытался его безуспешно реанимировать, я осматриваю помещение — ВСЕ игрушки, за редким исключением, военные. Вот лежит куча солдатиков у военной базы, собранной из деталей конструктора. Беру парочку пехотинцев и хитростью, обойдя снайпера, штурмую базу. И тут парень недоуменно восклицает:
— Но она же российская!..
Точно! Не заметил я, как над ней реет пластиковый флаг РФ!
— Ну, тогда это были боевики, — говорю. — Надо обратно базу освобождать.
Иду общаться с его папой. Через пять минут краем глаза вижу, что Гера не только нашу базу освободил, но и взял вражескую. Со словами «Уууввжжжжххх, ракета на Украину!» изображает взрыв. Ого, думаю. На Украину прям ракета! Образ врага у ребёнка сложился однозначный. Хоть и хотелось бы объяснить, что Украина — это ведь далеко не только киевский режим и нацики. Там есть и добрые люди, которые за нас. Да не решился.
Мы выезжаем с Герой и Котэсом на экскурсию в вымершую и побитую Новотошковку. Таких музеев войны под открытым небом в ЛНР полно. Но Юра воевал именно в этих местах. И мне хотелось, чтобы отец рассказал сыну о войне в условиях, до боли знакомых для себя.
Едем.
— А мой малой, — делится наш водитель Саня, — ещё когда ему несколько месяцев было, руку только к самолету-истребителю тянул. Машинку даешь — полностью игнорирует. Самолётик подавай. А сейчас подрос, десять месяцев. И знаешь, что любит смотреть больше всего? Новости. Мультики включу — уже вскоре начинает капризничать. А новости РЕН-ТВ поставил, всё, полчаса его не слышно, не видно, можно отдохнуть. Залип и смотрит.
Дети здесь быстрее взрослеют. Вот и Гера неотрывно смотрит в окно отцовского автомобиля, когда мы проезжаем мимо разбитых домов Новотошковки. Впереди заслон из колючей проволоки и табличка «СТОП МИНЫ», поэтому сворачиваем в закоулок и паркуем машины.
— С дороги не сходите, пожалуйста, — предупреждает Юра и берёт сына за руку. — Здесь, сыночка, бои были тяжёлые. Здесь наших братьев много погибло. Видишь, какие машины разбитые? Снаряды падали.
— Пап, что за наколенник? — спрашивает сын, показывая на брошенный элемент защиты.
— Кто-то потерял или погиб.
— Может, возьмём?
— Зачем он нам? У нас есть дома новые, — Котэс осматривается, изучает ближайшее здание. — Я так понимаю, это школа была. На спортзал похоже. А вон ещё и канат висит.
В проломленной стене и впрямь виднеется спортивный снаряд. Вдруг Гера натыкается на игрушечный пистолет.
— Пистолет! — оживлённо реагирует мальчик. — Разорванный, как жаль.
— Ребята, руками не трогать, — говорит Юра. — Потому что товарищи «укропы» минировали даже игрушки, там, сыночек, могут сюрпризы быть.
— А какие бы ты советы дал ребёнку, если бы обстрел начался? — включаюсь я в их беседу. Когда война в жизни ребенка не только в виде игры, ему необходимо знать, как вести себя при обстрелах.
— Ну, прежде всего надо слышать, откуда снаряд летит, — говорит бывалый боец. — И желательно с обратной стороны здания прятаться. Или же в крайнее окно нырять.
Подходим к подъезду дома, где год назад мы познакомились с бойцами, ведущими бои в этих местах.
— Патрон от пистолета! — говорит Гера, показывая ржавую пулю.
— Это просто пуля, сынок, осталась, выстрелянная уже, — отвечает отец. — А это не выстрелянная с тяжёлого пулемёта «Утёс».
— Давай возьмём на память? — просит сын.
— Вон пулю возьми на память и всё. А патроны взорваться могут, — ещё один ценный совет для ребенка, окружающий мир которого усыпан смертоносными артефактами.
— Юр, как война вообще на Геру повлияла? — задаю вопрос Котэсу.
