Мороз 10, потом 1½ градусов, и ветер. Я не выходила сегодня. Завтра симфонический…
15 ноября. Целый день музыка, а удовольствия мало. Утром была с Верой и Сашей на репетиции. Очень не хотелось вставать и ехать, но для них это сделала. Днем сама поиграла упражнения. Был Миша Олсуфьев, расспрашивал о Тане и Сухотине. Я сказала, что она ему отказала. Слово за слово, разговорились о ней намеками разными, и он очень взволновался. Думал ли он когда на ней жениться? Верно, думал, но не решился. «Ваши дочери очень страстные, талантливые и содержательные, но на них страшно жениться», – сказал он. Я тоже ужасно взволновалась.
Обедали Боратынская и дядя Костя. Вечером у Миши были его друзья, а я ездила в симфонический концерт. «Карнавал» Глазунова, «Гарольд» Берлиоза, Andante Рубинштейна, хорошая певица пела песни Грига и Генделя что-то. В общем, весь концерт был скучный.
С Мишей всё неприятна его слабость, а утром он с добротой трогательно раскаивался. Что-то будет! А как тяжело, как тяжело! То, что Левочка не приезжает, делается и грустно и досадно.
Танеева не видаю, он с больной ногой, а я к нему не иду, потому что не хочу огорчать Левочку, хотя часто досадно, что он со мной не живет и радуется на свое одиночество без меня, а мои действия и привязанности стесняет. А на что я ему, если он не со мной?
16 ноября. Опять весь день музыка. С утра занялась счетами и записью, потом играла часа два с половиной и не могла справиться с 7-й инвенцией Баха. После обеда просмотрела симфонии Шуберта и разобрала сонату Бетховена. Потом пришли Гольденвейзер, Дунаев и Варя Нагорнова. Дунаев прочел нам рассказ Чехова, Гольденвейзер играл сонату (Appassionato) Бетховена, прелюдии и ноктюрны Шопена; играл очень хорошо, я люблю его изящную, умную игру, хотя эта же соната, когда я вспомнила, как ее играл Танеев, то это как небо от земли! Ах, это ужасное бессильное желание послушать опять игру этого человека – неужели никогда больше оно не удовлетворится!
Когда ушел Гольденвейзер, мы с Варей попробовали сыграть «Трагическую симфонию» Шуберта; и как начали, так уже не оторвались. Играли мы больше вдохновением, а не умением, откуда что бралось. Мы обе были в восторге. Милая, чуткая, талантливая и сочувствующая всему хорошему Варечка.
Уехал Андрюша; мне его всегда жалко. Миша был на цыганском концерте. Саша бегала и играла с Соней Колокольцевой. Известий сегодня ни от кого нет. Из дому я не выходила сегодня. Снег, и на точке замерзания.
19 ноября. Брала второй урок музыки у мисс Белый и не могла оторваться от фортепьяно и после урока проиграла еще четыре часа. Ужасно хотелось поиграть с кем-нибудь в четыре руки последнюю неоконченную симфонию Шуберта, но не с кем было. Вера Кузминская в истерическом состоянии была очень жалка. Сережа кашляет и всё покупает какое-то имение со Степой, что мне крайне не нравится.
Было письмо от Льва Николаевича; он пишет, что хотя скучает без меня, но ему хочется уединения для работы, так как он стар и жить и писать осталось недолго. Для человечества эти аргументы, может быть, и очень важны, но для меня лично – надо делать большие усилия, чтобы думать, что писание статей важнее моей жизни, моей любви и моего желанья жить с мужем, находить в этом счастье, а не искать его вне этого.
Вечером посетила тетеньку Шидловскую, ей за 72 года, и очень с ней скучно; но часто себя представляю в этом возрасте одинокой – и жутко делается. Гололедица, езда по скользкой мостовой мучительна; вчера лил дождь, сегодня всё замерзло и блестит днем на солнце, ночью в белом лунном свете.
Сейчас гадала на картах, и два раза мне вышла смерть. И вдруг мне страшно стало умереть, а я так недавно желала смерти. Ну, да будет на всё воля Божья! Немного раньше или позднее, не всё ли равно.
23 ноября. Москва. Хамовнический пер. Начинаю книгу с тяжелого дня. Всё равно на свете больше горя, чем радости. Вчера вечером Андрюша и Миша собрали большое общество мальчиков и пошли караулить привидение в доме Хилковой на Арбате. Под этим предлогом пропадали всю ночь и вернулись домой в 9 часов утра. Всю ночь, до 8 утра, я их ждала с таким волнением, что задыхалась просто. Потом я плакала, сердилась, молилась… Когда они проснулись (в первом часу), я пошла к ним, сделала им выговор, потом разрыдалась, сделалось у меня удушье и спазма в сердце и горле, и весь день я лежала и теперь как разбитая. Мальчики присмирели, особенно Миша; его совесть еще помоложе, почище.
От Левы письмо; огорчается, что отец злобно спорит, кричит и горячится. От Тани телеграмма вчера из Севастополя, она едет домой. Что-то она будет делать! Бедная Маша не поправилась и всё слаба и плоха. Получила от нее письмо. Сережа тих и очень приятен своим умом, музыкальной талантливостью и деликатностью.
Мороз, снег. Читаю третью часть биографии Бетховена и в восторге от него. Взяла еще один, третий урок музыки и сейчас, от 11 до часу, упражнялась на фортепьяно.
24 ноября. С утра отправилась в лицей к директору по поводу Миши. Опять он требовал полного поступления, опять уговоры Миши, его несогласие – и на всё руки отпадают.
