Все эти дни и ночи – сплошное для всех страдание, страх, беспокойство. До сих пор сердце хорошо выдерживало болезнь; но прошлую ночь, на 11-е, при температуре, доходившей раньше до 39°, а сегодня 38 и 6, пульс вдруг стал путаться, ударов счесть невозможно, что-то ползучее, беспрестанно останавливающееся было в слабом, едва слышном пульсе. Я сидела у постели Левочки всю ночь, Колечка Ге приходил и уходил, отказываясь неуменьем следить за пульсом. В два часа ночи я позвала живущего у нас доктора Никитина. Он дал строфант, побыл и ушел спать. В четыре часа ночи я ощупала опять пульс, и улучшения не было. Тогда дала кофе с двумя чайными ложками коньяку и впрыснули камфару. К утру пульс стал получше, сделала обтирание, температура упала до 36 и 7.
Теперь Лев Николаевич тихо лежит тут же, в этой большой мрачной гостиной, а я пишу за столом. В доме мрачно, тихо, зловеще.
Состояние духа Л. Н. слезливое, угнетенное; умирать ему страшно не хочется. Вчера он сказал на мой вопрос, каково его внутреннее настроение: «Устал, устал ужасно и желаю смерти». Но он усиленно лечится и сам следит за пульсом и лечением. По утрам, когда легче, он читает газеты, просматривает письма и присылаемые книги.
Сегодня приезжает из Москвы доктор Щуровский, из Кочетов – дочь Таня; Сережа, Те, Игумнова и Наташа Оболенская и Саша – все ухаживают за больным. Сережа недобр ко мне и тяжел.
13 мая. Льву Николаевичу, слава богу, лучше. Температура равномерно падает, пульс стал лучше. Щуровский уехал вчера. Приехал сегодня сын Илья, приехал Буланже. Колечка Те уезжает завтра. В доме суета довольно тяжелая. Сережа невыносим; он выдумывает, на что бы сердиться на меня, и придумал вперед упрекать, что я будто бы хочу везти отца будущей зимой в Москву. Как неразумно, зло и бесцельно! Еще Л. Н. не встал от тяжкой болезни, а Сережа уже задумывает, что будет осенью. А какие мои желанья? Я совсем не знаю. Впечатлительность, яркое освещение и понимание жизни, желание покоя и счастья – всё это повышенно живет во мне. А жизнь дает одни страданья – и под ними склоняешься. Живешь сегодняшним только днем, и если всё хорошо, ну и довольно. Играла сегодня часа два одна во флигеле, пока Л. Н. спал.
15 мая. Неприятность с Сережей не прошла даром. Вчера у меня сделались такие страшные боли во всем животе, что я думала, что умираю. Сегодня лучше.
У Л. Н. тиф проходит, температура вечером после обтирания была 38 и 5, пульс 80. Максимум температуры был сегодня – 37 и 3. Но слаб он и жалок ужасно. Мне запретили ходить по лестнице, но я не вытерпела и пошла его навестить. Холодно, 11°.
16 мая. Льву Николаевичу всё лучше, температура доходит только до 37, и то неполных. Скучает он, бедный, очень. Еще бы! Пять месяцев болезни.
Получил сегодня письмо от великого князя Николая Михайловича в ответ на свое. Диктовал всё о том же, что его теперь больше всего занимает: о неравном распределении земельной собственности и несправедливости владенья землей.
Нездорова, слаба, пульс у меня 52. Юлия Ивановна тоже нездорова. После того как я съездила в Москву, еще тяжелей стала жизнь здесь, еще напряженнее, и просто я чувствую, что сломлюсь совсем. Только бы уехать!
22 мая. Лев Николаевич постепенно поправляется: температура нормальная, не выше 36 и 5, пульс 80 и меньше. Он теперь наверху; внизу всё чистили и проветривали. Погода дождливая и свежая. Все в доме вдруг затосковали, даже Л. Н. мрачен, несмотря на выздоровление. Всем страшно хочется в Ясную Поляну, а Тане – к мужу, Илюше – к своей семье. Теперь, когда миновала всякая опасность, если быть искренним до конца, всем захотелось опять личной жизни. Бедная Саша, ей так законно в ее года этого желать!
Играла вчера и сегодня одна во флигеле, очень это приятно. Учу усердно трудный scherzo (второй, с пятью бемолями) Шопена. Как хорош, и как он гармонирует с моим настроением! Потом разбирала Rondo Моцарта (второе), грациозное и легонькое.
Сегодня лежу и думаю: отчего к концу супружеской жизни часто наступает постепенно некоторое отчуждение между мужем и женой и общение с посторонними часто приятнее, чем друг с другом? И я поняла – отчего. Супруги знают друг друга со всех сторон, как хорошее, так и дурное. Именно к концу жизни умнеешь и яснее всё видишь. Мы не любим, чтоб видели наши дурные стороны и черты характера, мы тщательно скрываем их от других, показываем только выгодные для нас, и чем умнее, ловчее человек, тем он лучше умеет выставлять всё свое лучшее. Перед женою же и мужем это невозможно, ибо видно всё до дна. Видна ложь, видна личина – и это неприятно.
Видела вчера во сне моего Ванечку; он так ласково и старательно меня крестил своей бледной ручкой. Проснулась и плакала. А семь лет прошло с его смерти.
Лучшее счастье в моей жизни была его любовь и вообще любовь маленьких детей ко мне.
Читаю Фильдинга «Душа одного народа». Прелестно. Чудесная глава «О счастии». Насколько буддизм лучше нашего православия, и какой чудесный народ бирманцы!
