Сегодня с утра неприятности с Мишей и Андрюшей. Они требовали денег после того, как я им подарила по 15 рублей. Я сердилась, потом плакала. Миша раскаялся, Андрюша же как ни в чем не бывало, с глупым видом, в новом сюртуке, делал визиты. Ночью они ходили компанией на площадь слушать звон и смотреть на ход вокруг соборов. Как они безумно прожигают жизнь, не останавливаясь мыслями ни на чем и не ставя себе никаких нравственных вопросов!
Когда они меня расстроили, я пошла к Л. Н. и спросила его со слезами и отчаянием о каком-нибудь совете, как мне быть с сыновьями, требующими денег и грубящими мне. И как всегда, проповедуя на весь мир какие-то истины, он ни слова не умеет сказать семье и помочь жене.
Была у Колокольцевых, а потом весь вечер переписывала повесть Льва Николаевича «Хаджи-Мурат». Страниц 20 и даже больше написала. Л. Н. всё зябнет и жалуется на недомогание, однако прокатился на Мишином велосипеде, когда все уехали из дома.
6 апреля. Посвятила свой день детям. Ходила на балаганы с Сашей, Верочкой (горничной), двумя детьми Литвиновыми и Колокольцевыми. И марионеток смотрели, и театр, и с гор катались, и на каруселях. После обеда катали яйца, и дети остались все очень довольны. Больна Таня, жар и флюс. От Маши письмо. Мальчики визиты делали. Я играла после обеда в четыре руки с Нагорновой квартет Танеева, и чем больше вникаешь в его музыку, тем больше любишь ее и его за благородную, глубокую душу.
Л.Н. ездил до обеда на велосипеде, утром писал о войне, вечером ездил верхом к умирающему купцу Братнину. Ему и любопытно видеть, как умирают люди, самому не далеко, а кроме того, приятно и утешить умирающего участием.
7 апреля. Был Кони, завтра обедает. Моросит дождь, стало теплей. Письмо интересное от Меньшикова. Пишет, что правительство озабочено духоборами, но имя Льва Николаевича в связи с духоборами всех приводит в крайнее раздражение. Полиция прислала в редакцию «Русских Ведомостей» бумагу с запретом принимать деньги для духоборов на имя Льва Николаевича. А сегодня все-таки оттуда принесли 300 рублей. Л. Н. очень добр и хорош, а мое сердце неспокойно и нерадостно.
9 апреля. Вчера был счастливый, радостный день. Утром встала рано, поехала с Сашей на репетицию концерта Никита. Увертюра «Фрейшютца» была исполнена с таким совершенством, что я просто плакала от эмоции.
С репетиции шли пешком: Сергей Иванович, Гольденвейзер, Конюс, Игумнов, Саша, я, Преображенский. Болтали весело, выглянуло солнце, так было хорошо под впечатлением музыки и с радостными людьми, с весенней погодой! Обедали у нас Кони, Анатолий Федорович, профессор Грот, Саша, брат, Ден с женой, мисс Белый. Кони превосходно рассказывал то об умершем Горбунове, известном рассказчике, повторял его комические рассказы, то случаи из судебной практики; рассказывал статистику самоубийств, говорил, что большинство падает на вдовцов и вдов, на весенние месяцы, на северных жителей…
Вечером опять с Сашей, с Марусей Маклаковой ездили в концерт Никита. Огромное я получила наслаждение. Л. Н. провел день с гостями; утром работать не хотел, писал письма, ездил на велосипеде и верхом. Умер тот старик купец Брашнин, к которому он всё ходил, и сегодня Лев Николаевич говорит, что любопытно узнать о его последних часах. Всё время ему было именно любопытно видеть это умирание старика.
Сегодня Л. Н. говорит, что доктор Рахманов очень интересовался его повестью («Воскресение»), о которой он с ним давно говорил, и вот он ему дал ее читать, а потом сам перечел и подумал, что если б ее напечатать всюду, то можно бы 100 тысяч рублей выручить для духоборов и их переселения. Но что он только подумал так, а в сущности нельзя этого сделать.
Я всё время молчала. Право его, а не мое, хотя странно было бы для всякой семьи, что после 36 лет нашей совместной жизни мы должны толковать о правах. Дети его будут нуждаться, работать он их не научил; а я не пропаду. Да и не то мне теперь нужно. Не деньги дают мне теперь счастье, о, конечно, не деньги!
10 апреля. Если б мне жить так, как Лев Николаевич, я бы с ума сошла. Утром он пишет, значит, утомляется умственно, а вечером, не переставая, разговаривает или, вернее, проповедует, так как слушатели его речей приходят большей частью посоветоваться или поучиться.
Сегодня после обеда было человек тринадцать. Двое фабричных, три молодых школьных учителя, дама, занимающаяся сбытом русских кустарных произведений в Англии, доктор, корреспондент «Курьера», Сергеенко, Дунаев и проч. Приехал сегодня Сережа, сидит за фортепьяно и что-то сочиняет. Таня больна: флюс еще не прошел и живот болит. Андрюша уехал вчера. Весь день дождь идет. Ездила опять за дешевыми товарами, купила мебельной материи. Дома занималась делами, счетами, банковыми соображениями, отчетностью по попечительству и опеке над детьми, писала письма и т. д. Ни музыки, ни повести сегодня не трогала. Минутами в душе поднималась та знакомая эти последние года боль, от которой вряд ли я выздоровею. Была Варечка.