Потом в Думе подавала заявление Миши для поступления в вольноопределяющиеся. Потом свезла статью Льва Николаевича в «Русские Ведомости» – перевод со шведского. Вернувшись, переоделась и поехала поздравить именинниц: Дунаеву, Давыдову и Ермолову. Я люблю этот светский блеск, красивые наряды, изобилие цветов, мягкие, учтивые и изысканные внешние формы речи, манер. Как всегда, везде и во все мои возрасты – общее удивление и выражение это мне по поводу моей будто бы необыкновенной моложавости. Истомин особенно был изысканно любезен.
Вернувшись, часа ½ играла на фортепьяно. Вечером были Раевский и брат Петя с дочерью. Ночью от 12 до двух опять играла. Мне хочется двигаться вперед, и нет возможности найти время. Сережа играл очень приятно. 10° мороза, луна.
Сергей Иванович ни разу у меня не был. Он что-нибудь услышал о ревности Л. Н. и вдруг изменил свои дружеские отношения ко мне на крайне холодные и чуждые. Как грустно и как жаль! А иначе объяснить его холодность и непосещение меня я не могу. Уж не написал ли ему что Л. Н.?
25 ноября. Вернулась из Ялты Таня – и духовно, и телесно поправившаяся. Был Илюша, как всегда – за деньгами. Вечером Сергеенко, Дены, шум, разговор, я очень устала. Пропал день даром: ни игры, ни дел, ни чтения – ничего. Пробегала за покупками, послала часы Андрюше к именинам, послала внукам гостинцы, взяла себе билеты в концерты.
Таня говорит, что Л. Н. о жизни в Москве говорил как о самоубийстве. Так как он будто бы для меня приезжает в Москву, то, значит, я его убиваю. Это ужасно! Я написала ему всё это, умоляя его не приезжать. Мое желание сожительства с ним вытекает из моей любви к нему, а он ставит вопрос так, что я его убиваю. Я должна жить тут для воспитания детей, а он мне это всегда ставит в упрек! Ох, как я устала от жизни!
26 ноября. Весь день провела в театрах. Утром возила Сашу, Веру Кузминскую и Женю Берс в театр Корша смотреть «Горе от ума». Играли очень дурно, и было мне скучно. Вечером Таня меня упросила ехать с ней смотреть итальянскую актрису Тину ди Лоренцо. Это красивая, с темпераментом итальянка, но, не зная языка и пьесы («Adrienne Lecouvreur»), не очень было интересно смотреть и слушать. Очень я утомилась, почти не играла сегодня, и теперь хотелось бы дома посидеть.
Были брат Петя с дочерью, Дунаев, Сулержицкий… Очень холодно, ветер, у Миши горло покраснело.
27 ноября. Сегодня провела время хорошо. С утра взяла у мисс Белый четвертый урок музыки, ездила к ней по конке на Якиманку; зашла к Русановым, но ее не застала. Вернувшись, читала, то есть перечитывала еще раз 1-ю и 2-ю части биографии Бетховена, потом писала свою повесть, которой очень недовольна, и читала Сенеки «Утешение к Марции». Я люблю это письмо, оно меня утешает. После обеда хотела играть с Мишей сонату Моцарта со скрипкой, но подошел Сережа, и я его посадила. Очень мне было радостно и то, что Миша взял опять в руки скрипку, и просто весело было на них смотреть, на двух братьев, за моим любимым искусством. Миша стал играть хуже, но не совсем разучился. Хоть бы Бог дал, чтобы он опять взялся за музыку. Сколько он узнал бы радости и утешения!
О Льве Николаевиче известий нет. Какая-то глухая тоска и забота о нем сидит в моем сердце; но рядом и недоброе чувство, что он добровольно живет врознь с семьей и сложил с себя уже очень откровенно всякое участие и заботу о семейных. Я ему больше писать не буду; не умею я так жить врознь и общаться одними письмами.
О Сергее Ивановиче очень скучаю. Не знаю ничего о нем, здоров ли он, не написал ли ещё Л. Н. чего-нибудь. А то непонятно, почему он ни разу у меня не был. Очень много играла на фортепьяно, часа четыре, и это очень успокоительно. Живу Бетховеном всё это время: его мыслями, душой, звуками, и всё больше его люблю и им восхищаюсь сознательно и по-новому как-то.
29 ноября. Вчера получила длинное, доброе и благоразумное письмо от мужа. Я очень старалась проникнуться им, но от него повеяло таким старческим холодом, что мне стало грустно. Я часто забываю, что ему скоро 70 лет и о несоразмерности наших возрастов и степени спокойствия. На тот грех моя наружная и внутренняя моложавость еще больше мне мешает. Для Л. Н. теперь дороже всего спокойствие; а я жду от него порывистого желания приехать, увидать меня и жить вместе. Эти два дня я страшно по нем тосковала и мучительно хотела его видеть. Но опять я это пережила, что-то защелкнулось в сердце и закрылось…
Сегодня весь день провела в музыке. Утром ездила с Сашей на репетицию симфонического, а вечером опять в концерт. Играли 9-ю симфонию Бетховена, и я наслаждалась бесконечно. Еще мне доставила удовольствие увертюра Вебера «Оберон». Утром у двери неожиданно встретила С.И. и обрадовалась очень. Он придет завтра завтракать, назвался сам, и я не могу сказать, что рада; это так мало времени, а у меня всегда в душе желание еще когда-нибудь пожить с ним долго, как жили те два лета, и, главное, его послушать! Обедал Стахович Алексей. Опять за Таню страшно: что-то и он, и она не спокойны вместе, а он так красив и так страстно пел сегодня серенаду Дон-Жуана!