29 мая. Целую неделю не писала. 25-го, в субботу, уехала к себе в Кочеты Таня. Льва Николаевича снесли вниз и выпустили на воздух, на террасу, в кресле, 26-го числа. После этого он ежедневно на воздухе, и силы его быстро возвращаются. Вчера он даже прокатился с Ильей в коляске. Был вчера Ламанский, профессор, и еще какой-то странный человек, говоривший о некультурности крестьян и о необходимости этим заняться. Он прибавлял поминутно pardon и нарочно не выговаривал г. Лев Николаевич на него досадовал, но когда я его удалила и стала считать пульс, который был 94 удара в минуту, Л. Н. с досадой на меня крикнул при Ламанском: «Ах, как ты мне надоела!» Так и резнуло по сердцу.
Сегодня уехал Илюша, счастливый тем, что был полезен и приятен отцу это время.
Была в Ялте, очень устала, смотрела пароход ввиду нашего скорого отъезда. Приехав, всё сидела с Львом Николаевичем и молча шила. Думала о нирване, о покое, о той книге, которую только что прочла. Как хорошо быть незлобивыми, как бирманский народ: любить, уважать всякого!
Прелестны зацветшие белые магнолии и лилии.
5 июня. Гаспра. Всё еще в Крыму. Время идет быстро, все мы заняты и перестали уже так безумно стремиться домой. Здесь теперь очень хорошо: жаркие ясные дни, прелестные лунные ночи. Сижу сейчас наверху и любуюсь отражением луны в море. Лев Николаевич прохаживает с палочкой, как будто здоров, но худ и слаб еще очень. Мне больно, больно на него часто смотреть, особенно когда он покорно кроток, как всё это последнее время. Вчера только раздражался на меня, когда я его стригла и чистила ему голову. По утрам он пишет, кажется, воззвание к рабочим и еще о земельной собственности и иногда переутомляется.
2 июня был доктор Бертенсон, нашел Льва Николаевича в хорошем состоянии, кроме кишечника.
11 июня. Сегодня Л. Н. ездил с доктором Волковым кататься в Ай-Тодор, в Юсуповский парк и очень любовался. Были: жена Альтшуллера, Соня Татаринова, семья Волкова, Елпатьевский с сыном. Пришла целая толпа чужих и смотрела в окно на Льва Николаевича.
Живем это время хорошо, погода теплая, здоровье Л. Н. довольно успешно идет к лучшему. Ездила два раза верхом, раз в Орианду с Классеном, раз в Алупку с ним же и Сашей. Очень приятно. Играю, шью, фотографирую. Лев Николаевич пишет обращение к рабочим людям, всё то же, что и царю, «О земельной собственности». Собираемся ехать 15-го, робею, но рада. Укладываюсь понемногу.
13 июня. Мы, кажется, опять не уезжаем из Гаспры: в России сырость, дожди, холод, 12 градусов только. Потом у Льва Николаевича расстройство желудка. Он так ослабел вообще. Бедный, я видеть его не могу, эту знаменитость всемирную – а в обыденной жизни худенький, жалкий старичок. И всё работает, пишет свое обращение к рабочим. Я сегодня его всё переписала, и так много нелогичного, непрактического и неясного. Или это будет плохо, или еще много придется работать над этой статьей. Несправедливость владения землей богатыми в ущерб полный крестьянам – действительно вопиющая несправедливость. И вопрос этот разрешить быстро нельзя.
15 июня. Вчера приехали Сережа и Буланже. Переписывала опять всё утро для Льва Николаевича его статью. Он сегодня гулял, и вообще ему лучше.
17 июня. Кончается тетрадь, надеюсь, и наша жизнь в Крыму. Мы опять не уехали, заболела Саша инфлюэнцей; сегодня ей лучше. Лев Николаевич ездил на резиновых шинах в коляске Юсуповых кататься в Орианду с Буланже. Вечером играл в винт с Сережей, Буланже и Классеном. У него болит коленка и нехорош желудок.
Дурные вести о Маше, опять в ней мертвый ребенок! И это седьмой, просто ужасно. Неприятно с башкирами[146]. Весь день толклись разные посетители.
26 июня. Вчера мы наконец выехали из Гаспры. Результат жизни в Крыму – везем совершенно больную Сашу, у которой две недели жар, и непоправившегося Льва Николаевича.
Вчера на пароходе (в первый раз в жизни) красиво и хорошо. Сегодня едем в роскошном вагоне с салоном. Саша и Л. Н. лежат, утомленные путешествием. Слава богу, завтра будем дома. У Л. Н. болят живот и ноги. Положили компрессы. Писать трудно, трясет.
Уехали в Крым 4 сентября 1901 года. Вернулись в Ясную Поляну 27 июня 1902 года. Дневник в Крыму в особой тетрадке. Возвращаюсь к старой книге, как и к старой жизни. Благодарю Бога, что привелось привезти Льва Николаевича еще раз домой! Дай Бог больше никуда не уезжать!
27 июня. Ясная Поляна. Сегодня приехали из Крыма. Ехали до Ялты на лошадях, больные – в коляске Юсуповых на резиновых шинах. Ехали: Лев Николаевич, Саша, я, Сережа-сын, Буланже, Игумнова, доктор Никитин. В Ялте сели на пароход «Алексей». Дамы, букеты, проводы… На пароходе Л. Н. сидел в кресле на палубе, завтракал в общей зале и чувствовал себя хорошо. В Севастополе пересели на ялик, доехали до вокзала опять по заливу моря, солнце светило ярко, было очень красиво. Вагон стоял отдельный для Л. Н. с салоном, большой и удобный. Саша был