15 апреля. Эти дни полны внешних событий: 11-го была очень хорошая лекция Кони об Одоевском. При этом он рассказывал посторонние вещи, всё умно, кстати, тонко и правдиво.
Вечером были у нас гости: профессор Преображенский нас фотографировал при магнии и читал целую лекцию о световых и цветовых иллюзиях. Я была утомлена и сонна, что редко со мной бывает. Днем еще была с Сашей на передвижной выставке; картин выдающихся нет, хороши последние пейзажи Шишкина, а бедность сюжетов и содержания – поразительные.
Вчера провела два с половиной часа на выставке петербургских художников, и там же огромная картина Семирадского: мученица, привязанная к быку, цирк, Нерон и т. д. Эту выставку смотрела с большим интересом. Огромное разнообразие пейзажей, переносивших меня то в Италию, то в Крым, то на Днепр, то на остров Капри или в восточные дикие страны, или в русскую или малороссийскую деревню, или на Кавказ. Всё это чрезвычайно интересно, особенно мне, никогда не путешествовавшей. Написаны картины хорошо, старательно, почти все, но не все талантливо.
«Христианка Цирцея в цирке Нерона» – громадная картина в большую стену. О ней говорят разно и осторожно. По-моему, очень красиво, ярко, всё размещение лиц и распределение цветов и положений – гармонично, умно; но всё холодно; не жалко растерзанной христианки, не жалко быка с прекрасной головой; не досадно на Нерона, не чувствуешь впечатления на публику. Но выставка вообще доставила мне большое наслаждение.
Сегодня ездила по делам: отдала вещи в починку, переделку, переплет и т. д. Вечером был у нас князь Трубецкой, скульптор, живущий, родившийся и воспитавшийся в Италии. Удивительный человек: необыкновенно талантливый, но совершенно первобытный. Ничего не читал, даже «Войны и мира» не знает, нигде не учился, наивный, грубоватый и весь поглощенный своим искусством. Завтра придет лепить Льва Николаевича и будет у нас обедать.
Был Сергей Иванович, и так с ним просто, по-будничному, хорошо и спокойно. Говорил он с Сережей в моей комнате о переводе музыкального сочинения; Сережа его расспрашивал кое о чем.
Л.Н. объявил сегодня, что послезавтра уезжает к Илюше в деревню, что ему в городе жить тяжело, а у него есть 1400 рублей, которые он хочет раздать нуждающимся. Всё это правильно, но мне так показалось грустно и одиноко жить одной с плохой Сашей и Мишей, которого никогда дома нет, что я просто расплакалась и умоляла Льва Николаевича не уезжать еще от меня, а пожить со мной хоть еще недельку. Если б он знал, как я слаба душой, как я всячески боюсь себя; боюсь и самоубийства, и отчаяния, и желания развлечь себя – я всего боюсь, себя боюсь больше всего…
Не знаю, послушает ли он мою просьбу. Мне и при нем часто кажется так безрассветно, трудно жить на свете, так многое в семье, в отношениях с Л. Н. наболело, так я устала от вечной борьбы, от напряженного труда в делах, в доме, в воспитании детей, в изданиях книг, в управлении детскими имениями, в уходе за мужем и соблюдении семейного равновесия… Всё это совсем незаметно для постороннего глаза, а для измученного сердца моего всё это так заметно! Ведь разве не тяжело такое положение: Л. Н. мне постоянно внушает, что живет в Москве для меня, а ему это мученье! Значит, я его мучаю. А в Ясной Поляне он гораздо мрачней, ему все-таки самому жизнь в городе интересна и развлекательна и только иногда его утомляет.
16 апреля. Льва Николаевича лепил сегодня приезжий из Италии, итальянский подданный князь Трубецкой. Он, кажется, считается хорошим скульптором. Пока ничего не видно, бюст начат очень большого размера. Л. Н. опять стал со мной добр, и мы в хороших отношениях. Вчера вечером я была в очень нервном состоянии, почти ненормальном.
18 апреля. Приезжал Лева, вдруг продал дом через какого-то комиссионера и меня не предупредил. Мне стала страшна перемена, стали страшны хлопоты, жаль дома, и я его оставила за собой, сама теперь остаюсь почти без денег, с долгами за издание. Дом мне достается очень дорого, за 58 тысяч почти. Опять Трубецкой лепит Льва Николаевича, и теперь я вижу, что необыкновенно талантливо.
19 апреля. Сделали Тане очень болезненную операцию в носу, выдернули зуб и через отверстие сверлили нос и выпустили гной. Ей очень больно, она побледнела, ослабела, и очень ее жаль, хочется ее погладить, пожалеть, поцеловать, и ничего этого не делаешь, а только грустишь. Отказала сегодня m-lle Aubert и уже взяла другую гувернантку Саше, которая присмирела. Льва Николаевича всё лепит Трубецкой, и очень хорош бюст: величественный, характерный и верный.
Приезжал Савва Морозов, болезненный купец[120], кончивший курс в университете и желающий жить получше. Он дал для голодных крестьян Льву Николаевичу 1000 рублей. Мы едем с Л. Н. в среду к Илье в Гриневку, где Л. Н. будет жить и помогать крестьянам в тамошнем околотке.