— Ладно бы он в Луганске жил, а так в Кировске! — отвечает отец. — Линия разграничения, считай, два с половиной километра от нашего дома была. Всё он это слышал, всё это видел. Теперь резких и громких звуков боится. Прячется. Пугаются же детки. Конечно. Мы-то пугаемся, а уж они и подавно.
— Ты эти долгие годы не часто-то сына и видел?
— Мама на работе, папа на войне. А он с бабушкой, с дедушкой, — говорит Юра, и видно, что ему не просто. — Так вот…
— Сейчас зато навёрстываете эти моменты, да? — пытаюсь с улыбкой сгладить этот чувствительный момент.
— Конечно, — отвечает Котэс, глядя на сына. — И с ним, и с женой. Теперь мы всё время вместе. Куда б ни поехали, куда б ни пошли, всегда вместе.
Покидаем Новотошковку. Юра обращает внимание на водонапорную башню, она вся в пробоинах после танковых ударов.
— Вот она. Так долго я её в бинокль наблюдал, — смеется боец. — На ней флаг еще висел. Правосековский вроде. Снайпера на башне сидели, корректировщики. А мы флаг этот сбивать пытались. С СВД.
— Не попали? — интересуюсь я.
— Ну, почему. Несколько раз попадали. За столько-то лет и не попасть!
Возвращаемся в дом, где супруга Юры и бабушка уже накрывают стол. Гера бежит к бабушке, подавая пулю:
— Помой её, пожалуйста, а то она была на земле.
— Ты нашёл её? — с любовью улыбается бабушка.
— Да, с папой, — отвечает Гера, разуваясь. — Кстати, там ещё ящик с патронами был, не выстрелянными.
— Ну, их надо сдать солдатам, — резонно замечает женщина.
— Придут солдаты и заберут, — соглашается внук.
Все уже за столом. Лапша домашняя с курицей, белый хлеб, сало на тарелке.
— Это был город-призрак, — делится впечатлениями с семьей Гера.
— Да, — задумчиво констатирует отец. — Тошковка — город-призрак. Одну собаку только встретили. Она нас куда-то звала. Бежала впереди, оглядывалась. Потом мы её потеряли… Ничего от посёлка не осталось…
— Мы должны победить… — добавляет бабушка.
После обеда перемещаемся в комнату. Юра, его жена Марина, сын Гера сидят на диване, листают архивные фото в ноутбуке и выглядят вполне счастливой семьей.
— Юр, война чаще всего разъединяет людей, — говорю ему. — Сколько мы видим здесь и на Украине таких примеров. А в вашем случае она вас свела, соединила, получается.
— Так и есть, — соглашается Котэс. — В мае пятнадцатого года приехал я в реанимацию в бессознательном состоянии. Очнулся, а Маруся стоит рядышком, медсестрой она была. Два кусочка колбаски, как сейчас помню, с сыром и хлебом, и несколько долек мандаринки. А тогда с едой проблемы были, и им в больнице нечего кушать было.
— И что, сразу влюбился? — спрашиваю Юру, Марина звонко смеётся.
— Сразу, — отвечает он уверенно. — Изначально платонически. Ну, я валялся ещё на тот момент. А потом, когда мы уже поняли про себя всё, Марина задала вопрос: «Что будем делать?» И она замужем была, и я числился женатым. Я говорю: «Принимать волевое решение, или да, или нет». На следующий день она пошла, написала заявление на развод. Деток у них не было, развели сразу.
— Марин, столько людей, бойцов в госпитале, — обращаюсь к супруге Котэса. — Чего в Юре-то такого нашла? Чем зацепил?
— Чувство это необъяснимое, — говорит Марина, обнимая сына, и я замечаю, что у неё почти мультяшный голос. — Наверное, спокойствием, уверенностью в себе. В то время это много значило, потому что никто ничего не понимал, что происходит, как всё будет дальше. И страх, и надежды, и переживания. И очень важно, когда рядом человек, на которого ты можешь положиться. С которым ты чувствуешь себя как за каменной стеной. Действительно, война — это очень плохо. Но, если бы не она, и то, что произошло, мы, наверное, никогда бы не встретили друг друга. У нас не было бы сына, не было бы счастья такого.